Жизнь после смерти

– Божиим промыслом, – тихо произнесла Наталья Николаевна. – На все воля Его, господин доктор. Саша… господин Пушкин желает уехать из Петербурга в имение. Совсем уехать.

– Мысль весьма здравая. Только месяц-другой с поездкой придется повременить. А снег сойдет, дороги установятся – первый же благословлю ехать на свежий воздух, да деревенское молоко. В Михайловское собираетесь?

– Нет, – покачала головой Наталья Николаевна, – в Болдино. Там и теплее, и дом лучше. Я сама, правда, не видела…

Она действительно своими глазами не видела ни Михайловского, о котором Пушкин довольно редко вспоминал, ни Болдино, откуда еще женихом слал он ей нежные послания, смертельно беспокоясь о том, что невеста осталась в Москве, где вовсю бушевала холера. А потом поехать в родовое имение Пушкиных помешала очередная беременность. Так что все, что она знала об этих местах, было почерпнуто только из писем, да редких разговоров.

И еще – из того же «Евгения Онегина», где Пушкин запечатлел болдинский дом в описании деревенского приюта героя:

«Почтенный замок был построен,
Как замки строиться должны:
Отменно прочен и спокоен,
Во вкусе умной старины…»

Дом соснового и дубового леса, одноэтажный, с мезонином, обшит тесом. Охристо-белого цвета. Веранда… Комнаты, наполненные старинной мебелью…

Бог даст, она увидит все своими собственными глазами.

………………………………………………………………………

Силы к нему возвращались – медленно, но неуклонно. Он уже мог подолгу сидеть, опираясь на подушки, появился аппетит, о недавних чудовищных болях он почти забыл. Зато все чаще и чаще приходили мысли о том, как глупо и бесшабашно он тратил свои лучшие годы, сколько времени, не говоря уже о деньгах, отдал пагубной страсти к картам, сколько злых и обидных для многих людей стихотворений написал. Возомнил себя гением, впал в смертный грех гордыни, вот Бог его и наказал… почти смертельно.

А что было на самом деле? Три года после окончания Лицея он прожил в Петербурге, числясь на государственной службе, но не утруждая себя ею ни на секунду. Конкретно: получил чин коллежского секретаря (в котором и оставался потом до самой своей смерти) и был зачислен в Коллегию иностранных дел. Так было и с Грибоедовым, но тот делал блестящую дипломатическую карьеру, а Пушкин… порхал по великосветским гостиным и писал такие стихотворения, которых нельзя было печатать и которых впоследствии он сам же и стыдился – едкие эпиграммы и скабрезные стишки.

Еще в Лицее напутствованный благословением Державина, ободренный потом благосклонностью Карамзина, юноша-поэт скоро обратил на себя внимание Жуковского и других заслуженных писателей, введен был в Арзамасское общество литераторов, познакомился с Катениным, у которого была заслуженная репутация умного и объективного критика.

Но в глубине души всегда знал, что не пишет стихов «от сердца», а лишь играет, сочиняя стихи, благо Бог наградил его легким пером. Даже поэма «Руслан и Людмила», которую он написал в 1820 году и по прочтении которой Жуковский подарил Пушкину портрет свой с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя», была закончена уже во время его южной ссылки и, в общем-то, перехвалена. Это, впрочем, не мешало Пушкину гордиться репутацией «известного поэта». А ведь честнее было бы сказать: «скандально известного поэта».

Правда, были и другие стихи, стыдиться которых не приходилось, но… Его лицейский друг Пущин вспоминал:

«Тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его „Деревня“, „Ода на свободу“, „Ура, в Россию скачет…“ и другие мелочи в том же духе. Не было живого человека, который бы не знал его стихов».

Ну, и аукнулась же ему эта популярность. Уж на что Александр I был либеральным императором, и то, потеряв всякое терпение, хотел сослать дерзкого рифмоплета в Сибирь или на Соловки.

Хлопоты друзей, а главное, заступничество кроткой и мягкосердечной императрицы, к которой пламенно воззвал Жуковский, смягчили участь поэта – ему было приказано ехать на юг с назначением в канцелярию генерал-лейтенанта Инзова. Официально это называлось «служебной командировкой», но ни о какой службе опять и речи не было. Хотя бы потому, что для начала он несколько месяцев пропутешествовал по Кавказу и Крыму вместе с семейством генерала Раевского, героя Бородинской битвы.

У генерала было три дочери – Екатерина, Елена и Мария, все три были красавицами, причем каждая в своем роде. Влюбчивый Пушкин долго не мог сделать выбор между «тремя грациями» и, наконец, успокоился воспеванием самою юной – Марии, еще почти девочки, с которой можно было и бегать наперегонки вдоль прибоя, и посвящать ей полулюбовные, в высшей степени пристойные стишки. Мария была так молода, что генерал смотрел на все это сквозь пальцы.

Мария… Эта девочка пять лет спустя, едва повзрослев, была выдана отцом за князя Волконского, а после событий на Сенатской площади стала живой легендой: первой из жен декабристов отправилась за мужем в глухой сибирский острог. Это высокое понимание чувства долга внушило Пушкину такое уважение к молодой княгине, которого он не испытывал, пожалуй, ни к одной другой женщине.

Но это было позже. А пока Пушкин превесело проводил время в Бессарабии при снисходительном попустительстве своего «начальника» – генерала Инзова, играл в бильярд и карты, ввязывался в мелкие и крупные скандалы (два из них закончились дуэлями) и писал, писал, писал…«Кавказский пленник», «Гаврилиада», «Братья-разбойники» – это было сочинено в Бессарабии. Тут же были написаны романтические поэмы и множество стихотворений (среди них такие известные, как «Черная шаль», «Кинжал», «Чаадаеву» и «Песнь о вещем Олеге»).

Гораздо более зрелые, чем «Руслан и Людмила», эти произведения принесли Пушкину громкую всероссийскую известность. Они, по словам Белинского, читались всей грамотной Россией и ходили во множестве списков. В Кишиневе же Пушкин начал «Бахчисарайский фонтан» и «Евгения Онегина». Но летом 1823 года его перевели в Одессу: генерал Инзов уже не мог оградить от неприятностей своего своеобразного «подчиненного», который умудрился испортить отношения со слишком многими влиятельными и богатыми людьми.

Но и в Одессе… Пушкин даже поморщился, как от зубной боли, вспомнив свои приключения в этом городе и, главное, те глупо-задиристые письма, которые он оттуда писал не только друзьям, но и почти незнакомым людям. Поссорился с Александром Раевским, старшим сыном генерала, и не на ровном месте, а из-за прекрасных глаз графини Воронцовой – Елизаветы Ксаверьевны, избалованной красавицы, которая умело кокетничала со всеми своими многочисленными поклонниками, доводя их до отчаяния. Ах, прекрасная Элиз, сколько раз ему казалось, что победа уже в его руках, но графиня вновь ускользала и делалась равнодушно-холодной.

А ведь был еще муж, к которому… Да, к которому он ревновал его собственную жену. Пушкин горько усмехнулся: вот уж действительно, какой мерой меришь, такой и отмерится. Злился, писал на графа злые, даже просто оскорбительные эпиграммы, злословил за его спиной. Немудрено, что даже славившийся своим «британским хладнокровием» Воронцов вышел из себя и обратился к императору с просьбой избавить его от «бездельника, ловеласа и бретера».

И немудрено, что император Николай Александрович просьбу графа уважил, приказал уволить возмутителя спокойствия со службы и отправил в ссылку. Не в Сибирь – хотя многие были бы счастливы известию о таком путешествии Пушкина, а всего-навсего в Псковскую губернию, в родительское имение Михайловское. В самую что ни на есть деревенскую глушь. Вот где Пушкин понял, что такое бешеная тоска.

Впрочем, как все Пушкины, Александр Сергеевич был скор на переходы. И вот он уже наслаждается чтением книг из довольно обширной родовой библиотеки, готовит к печати первый сборник стихов, поэму «Бахчисарайский фонтан», до которой, кстати, на юге все руки не доходили. И, конечно, находит столь необходимое ему женское общество: по соседству жила еще молодая вдова Прасковья Вульф с дочерьми Анной, Алиной и совсем еще девочкой Евпраксией – Зизи.

Естественно, он начал волочиться за всеми сразу, даже Зизи не обошел своим вниманием, хотя и обращал это в шутку. Теперь уж и не вспомнить, какой из них что говорил, с кем целовался, кому стихи посвящал. Всем сразу, наверное, ведь по-настоящему даже влюблен не был. А тут еще приехала родственница соседки, молодая генеральша Анна Керн, репутация которой была самой что ни на есть скандальной. Но зато прехорошенькая…

Дернул же его черт именно ей отдать стихотворение «Я помню чудное мгновенье». Собственно говоря, она его просто отобрала, простодушно посчитав, что именно ей оно и посвящено. И, конечно же, вернувшись с любовником в столицу, раззвонила об этом во всех домах, где ее еще принимали.

«Так вот рождаются легенды, – саркастически усмехнулся Пушкин. – А того, что было на самом деле, никто толком и тогда не знал и сейчас не знает».

Потому что ничего не было – тогда, в Михайловском. Роман-однодневка случился у них много позже, когда Пушкин уже вернулся в Петербург, но ему и в голову не пришло посвятить хоть строчку свиданию с «гением чистой красоты». Точнее, строчку-то он посвятил, и не одну, но не в стихах, а в письмах к друзьям. В частности, назвал свою мимолетную любовницу «Вавилонской блудницей». Тоже моралист выискался! Анна Керн вела себя по отношению к мужчинам примерно так же, как он сам – по отношению к женщинам. Нет, осудил и заклеймил.

А его позорный, трусливый отказ поехать в Петербург, где друзья – он знал! – готовились воплотить в жизнь то, что он писал в своих «вольнолюбивых стихах». Заяц перебежал дорогу, и он, как темная деревенская бабка, перепугался до полусмерти «дурной приметы» и велел поворачивать лошадей обратно в Михайловское. Как потом они еще продолжали считать его «певцом свободы» – невероятно, немыслимо! Ведь он предал их, если называть вещи своими именами.

Предал – и продолжал сочинять. Поэмы «Цыганы» и «Граф Нулин», три новые главы «Евгения Онегина», трагедию «Борис Годунов», бессчетные стихи… И – ни намека на трагедию на Сенатской площади и дальнейшую участь мятежников, только торопливый набросок на полях рукописи – пятеро повешенных. Вот и все. Знаменитое «Во глубине сибирских руд» он написал много позже, потрясенный самоотверженным поступком княгини Волконской и других жен декабристов.

А в сентябре 1826 года ссылка Пушкина закончилась так же внезапно, как и началась: новый император Николай I приказал ему прибыть в Москву и после долгого разговора с опальным поэтом не только дозволил ему жить в столицах, но и весьма недвусмысленно объявил, что только он лично будет решать, какие произведения господина Пушкина дозволительно печатать, а какие – нет. Да еще в частном разговоре с одним из придворных назвал бывшего опального поэта «одним из умнейших людей России». Казалось, жизнь началась заново, но…

Пушкин невесело усмехнулся. Ему, видно, на роду было написано не видать спокойной жизни, тем более, семейной. Пора бы остепениться, подыскать богатую невесту: карточные долги петлей сжимали горло. Так ведь нет! Вернувшись в мае 1827 года в Петербург, он повел себя по-прежнему: танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в картах, до рассвета засиживался на холостяцких пирушках… И так без малого два года! Хотя и писал многим своим друзьям:

«Мне 27 лет. Пора жить, то есть познать счастье».

Легко сказать… Семейное счастье Пушкиным не давалось еще со времен знаменитого основателя рода, «арапа Петра Великого», Абрама Ганнибала. Тот после смерти своего покровителя, хлебнул немало лиха, а в 1731 году женился решил на гречанке Евдокии Диопер, необыкновенной красавице. Но, выданная поневоле «за арапа не нашей породы», она немедленно начала ему изменять, а муж ее истязал за это, «бил и мучил несчастную смертными побоями необычно», как сказано в протоколах следствия, «специально вделал в стену кольца, дабы вешать на них за руки жену и сечь розгами, бить плетьми и батогами».

А потом посадил жену на госпитальный двор на пять лет. От этого брака родилась белая девочка – Поликсена, которой отец дал хорошее воспитание и богатое приданное, но никогда не допускал к себе на глаза.

Потом кое-как получил развод, бросив доведенную почти до сумасшествия первую супругу на произвол судьбы. Вторично женился на апатичной и спокойной шведке Христине-Регине фон Шеберх, которая родила ему девятерых детей, как мальчиков, так и девочек. В отличие от первой светлокожей дочери, эти дети были настоящими мулатами, так что сомнений в верности жены у Абрама Ганнибала не возникло.

Один из сыновей, будущий дед поэта, Осип Абрамович женился по страстной любви на Марии Алексеевне Пушкиной – небогатой и не первой молодости девушке, пленившей его своей кротостью и грацией. Но страсть угасла так же стремительно, как и вспыхнула: после рождения первой и единственной дочери Надежды, Осип Абрамович бросил жену с ребенком и зажил холостяком в доставшемся ему от отца Михайловском, немало не заботясь о законной супруге, которая жила в Петербурге «в лютой бедности».

В селе Михайловское числилось 1974 десятины земли и около 200 крепостных, что по тем временам считалось достаточно солидным имением. Но когда Надежда Осиповна унаследовала его после смерти отца в 1806 году, от былой зажиточности мало что осталось: большая часть земель и крепостных были проданы, а дом пришел в запустение.

В жилах Пушкина текла не только эфиопская и шведская кровь, его предки со стороны отца были итальянского происхождения, принявшие в России фамилию Чичериных. Ольга Васильевна Чичерина, бабушка, вышла замуж за человека с, мягко говоря, сомнительной репутацией. Лев Александрович Пушкин был женат на ней вторым браком, а первая его жена умерла в домашней тюрьме на соломе, поскольку супруг заподозрил ее в любовной связи с французом-гувернером, которого без церемоний повесил на заднем дворе своей усадьбы.

Со второй супругой Лев Александрович, кстати, тоже не особенно церемонился, и лиха она хлебнула полной мерой. Может быть, такое поведение было следствием пережитой в детстве травмы: отец Льва Александровича в припадке какого-то неясного бешенства зарезал свою жену в родах и затем покончил с собой.

Два его сына – Василий и Сергей – тоже не нашли счастья в семейной жизни. Василий женился на одной из первых красавиц Москвы того времени, очень скоро начал изменять ей с крепостными девками и в результате оказался разведенным, да еще и объявленным виновным, то есть вторично жениться уже не мог. Сергей взял в жены необыкновенное создание – «прекрасную креолку», свою дальнюю родственницу, Надежду Ганнибал, которая была вспыльчива, страшно гневлива, но часто при этом впадала в тяжелую для домочадцев депрессию и равнодушие ко всему окружающему.

О каком семейном счастье могла идти речь?

Семья владела родовым имением в Нижегородской губернии, состоящее из сел Болдино и Кистенёвка, где насчитывалось чуть ли не тысяча душ крепостных, но которое было давным-давно заложено и перезаложено. Сергей Львович не был картежником, но деньги у него не задерживались по каким-то непонятным причинам, а супруга его была совершенно равнодушна к домашнему хозяйству, что тоже не способствовало нормальной жизни.

Так на ком жениться? Хотелось, чтобы невеста была не только богата, но и красива. Девиц на выданье в окружении поэта было предостаточно: дальняя родственница Софья Фёдоровна Пушкина, Анна Алексеевна Оленина, Екатерина Николаевна Ушакова, Наталия Николаевна Гончарова…

Сначала Пушкин посватался к Софье Фёдоровне, но его ждал отказ: невеста уже имела мужа на примете. Затем он обратил свое внимание на Екатерину Николаевну Ушакову. Дело шло к свадьбе, но внезапно Пушкин уехал в Петербург, и целый год от него не было никаких вестей. Свадьба, естественно, расстроилась, а репутация Пушкина сильно пострадала.

Следующей его избранницей стала Анна Алексеевна Оленина. Это был бы выгодный брак: отец Олениной в то время являлся директором Публичной библиотеки, а также был президентом Академии художеств. Но родители Анны были решительно настроены против этого брака, и Александр Пушкин получил категорический отказ. Немудрено: скандальная репутация поэта отпугивала почтенных обывателей. Можно было восхищаться его стихами, принимать у себя, как некого диковинного субъекта, но выдать за него замуж дочь…

Да ведь и матушка Натали Гончаровой сперва тоже ответила отказом, когда Пушкин попросил у нее руки дочери. Семейство Гончаровых занимало в обществе более высокое положение, нежели Пушкин, но тоже основательно запуталось в долгах. Необыкновенная красота Натали должна была доставить семье богатство, искали состоятельного жениха, а что мог предложить легкомысленный поэт? Свои долги? Или стихи?

Донельзя раздосадованный неудачным сватовством, он сорвался с места и уехал на Кавказ. Именно там 11 июня, неподалеку от крепости Гергеры, и произошла знаменательная встреча, описанная им самим в «Путешествии в Эрзерум»: