Мера за меру

– Пить хочешь? – задала я следующий вопрос.

Та же реакция. Я подошла к ней, взяла стоявшую на тумбочке кружку и помогла Вике приподняться. Она пила так же жадно, как и я какое-то время тому назад. Когда кружка опустела, а голова Вики снова упала на подушку, я услышала даже не шепот – шелест:

– Спасибо…

Слава тебе, господи, не немая! Но я не успела обрадоваться, как Вика подняла свободную от капельницы руку и приложила к своим губам тонкий пальчик с безупречным маникюром…

Моя работа с огромным количеством самых разных людей научила меня многому. В том числе, пониманию недомолвок и жестов. Вика явно не хотела говорить с врачом, но сочла необходимым поблагодарить меня за заботу. И совершенно четко дала мне понять, что все должно остаться между нами. Любопытно…

Как раз в этот момент вошла медсестра, хорошенькая брюнетка с очень живыми глазами. В руках у нее был подносик с двумя мензурками и какими-то таблетками. Она ловко отсоединила Вику от капельницы, потом таким же заученным движением приподняла ей голову, забросила в рот таблетку и влила туда же содержимое мензурки. После чего повернулась ко мне явно с теми же намерениями. Ну уж это спасибо!

– Я сама, – сказала я.

Сестра недоверчиво на меня посмотрела и предложила… открыть рот. А, черт с ней, в конце концов! Так что таблетку мне скормили, как сахар лошади, воду, правда, я выпила самостоятельно. Хоть и маленькая, но все-таки победа над режимом.

Время тянулось бесконечно. Читать мне пока не хотелось, лежать – тоже но пришлось: под капельницу, из которой в мой организм медленно просачивалось неизвестно что: назвать компоненты процедурная сестра отказалась наотрез:

– Что врач прописал, то и вливаем.

Ну, раз врач сказал «в морг», значит – в морг, вопрос обсуждению не подлежал. Под этой самой капельницей я, кажется, задремала, поскольку обед принесли как-то подозрительно быстро.

Описывать эту трапезу не буду: те, кто лежал в больнице, и сами никогда подобное не забудут, а если не довелось – все равно не поймут, поскольку это неописуемо.

Вика есть ничего не стала, несмотря на уговоры санитарки, но лекарство, как и в прошлый раз, приняла покорно. Я заметила, что на ее тумбочке появился роскошный во всех смыслах слова букет: некоторые цветы из него я вообще видела впервые в жизни.

– Сумасшедшей красоты цветы, – сказала я, когда мы остались в палате одни. – От одного взгляда на них настроение поднимается.

Ответом мне была легкая гримаска то ли неудовольствия, то ли раздражения.

– Ты бы поела, – предложила я. – Если только лекарства принимать, неизвестно, как мозги отреагируют.

– Сок в тумбочке, – неожиданно четко, хотя и шепотом, отозвалась Вика.

В тумбочке был не только сок, но и всевозможные фрукты, коробка роскошных шоколадных конфет, еще какие-то коробочки. Одна из них показалась мне знакомой – «Рафаэлло». Я решительно вскрыла эту коробочку, сунула одну конфету Вике в рот, потом занялась процедурой наливания сока. Сама же Виктория без моей помощи приняла полусидячее положение и сок выпила с видимым удовольствием.

– Курить хочешь? – спросила я. – Тут у тебя блок шикарных сигарет.

Вика покачала головой.

– Не сейчас. Потом, может быть.

И снова легла, повернувшись лицом к стене. Очень кстати (для нее) как оказалось: щелкнул замок и в палату в сопровождении медсестры вошел мужчина средних лет и средней наружности, белый халат которого был наброшен на милицейскую форму.

– Данилова, к вам пришли!

Ага, значит, Петр Андреевич не просто поболтал с очередной пациенткой, а принял какие-то меры. В смысле, привлек к моему делу внимание правоохранительных органов.

– Майор Степанов, – представился новоприбывший. – Пришел побеседовать с вами о недавних… событиях.

– Спасибо большое, – искренне поблагодарила я.

– Не за что, работа такая. Так в чем проблема, Нина Максимовна?

– Проблема в том, что я не покушалась на свою жизнь, так что психически вполне здорова.

– А волосы зачем спалили?

– Зачем их спалили мне? – уточнила я. – А затем, чтобы раз и навсегда отбить охоту затевать разговор о разводе. Это чисто мужская привилегия, как оказалось.

– То есть волосы вам сжег муж? Я правильно понимаю?

– Абсолютно. Зажег все четыре конфорки и нагнул меня над плитой спиной к огню.

– В заключение «Скорой» написано, что вы были в состоянии…

– Сильного алкогольного опьянения, – устало завершила я уже знакомую фразу. – Только в заключении не сказано, что спиртное мне в рот влили тогда, когда я уже была в шоковом состоянии от страха и боли.

– Вы хотите сказать, что вас напоили силком?

– Не напоили, а напоил. Вполне конкретный человек, мой собственный супруг. Сначала он расправился с моей шевелюрой, а потом соответствующим образом выстроил мизансцену.

– А вы не преувеличиваете?

– Господин майор, вам наверняка доводилось видеть попытки самосожжения. Ну, если не лично наблюдать, то хотя бы в кино. Человек обливает себя бензином с ног до головы, а потом подносит спичку или зажигалку…

– К одежде, – машинально закончил майор.

– Именно. Очень неудобно поджигать волосы, особенно длинные. Они ведь всю спину закрывают, у меня, например, закрывали даже, извините, «казенную часть». И как я, по-вашему, ухитрилась их спалить, не причинив вреда остальному?

– Все, что вы рассказываете, действительно странно. Хотите написать заявление о применении к вам силовых методов?

– Знаете, не просто хочу – мечтаю.

– Посадить думаете?

– Обязательно. Только не в тюрьму.

Майор воззрился на меня в полном изумлении:

– А… куда же?

– Да хоть сюда вот, – безмятежно ответила я. – Или в другую какую-нибудь психушку, покруче. Чтобы палаты – на двенадцать человек, пациентов к койкам привязывают и в туалет – только под конвоем.

– Мысль интересная, – хмыкнула майор. – Но если давать делу ход, вашего супруга все равно для начала могут только в КПЗ упрятать.

– Это уже детали. Я хочу выйти отсюда и развестись. Не хочу жить с человеком, который способен на такое. Не хочу и не буду.

– Пишите заявление, Нина Максимовна.