– Аааааа, – протягивала Олечка в ответ, она тоже умела создавать лук дома, лук внешности, просто не знала, что это так называется.
Под эти весёлые непринужденные разговоры женщины пили чай, переходящий в куда более крепкие напитки, и также переходили с тем уюта дома на «любимых» коллег и знакомых.
– Эка вон Танька с сиськами, – закусывая огурцом, вылавленным руками из банки, очередную кружку водки, причитая в полушепот абы раскрывая самую страшную на земле тайну, проговорила та самая неземная интеллигентная «светская» дама, – С Сережкой мутит!
– Да ты что! – в один голос, вытаращив на нее глаза, заорали Олечка и вторая подружка.
– Ага, – надкусывая тот же огурец, с довольным умиротворенным видом, ответила им женщина и добавила, – Сама видела!
– Где-где? Расскажи!
– Иду я вечером из магазина, а Танька, она в соседнем подъезде живёт, вылезает жопой кверху из сережкиной машины. Не заметила она, что я то рядом и все вижу!
– Подумаешь, – вяло перебила ее Олечка, – может он её просто подвез. Делов то!
– Даа?! Но он то её высадил, сам вышел и в губы, представляешь?! – тут женщина сделала театральную паузу, что обе ее собеседницы замерли, хлебнула из чашки глоток водки и, прижимая руку ко лбу, откидывая голову назад, разделяя по слогам, продолжила, – по- це- ло -вал!
– Понимаешь?! – выдохнув ещё раз и практически крича, – Он её поцеловал!
Женщины замерли и не знали, что на эту сногсшибательную новость ответить, разлили по кружками очередную бутылку и хором, не сговариваясь и не чокаясь, выпили.
– А муж то ейный? – прервав эту нависшую тугую тишину, спросила, вошедшая в комнату старушка-мать, – Он то знает?
– Нет! – хором выдохнули сплетницы и заржали аки кони.
– Не знает он ничего! – закричала от радости первая дама, – Не знает!
Олечка насупилась и выдала, осадив коллегу:
– Нет же у неё мужа, девки, нет!
Дамы снова погрузились в тоску-печаль от которой не только выть, но и петь хотелось.
Олечка включила компьютер, нашла онлайн-караоке и бабы завыли.
– Ой, мороооооз, мороооооз, не мороооозь меняяяяя!
– Маево коняя! – подвывала одна, вторя первой.
– Всё для тебяяяяя! Рассветы и туманы! Моряяяя и океаны! Для тебяяяяя – цветочные поляяныыы! Всё для тебяяяяя!
– Эх, – мотанула своими взбитыми космами одна из коллег Олечки и навзрыд прокричала, -У всех любовь! Счастье! Отношения! А ты, я, она, одни мы, девоньки, никому не нужные!
– Да! – вторила ей Олечка, – А что у этой Таньки кроме сисек?
– Да ничего! – проорала в микрофон другая, -Жопа толстая, щеки как у хомяка, разговаривает шепелявя. Что он в ней нашёл?
– Вот да! – подначила ее Олечка, – Другое дело ты! Или Степановна, или я, на худой конец!
– Лучше на толстый! -как бы между делом пролепетала «в стельку» пьяная Степановна.
Девки перемигнулись и заржали, подпевая в такт продолжающему высвечиваться на мониторе караоке, но не попадая в слова:
– Всё для тебяяя! Лишь для тебяяяя горят на небе звёздыыыы, для тебяяяяя безумный мир наш создан, для тебя живу и я под солнцем для тебяяяяяя. Лишь для тебяяяяя! Живу и я под солнцем, для тебяяяяяя!
– Эх, хорошо поем!
– И хорошо сидим, бабоньки!
Хлопнула входная дверь, из строительного колледжа приехал сын Олечки.
– Мам, привет! – крикнул Сашка, сын Олечки, и немного смутившись, увидев развеселую компанию ухмыляясь, добавил:
– Здрасьте! Вас на улице хорошо слышно.
– Ой, ой, ой! – засуетилась резко протрезвевшая Олечка.
Больше всего она блюла своё «интеллигентное я» перед соседями. Ну, вдруг её, такую непорочно зачатую, обвинят в чёрт знает чём! А это ведь все не она, это ведь все другие! И эта жизненная позиция у Олечки была во всем. От дружеских до родственных отношений. Вечно ревнивая к поступкам и деятельности других, она не оставляла попытки принизить собеседника, а если уж ей это не удавалось, Олечка из любого спора уходила с «высоко поднятой головой» и походкой от бедра. Олечка очень любила манипулировать людьми. Например, вякнуть что-нибудь не подумав, а потом в процессе всплывающей постепенно информации, сделать удивлённое лицо с выпученными то ли от страха, то ли от недовольства глазами, что её очередной коварный план раскрыт, и отнекиваться до последнего, что я ни я и конь в пальто не мой, свалить все на других, что её не правильно поняли или это вообще не она сказала и она тут не причём, мало ли кому что в голову взбредёт, а она просто мимо проходила.
– Мам, – загундосил под нос Сашка, – там, на улице тётька Надька стоит с какой-то женщиной, на окна смотрят и громко рассуждают, кто так воет и к кому полицию вызывать.
Олечка поджала губы и на её лице пронеслась буря чувств от страха до раздражения. Она побледнела и осела на стул.
– Сашк, ты это, прекрати! – резко затараторила её старуха-мать, занюхивая рукавом очередную чашку водки, – Пусть попиздят, им делать нечего, чем о других разговоры разговаривать! Ты посмотри до чего мать довел!
С этими словами женщина встала, подошла к дочери и приобняла её за плечи, одновременно гладя её по коротким волосам.
Олечка вспрянула и закатив глаза, недовольно прохрипела:
– Ну, мама!
Затем обратилась к сыну с явным недовольством и откуда-то взявшейся усталостью:
– Ты есть будешь?
Сашка взял со стола пирожок, запихнул его себе в рот и, мотнув головой, что означало «Да, маман, подайте» с довольным видом удалился в свою комнату.
– Мужик растёт! – парировала Олечкина коллега Степановна, разливая остатки бутылки по чашкам, – Так давайте выпьем за здоровье и настоящих мужиков!
– Верно! – загоготали женщины, забыв, что у них все ещё включён караоке-микрофон.
– Чин-чин!
И тут в дверь позвонили.
Олечка успела испугаться, «сесть на ежа», вспомнить, что она королева-мать и пойти открывать дверь.
На пороге стояла её соседка Алёнка.