Во имя отца и сына

– Да, ладно, ты, ладно! – стал успокаивать друга Авдот. – Сам знашь, детки, что птенцы желторотые. Чуть подросли и ну из гнезда. А за свово охламона не беспокойсь! Расторгуюсь на рынке в столице губернской и к брату яво отвезу. Ну, уж и ты меня здеся уважь. Состругай, как уговорено, гробик для тяти. Очень он теперя на красоту то падкой – прослезился Авдот. – Говорит, мол, в миру убогонько жительствовал, так хоть там в лепоте полежать хочу.

– Царский гробик я яму слажу. Дажно не сумневайся.

– Тять, а зачем деду Елисею гроб то? Он ведь бодрый и не помер ишо? – спросил удивлённый Иван.

– Эх, Ваня, ты, Ваня! Много ты понимашь? – с упрёком произнёс Тимофей – Человек завсегда об энтом думать должон. Приготавливаться заранее, а не когды сам знашь кто на горе свистнет. Призовёт, к примеру, Елисея господь, а он яму: « Вот он я. Пожалста. Завсегда рад». А не то шта там не хочу, не могу!

Авдот согласно кивая головой, стал выводить кобылу на улицу, где его уже поджидали в санях ещё двое селян, направляющихся вместе с ним в путь. Тут выскочило из избы семейство Емельяновых, а на Иване повисла подошедшая проводить его мать. Авдот, отвесив низкий поклон домочадцам, неспешно вместе с попутчиком уселся верхом на товар, и обоз, звеня бубенцами, тронулся. Бабы, подвывая, ещё долго бежали следом, а Тимофей, с тяжёлым сердцем посмотрев на удаляющийся силуэт второго сына, отправился домой столярничать.

***

Весна в этом году не заставила себя ждать. С первыми капелями потекли по холмам ленточки воды, напитали влагой и без того плодородную землю. Заблагоухала кормилица молодыми травами, задышала, призывая селян прикоснуться к себе. И потянулись крестьянские телеги в поля, и закипела повсюду работа.

– Большая ты фигура, Егорша, а дура – ворчал отец в очередной раз на конопатого увальня, взад вперёд бегая по двору.

– Тять, прости, задумалси я – оправдывался перед родителем Егорий.

Он шмыгнул своим курносым носом и почесал рыжий взъерошенный затылок.

– Туды ж тебя через коромысло! Задумалси он – продолжил кричать Тимофей на сына, что есть мочи – Да чем тебе там думать то?! Ты пошто свиней брагой напоил, дурья твоя башка?!

– Дык, я ж не знал, стоит в ведёрке вода, я её и плеснул…

Из стайки разносилось радостное похрюкивание. Отец сморщился.

– У Егорки на всё отговорки. Не дал боженька ума, считай, калека.

После отъезда в город Ивана и Павла, старшим в доме среди сынов остался Егор. Высокий он вымахал, здоровый, а ума, что у птички – невелички, как отец про него сказывал. Пошли Егория за водой, он ведро в колодце утопит, заставь костёр разжечь, он себя самого подпалит, удочку дай, сломает, гвозди погнёт, а уж топор и ружьё Тимофей ему и подавно не доверял. Вот и слагали о рассеянности, да глупости сего отрока в деревне легенды. Как он сук под собой подпилил, когда за дровами в березняк за горою ходил, как кроликов зачем-то выпустил, а потом собрать ушастых не мог. И кто теперь в здешних лесах прыгал, то ли зайцы, то ли Егоршины подопечные людям было не ведомо…

– Ну, что ты всё на него ругашься то, Тимоша? – как всегда заступалась мать за своё дитятко – Разве ж в уме дело то? Да для мужику и не энто вовсе главное.

– То, что у него главное, я хорошо вижу! – снова поморщился отец – Как он энтим главным семейство своё кормить сподобится? – Тимофей поразмыслил – Собирайся, Коська – наконец, обратился он к младшему сыну. – В поле поедем, рожь сеять пора.

Они передвигались на телеге, молча, предварительно загрузив с собою несколько мешков с зерном.

– Ну и как я один с энтим олухом остануся, когды и ты надумашь в город убечь? – вдруг спросил отец растерянного парнишку.

– Я, тять, тебя не брошу. Я с тобой проживать завсегда буду – сказал Костик искренне. – Да и чего мне там делать, в городе то?

– Вот энто ладно! Да хыть бы уж! – вздохнул облегчённо Тимофей и засвистел в хорошем расположении духа, подгоняя пятнистую кобылёнку.

А потом они сеяли рожь широко, размашисто. Землица им досталась черна, жирна, плодородна. Такая, о которой мечтал каждый хозяин, но не каждый такую имел.

– Кормилица – матушка, взрасти хлебушек налитой, тяжёлый, упругой, – наговаривал отец, бросая горсти семян в пашню – на радость нам трудолюбцам пахарям…

***

В красной рубахе атласной и хромовых сапогах, он гонял в загоне по кругу гнедого статного скакуна.

– Хорош! Хорош! – хохотал Мартынов старший как труба, не считая нужным сдерживаться – Тыщу рубликов за него отвалил, господа! Цельный состояньице! – хвастал хозяин перед многочисленными гостями, созванными по случаю нового приобретения – Красавец! А, каков! – ударял он плетью о земь, и конь бежал всё быстрее, демонстрируя всем собравшимся каждую мышцу своего крепкого лошадиного тела..

– О, шарман! – восторженно кричали разодетые дамы, обдувая себя веерами.

– Славный жеребчик – говаривали, завидуя, бородатые купцы.

– Да, уж. Удивил, так удивил, Кондрат Андроныч! – улыбался в усы племянник аж самого генерала – губернатора.

– Мы с ним ишо всех за пояс заткнём! – не унимаясь, орать самодур – Попомните меня ещё! Филиппка, второго веди!

Солнце на небосклоне всё припекало, обдавая жаром своим и заливные луга, и лес, и мелководную речушку. Оно проникало и сквозь одежды гостей, делая их лица пунцово-красными. Георгий почувствовал, как по спине его стекают струйки пота. Подростка стало подташнивать от полуденного зноя и неуёмного бахвальства родителя своего, и он решил отойти в сторону.

С тех самых пор, как исчезла из дома его мать, прошло много лет. Но чувство одиночества не покидало юного барина. Он бесконечно мучился мыслями о случившемся, страдал и терпел ежедневные оскорбления отца своего, дикого нравом, отчего сам, порою, становился несносен и груб.

Жорж уже собирался окончательно покинуть это сборище неприятных особ, как вдруг заметил вновь прибывших гостей: купца Колесникова рыжебородого статного мужика и его дочь. Он подошёл к ним ближе.

– А это моя Матрёна – представил родитель свою любимицу, зеленоглазую, рыжеволосую девочку.

– Мотя – совершенно не стесняясь, открыто протянуло подростку руку юное создание в летнем платьице в пол. – Матрёна Матвевна – добавила и засмеялась.

И столько в ней было тепла и простоты, какой-то земной, понятной, глубинной, вскормленной молоком матери, взращенной животворящей природой.

– Георгий – отчего-то высокомерным поклоном ответил ей отрок.

– Какие у вас лошадки красивые – улыбнулась девочка приветливо.

– Ничего особенного! Красивее видали!

– А разве могут быть ещё краше? – подняла она свою бровь.

– Могут. Хотите поглядеть?

– Хочу.

– Тогда пошли.

И Георгий, взяв Матрёну за руку, повёл её в большую, каменную конюшню.

Внутри пахло сеном, овсом, навозом и конским волосом. В широких загонах стояли породистые жеребцы, кобылы и молодняк. Парень водил гостью из отсека в отсек и знакомил с каждой особью в отдельности.

– Ну, а это – уже заканчивал свой показ подросток – мой любимец.

И ребята вместе, смеясь, стали гладить гриву серого жеребёнка, который только недавно научился стоять на своих неокрепших ножках.

– Ветерок у меня чемпионом будет! – подкладывал ему сена Жорка – А там его легендарный папаша – повёл он Мотю в последний отсек и, открыв его, опешил не менее гостьи.

– Ты? – спросил Георгий брезгливо – Ты ж сбежал?

На подстилке из сена, забившись в угол, сидел оборванный смуглый парень, цыганской наружности, ноги которого были закованы в цепи. Сердце девочки сжалось от сострадания.