Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

Я обернулась на голос с американским акцентом. Вдоль стены, переступая через сумки и пустые бокалы, ко мне протиснулся жилистый лопоухий парень в стертых джинсах и линялой футболке.

– Стив! – повторил он, тыча в себя. – Мы живем в соседних студиях. Я заходил к тебе, чтобы поехать вместе. Не застал.

Стив улыбнулся и внезапно превратился из неказистого ушастого пенька в опасного сердцееда. Я всегда завидовала таким улыбкам-озарениям, способным полностью, в одно мгновение перекроить лицо.

– Стив? Но… как ты меня узнал?

– У тебя лицо человека, многое пережившего в первый день в Шанхае.

– Да?.. Так видно? – Я инстинктивно потрогала лицо.

– Я пошутил. – Стив кивнул на гостиничную брошюрку и приглашение, которые я до сих пор прижимала к груди, как карту сокровищ.

– А… У меня просто сел телефон, и это моя единственная путеводная нить до гостиницы.

Я сунула бумажки в рюкзак и поинтересовалась, где остальные художники. Стив махнул в сторону первого ряда – вон, мозолят глаза галеристке. А он – нет, он не мозолит, потому что уже выступил «на разогреве» у Минни Маус.

Стив – атональный музыкант, собирает всякие странные звуки типа строительной какофонии, больничных датчиков, необычного храпа, хруста суставов, желудочных шумов и вздохов – и пишет из них музыку. Сегодня, например, он исполнял здесь музыку зомби – не в смысле музыку оживших мертвецов, а музыку, которая умерла и сама стала зомби. Что бы это ни было, мне стало жаль, что я такое пропустила.

Минни Маус все время ловила взгляд Стива. А когда наконец поймала, Стив послал ей через зал воздушный поцелуй и свою невозможную улыбку. Минни Маус закрыла лицо руками. Я спросила, вместе ли они? Стив сказал «типа того».

Галеристка тем временем уже представляла Минни Маус, вытянув руку в жесте конферансье: «Мы впервые встретились два года назад здесь, в галерее, на перфомансе абсурдистской йоги, – она подняла обе руки и изобразила позу дерева, от чего лицо Уорхола на ее платье исказила болезненная гримаса. – Я увидела эту девушку с розовыми волосами и подумала: Розовые волосы! Почему у нее розовые волосы? Я заинтригована!»

Эльфийка впереди меня записала в блокнот: «Возможно, стоит покрасить волосы в необычный цвет». Бедная… Очень хочет стать художником! Прямо как я.

Вскоре микрофон перешел к Минни Маус, и она мгновенно заговорила комнату в такую изумленную тишину, что было слышно, как она нажимает кнопку на пульте проектора. На экране замелькали розовые предметы, но на него никто не смотрел. Все глядели ей в рот, откуда поступали сигналы марсиан.

Я исподтишка косилась на Стива, хотя с таким же успехом могла бы уставиться на него в упор: он безотрывно смотрел на Минни Маус с экстатической улыбкой. Атональный музыкант и Висцеральный концептуалист – вместе! Как причудливо тасуются человеческие пары. Маленький человек со страстью к дисгармонии влюблен в большую девушку с голосом игрушки-пищалки.

Я предалась сохранившейся с юных лет отвратительной привычке представлять себе людей в постели, как только выясняется, что они – пара. «Скажи еще что-нибудь!» – нависает жилистый Стив над монументальным телом Минни Маус на столе в студии. Минни Маус начинает цитировать «Лекцию о Ничто» Джона Кейджа:

Я не знаю шума удивительнее, чем тот,

что производит моток проволоки,

прикрепленный к звукоснимателю

электрограммофона…

Стив ускоряется. Минни Маус издает ультразвуки мультипликационного оргазма. На столе лопаются два бокала. Стив увеличивает скорость. Минни Маус повышает частоту. На потолке студии взрываются лампочки. Стив делает резкое движение и замирает. Минни Маус затихает, и они лежат в темноте, боясь пошелохнуться под осыпающимися с потолка осколками лампочек, и тихая печаль опускается на их взмокшие тела и просачивается в кровь сквозь все отверстия, ибо, как сказано у древних, «после соития всякая тварь грустит».

– Круто, да? – шепнул Стив.

– Что, прости?

– Я говорю, круто, да? – кивнул он на проектор.

– Да-а-а-а… – Я вынырнула из воображаемого кино и навела резкость на экран.

Там показывали Минни Маус и Стива с шариковыми кляпами в разинутых ртах. Они восседали на стульях в египетских позах лицом друг в другу и были в чем мать родила, за исключением чего-то типа садо-мазо-наколенников (естественно, розовых). Из наколенников торчали гибкие пластины по принципу отрывных телефонов в бумажном объявлении. Когда влюбленные двигали коленями вверх-вниз, пластины соприкасались и издавали шуршащие и звенящие звуки.

– Розовый щекотный ксилофон – новый музыкальный инструмент, на котором можно играть только в паре! – объявила Минни Маус, сидя в точно такой же позе, как на экране, и сложив руки на коленях. – Но предметом искусства является не инструмент! Поэтому мы его не выставляем! «Щекотливая опера» – наш совместный перфоманс – впервые будет исполнена на выставке здесь через две недели! Для этого мы пригласим настоящих певцов китайской оперы, но им нельзя будет петь! Только молча играть на щекотном ксилофоне! Их рты будут закрыты шариковыми кляпами – как на фото. Этот живой перфоманс в равной степени объединит телесные проблемы, социальное высказывание и духовные устремления!

– Как? – шепнула я Стиву, но он лишь вопросительно взглянул на меня. – Я не поняла, как голые оперные певцы с кляпами во рту исполнят «социальное и духовное высказывание»?

– Коленками, – прошептал Стив.

* * *

Минни Маус показывала свою обширную коллекцию розовых предметов, рассортированную в инсталляции по оттенкам. Там были игрушки, упаковки, белье, зажигалки, чипсы, цветы, жемчуга, туфли, прищепки, модели кадиллаков и самолетов, таблетки, лампочки, куклы, фаллоимитаторы, надувные фламинго, манекены, душевые занавески, корзины, свитеры, термометры, пакеты, колбасы, носки, джедайские мечи, зонты, водяные пистолеты, бусы, конфеты, паруса…

Эльфийка записала в блокнот название проекта – «Инстинкт обладания» – и дописала: «Красиво. Очень розово!!!»

Минни Маус сидела все так же ровно и без единого жеста восклицательными предложениями рассказывала о своей страсти все красить в розовый:

– Однажды я покрасила в розовый целый сад! – На экране возник кислотно-розовый сад, с грядками, кустами и цветами на розовой же земле. – Потом я сделала проект с розовыми тележками на шанхайской биеннале. Они привозили всех желающих в розовую галерею «Художник на полчаса». Там любой посетитель мог стать художником на полчаса! Потом я сделала проект «Розовые гипнобудки»! Шестнадцать будок в разных городах! Посетитель заходил в розовую будку, садился на розовый стул, надевал розовые наушники и слушал гипнотическую запись: «Вы становитесь умнее! Вы становитесь смелее! Вы становитесь креативнее! Вы становитесь лучше!»

В этот момент она дошла до конца слайдов и внезапно, не изменившись в лице, сказала: «Это все!» Эльфийка записала в блокнот инвективу: «Просто перечисляет проекты, ничего не объясняет».

Голова Уорхола встала и захлопала, публика к ней присоединилась. Затем маленькая головка галеристки на макушке Уорхола призвала людей задавать вопросы.

Меня потрясло, сколько у людей оказалось вопросов о розовом! Сначала я думала, что все специально задают Минни Маус вопросы, лишь бы еще послушать, как она издает свои невероятные звуки. Но розовый цвет оказался злободневней политики. Расспросы о нем не утихали больше часа. Люди хотели знать историю цвета, его географию и семиотику оттенков. Интересовались: так розовый – это серьезный цвет или что? Как теперь к нему относиться? Людей волновал его гендерный аспект, целебные свойства в тюремной психотерапии и сравнительный анализ влияния на либидо в разных странах. Я ничем не могла объяснить себе полный зал человечества, которое задает вопросы о розовом на таких серьезных щах.

Стало душно, будто не розовый в галерее обсуждали, а борцы сумо сцепились на ринге. Я попыталась выскользнуть на воздух и случайно сбила рюкзаком со стены изображение птичьего яйца. Все обернулись, как на вопрос. Минни Маус тоже посмотрела на меня, и внутренним ухом я услышала «Извини, но это не очень вежливо…»

– Да, м-м-м… У меня тоже вопрос! О розовых будках… Скажите, а эти загипнотизированные люди – что с ними стало? Помогло ли им? И как повлиял на них цвет будок?

Господи, что я говорю?! Стив тем временем поднял с пола картинку, приладил ее обратно и прошептал мне в пунцовое ухо:

– Ты разбила яйцо.

Я обернулась. На картинке действительно было нарисовано разбитое яйцо.

– Ты плохой человек. Уронила искусство. Опять! – наслаждался Стив.

Ясно. Минни Маус рассказала ему про утренний инцидент с мусорной инсталляцией. Вся резиденция, поди, уже знает.

– И поэтому будки были розовыми! – договорила Минни Маус и вопросительно посмотрела на меня. Я все пропустила, но в спасительном блокноте у эльфийки было написано «Розовый гипноз!!!» – и подчеркнуто три раза. Я сказала:

– Спасибо, очень интересно про розовый гипноз!

Когда вопросы наконец иссякли, все возобновили светское общение и полезные знакомства, разбившись небольшими группами. К Уорхолу было не подступиться. Минни Маус тоже стояла в окружении людей, не наговорившихся о розовом, и оттуда постоянно пищал будильник ее смеха. Я все еще стремилась на воздух, а есть хотелось так, что уже и кракены перестали казаться чем-то недопустимым. Я тихо выскользнула, не попрощавшись.

* * *

В ближайшем подземелье я разжилась карточкой метро и на удивление быстро в нем разобралась. Под воздействием великой силы искусства я автоматом отмечала все розовое – шрифты, зонты, туфли, фасады домов… На выходе из вагона взгляд уткнулся в прозрачные розовые будки, к которым ринулось сразу несколько людей из поезда.

Я подошла к одной. Внутри светился экран, а на нем танцевал человек в леопардовой пижаме. Перед экраном на барном стуле сидела девушка с микрофоном и беззвучно открывала рот. Караоке! Это будки караоке! Люди по одному заходили, бросали монетку и минуты две пели перед экраном. За пределами будки ничего слышно не было. То есть… люди в отчаянии. Очень хотят петь! Выскакивают из вагона метро и мчатся в будку, будто это туалет. Я была впечатлена и заинтригована.