У счастья ясные глаза

Пока мы не были в заводской сети, компьютерная сеть нашего паршивого технического бюро работала быстро и без перебоев. Например, сделала я изменения в чертеже и, не сходя со стула, – раз – и передаю его на проверку ведущему инженеру Володьке Бондареву, а он, тоже ни с чего не сходя, – раз – и на подпись Юлии. А с тех пор, как мы вляпались в общую сеть, – все! Чтобы с моего компьютера с монитором «Flatron», единственно плоским в мире (так было написано на коробке), передать чертеж ведущему инженеру, надо затратить минут сорок. Ну и кому нужны такие новые технологии? Когда не было компьютеров вообще, я свою «синьку» перебрасывала ему на соседний стол за полсекунды!

Исходя из этого, вы должны понять, что сегодня Беспрозванных бухтел справедливо. Его чертеж, который он послал с соседнюю комнату (то есть, извините, в соседний офис) в конце прошлого рабочего дня, так и не пришел даже к обеду сегодняшнего. Беспрозванных уже обсудил все узлы чертежа с соседями по офисам на пальцах и на желтеньких липких бумажках для заметок, которые называются стикерами, когда чертеж наконец соизволил явиться адресату, но… в другом формате и с потерянной в сетевых анналах спецификацией. Тут бы и не только Беспрозванных разбухтелся.

Я ему прямо так и сказала за шкафом, где у нас устроено нечто вроде «еврогардероба» для сотрудников:

– Я с вами, Валерий Георгиевич, полностью солидарна! Работать в обстановке потерянных спецификаций совершено невозможно!

Беспрозванных доверчиво подался ко мне всей своей широкой грудью в черном заношенном свитере и даже шепотом пожаловался на начальницу:

– Я, главное, ей говорю, давайте напишем сетевикам бумагу, что после того, как они нам «облегчили» работу, хочется вернуться в каменный век и снова начать высекать спецификации на скалах.

– А она? – преувеличенно заинтересованно спросила я.

– А что она! – Беспрозванных сатанински хохотнул за нашим шкафом и на всякий случай выглянул из-за него в офис, то есть в наше паршивое техническое бюро. Юлия Владимировна кокетничала с электриком Юрием, который пришел привинтить к ее начальнической части стены навороченную гелиевую лампу, и внимания на нас с Валерием Георгиевичем не обращала. – Вы, Наталья Львовна, только на нее гляньте! Она пока не обвешает свое рабочее место всякими новыми прибамбасами, ни за что о сотрудниках не побеспокоится!

– Совершенно с вами согласна! – сказала я и подала Беспрозванных куртку, в рукава которой он тут же профессионально просунул руки. Чтобы не потерять его в тот самый момент, когда мы почти уже подружились, свой плащик я вынуждена была надевать на ходу.

– У меня есть к вам деловое предложение! – прокричала я ему в спину. – И именно по поводу компьютерной сети!

Беспрозванных так резко обернулся, что мы столкнулись с ним почти лоб в лоб, и я вдруг увидела: у него очень выразительного цвета глаза – эдакового черносмородинового. И почему я раньше этого не замечала?

– Ну?! – только и сказал Валерий Георгиевич, выстрелив дуплетом мне прямо в сердце своими черными смородинами.

– Давайте не станем полагаться на судьбу и Юлию Владимировну с ее гелиевой лампой, а напишем письмо сетевикам сами! – выпалила я одним духом.

– И что?

– А она подпишет.

– А она подпишет?

– А куда ей деваться? Работать-то невозможно! А тут на столе уже готовенькое письмо – только неси!

– А кто понесет?

Я сначала хотела сказать, что могу отнести сама, а потом, интимно улыбнувшись, предложила:

– А отнести мы можем с вами вместе, поскольку это наша общая идея, не так ли?

На лице Беспрозванных отразилась тяжелая работа мысли.

– Может ведь… и кто-нибудь один отнести… – в конце концов, родилось в его растревоженном мозгу.

– Может и один, – кивнула я, решив во всем с ним соглашаться, но тихой сапой вести свою линию. – Но не зря ведь говорят: одна голова хорошо, а две лучше. С народной мудростью спорить бесполезно.

Валерий Георгиевич вышел на улицу из нашего Большого Инженерного Корпуса в очень задумчивом состоянии. Я подумала, что на сегодня с холостого сотрудника достаточно новых впечатлений, очень вежливо попрощалась с ним и, как можно изящнее перебирая ногами в новых сапогах на умопомрачительных шпильках, поспешила к хлебобулочному киоску. Там меня уже ждала, вытягивая тонкую шейку из голубенького плащика, как птенец из гнезда, та самая моя подруга Альбинка, которую я уже упоминала.

Спиной я еще долго чувствовала взгляд Валерия Георгиевича Беспрозванных, но не оборачивалась, а подводила итоги только что успешно проведенной операции. Мне удалось его заинтересовать – это раз. Мне понравились его глаза – это два. И наконец, три: завтра мы с ним вместе будем составлять письмо сетевикам, а потом еще парой понесем его на восьмой этаж нашего Большого Инженерного Корпуса. Было бы здорово, если бы еще лифт не работал!

Ну а теперь я вполне могу рассказать вам про Альбинку. Это, я вам скажу, не женщина, а бледная немочь. Дохлая божья коровка! Засушенный лютик! Ей самое место в гербарии из бурых рассыпающихся книжных страниц технической библиотеки. Я еще не видела человека, к которому так стопроцентно подходило собственное имя. Натуральная альбиноска! Я ей уже сто раз предлагала покрасить волосы цвета загнивающего сена в какой-нибудь из радужных оттенков краски «Palette». Знаете, что она мне при этом каждый раз отвечает? Не поверите! Она говорит:

– А вдруг она испортит мне волосы?

А я говорю:

– Хуже их сделать уже нельзя!

И она каждый раз обижается. А я каждый раз злюсь. Ну не хочешь красить, кто ж тебя может заставить! Но сколько же можно обижаться на правду?

– И что на этот раз? – грозно спросила я Альбинку. Ласково ее спрашивать нельзя. От чрезмерного к ней участия она почему-то тут же начинает рыдать.

– Он опять приходил…

– И что?

– Как всегда…

– Сколько тебе дать?

– Ну… хотя бы рублей пятьдесят – шестьдесят…

– И ты собираешься на них тянуть до получки?

– Собираюсь…

Здесь мне просто необходимо дать вам некоторые пояснения. «Он», ну который «опять приходил», – это бывший Альбинкин муж. Она почти сразу после школы выскочила замуж за нашего с ней одноклассника Ромочку Дюбарева. В школе этот Ромочка Дюбарев был такой же бледной немочью, как и Альбинка. Я думаю, что как раз на почве этой немочи они и снюхались.

Я вам сейчас опишу этого Ромочку на пороге родной средней школы накануне выпуска. Представьте себе довольно длинное, но тщедушное существо с женскими покатыми плечами, тонкими ногами «иксиком», круглым лицом, напоминающим недопеченный блин, и торчащим над ним цыплячьего цвета и той же «этимологии» коком. Пальцы Дюбарева, длинные и тонкие, имели на кончиках утолщения, напоминающие присоски мутантирующего человека-паука. Я думаю, как раз этими присосками он и присосался к Альбинке.

Честно скажу, процесса ухаживания и жениховства я не наблюдала, хотя всегда была самой близкой подругой будущей невесты. Их любовь образовалась из ничего, из хаоса взрывом, как, по утверждению некоторых ученых, образовалась наша Вселенная. Я и сама-то очнулась уже во дворце бракосочетания на набережной Красного Флота в роли свидетельницы со стороны невесты. Альбинка и Ромочка, эти две бледные спирохеты, держались за ручки и чуть не плакали от счастья.

Вы не поверите, но со временем Ромочка выправился и очень удачно заматерел, чего до сих пор нельзя сказать об Альбинке. «Иксики» Дюбарева к двадцати пяти годам выпрямились, что прибавило ему еще несколько сантиметров роста. Опущенные бабьи плечи, предусмотренные явно под декольте, конечно, не приподнялись, но весьма расширились, шея окостенела, и Ромочка, с первого класса имевший по физкультуре три с минусом, в пиджаке с накладными плечами стал напоминать слегка ссутулившегося под тяжестью гранитной мускулатуры качка. Блинообразное лицо обрело твердость в скулах и подбородке, а желтенький кок надо лбом выгорел и приобрел благородный платиновый оттенок. Ошалев от метаморфоз собственного организма, Дюбарев стал упорно косить под обрусевшего прибалта из-под Даугавпилса.

Выше я вам уже сказала, что Альбинка, в отличие от мужа, не претерпела совершенно никаких изменений. Пару раз она, правда, окукливалась, то есть полнела, и я надеялась, что через положенное время из кокона вылетит-таки прекрасная бабочка. Но вылетала не бабочка. Первый раз Альбинка родила худосочную девочку Сонечку, весом два килограмма и семьсот граммов. Второй раз никого не родила – роды оказались тяжелыми, ребенок погиб, да и сама Альбинка еле выкарабкалась. И именно в тот момент, когда моя подруга отходила от трагической потери ребенка, этот самый «качок» из-под Даугавпилса нашел на стороне первую благодарную слушательницу баек о покинутой его предками исторической родине. За первой незамедлительно последовала вторая слушательница, потом и третья. Надо отдать должное решительности бледного мотылька Альбинки: четвертой она не стала дожидаться, разведясь с даугавпилсцем на третьей же его пассии, на которой тот сдуру сразу и женился. Перейдя в статус жены, бывшая умильная слушательница быстро заткнула Дюбареву рот, объявив, что совершенно не одобряет оголтелый национализм прибалтийских народов и готова выйти куда угодно с плакатом «Даешь русский язык русским школьникам Даугавпилса!». Дюбарев попытался срочно перестроиться в коренного новгородца – в этом древнерусском городе проживали какие-то его дальние родственники. Но сказания о новгородском вече в его новой семье тоже как-то не пошли, и Ромочка, оскорбленный в лучших чувствах, показательно развелся со своей второй женой.

После истечения месячного траура по разбитой любви коренной новгородец начал опять подбивать клинья к Альбинке и, надо отметить, не безуспешно. Он снова начал присасываться к ней своими присосками, с которыми никаких метаморфоз не произошло, и опять пил ее бледную кровь. Он катался у своей первой жены как сыр в масле до тех пор, пока у нее не кончались деньги или пока на горизонте не появлялась новая восторженная слушательница его эпических повествований в стиле «когда я на почте служил ямщиком», то есть «когда я жил прибалтом под Даугавпилсом». Как Ромочка скоро выяснил, женщины гораздо чаще западали на аборигена янтарного края, чем на новгородца. Видимо, потому, что Даугавпилс числился нынче зарубежьем, а памятник «Тысячелетию России» все уже успели посмотреть загодя, съездив в Новгород по профсоюзным путевкам.

Предлагать Альбинке раз и навсегда спустить Дюбарева с лестницы – бесполезно, ибо уже опробовано. Пару раз я сама пыталась шугануть его от дверей своей лучшей подруги. Так что вы думаете? Он так отвратительно мне улыбался и подмигивал, будто предлагал однополую любовь (может, и не зря у него от природы бабьи плечи). Оставалось только плюнуть ему под ноги и послать… под Даугавпилс.

Минут через сорок мы с Альбинкой были уже у меня дома.

– На полтинник до получки вы не проживете, – сказала я и выдала подруге триста рублей денежными знаками и пару севших бюстгальтеров для Сонечки, которой уже ни много ни мало, а целых семнадцать лет, и скоро будут уже и все восемнадцать.

Подруга тут же упаковала белье, деньги упрятала в дешевенькое портмоне и раз сто кряду пробормотала: «Я сразу же отдам с получки, ты же знаешь…», обжигая меня абсолютно голодным взглядом.

– Сонечку-то хоть кормишь? – спросила я.

Альбинка кротко кивнула. Вот эту ее кротость я ненавижу! Сегодня она меня возмутила особенно сильно, и я даже начала совершенно неприлично кричать: