Подмененный император. Альтернативная история

– От свежего воздуха, – продолжил Петр. – Принцесса гулять-то ходит?

– Как можно, государь-батюшка?! А простудится дитя, с кого спрос? Нам же головы и отрубят, госпожа у нас гневливая.

– Дура у вас госпожа, – отрезал Пётр. – Отдернете занавески, да откройте окна, я приказываю.

– Дык ведь…

– Жить надоело? – рявкнул Пётр.

Шторы мигом отдернулись, причем некоторые в ходе этого процесса порвались, окна, плотно законопаченные, кое как расколупали. В комнату хлынул яркий солнечный свет и свежий воздух. Принцесса зажмурилась и звонко чихнула.

– Ну вот, – заголосила одна из бабок, – уже и простыло дите-то. Рази ж можно…

– Я император, тетка, – сказал Пётр. – Мне все можно. Даже тебя в окно выкинуть, ежели бубнить не перестанешь.

Бабка заткнулась.

Пётр внимательно поглядел на принцессу. Худая, замурзанная, но вроде здоровая.

– Принесите сюда лохань, горячей воды для мытья и мыла, – приказал он. – Да чистую одежду для принцессы.

Под непрерывный бубнеж старух, что «до чистого четверга грех мыться, боженька накажет, погубит дитя-то амператор» через какое-то время требуемое было доставлено. Только вот мыть свою будущую жену пришлось бы, как выяснилось, самому Петру: старухи отказались «опоганится» даже под страхом смертной казни.

– Девок из прачечной сюда покличьте, – приказал он.

В отличие от старух, девки были сравнительно чистые, ничем, кроме здорового пота от них не пахло и повелению искупать принцессу они не удивились. Видно, в баню хаживали по субботам, а не только раз в год.

Елизавету-Христину освободили от ее лохмотьев, посадили в лохань и тут одна из девок вскрикнула:

– Государь-батюшка, а что со вшами-то делать?

По темноволосой, изрядно засаленной голове девчонки шустро ползали насекомые, причем в немалом количестве.

– Сначала отмойте принцессу, – сказал Пётр, с трудом скрывая брезгливость. – А потом цирюльника покличьте. – Этот колтун надо убирать, одним мылом тут не обойдешься.

* * *

Через несколько часов Пётр скакал в Москву, прижимая к себе тщательно завернутую в чистую холстину куклу в белом чепчике с кружевами. Так теперь выглядела отмытая до скрипа и остриженная наголо принцесса Мекленбургская, его будущая супруга. Которая – слава Богу! – не оказалась сумасшедшей. Просто запуганным и заброшенным ребенком.

Через некоторое время, освоившись с совершенно новым для нее видом передвижения, кукла ожила, задвигалась и заговорила весьма даже бойко.

– Когда бабушка Прасковья была жива, она меня всякую неделю в баню водила. Волосики расчесывала, травками душистыми мыла. Перед сном сказки сказывала… Мне хорошо было.

– А что ты такая худая? Голодом морили?

– Нет, я просто каши не люблю, а они в меня их пихали, да пихали. Пока я не осерчала и няньку не побила. Та муттерхен пожаловалась, а она ей: «Да пусть жрет, что хочет». С тех пор я только пряники мятные, да орехи с изюмом ела. Вкусно…

Да, рациональное питание, ничего не скажешь.

– А что же ты в баню не потребовала тебя водить?

– Один раз потребовала. Так они меня чуть не утопили, кипятком ошпарили и полголовы волос выдернули, пока причесывали. Так-то спокойнее…

– Спокойнее ей… Ты принцесса, а принцесса вшивыми не бывают.

– А муттерхен говорит, что я – вражье семя.

– Дура твоя муттерхен, – в который раз за этот день сказал Пётр.

Он вёз Елизавету-Христину в Богородице-Рождественский женский монастырь, особо почитаемый на Руси. Но дело было не только в почитании. Игуменьей монастыря была матушка Ксения, еще не старая и еще очень красивая женщина, в миру – княгиня Екатерина Щербатова. Катюшу выдали замуж в шестнадцать лет, два года они с князем прожили в любви и согласии, но в одну неделю первенец княжеской четы родился мертвым, а князя унесла злая лихоманка.

Овдовевшая восемнадцатилетняя красавица отвергла все земные соблазны и постриглась в монахини, а затем стала игуменьей. Теперь ей уже было за тридцать, и она все реже видела во сне когда-то горячо любимого мужа, придворные праздники, пышные наряды. Зато была прекрасно образована и могла стать превосходным примером для маленькой принцессы. И учителей могла сыскать подобающих будущей императрице российской.

Игуменья Ксения к императору в приемную вышла почти сразу. Чай, не каждый день к ней такие персоны высокие заезжают. Да и умна была игуменья, понимала, что только очень важное дело могло привести молодого императора в женский монастырь.

– Благослови, матушка, – приложился Пётр ко все еще прекрасной руке, не иссушенной ни постами, ни ночными бдениями.

– Благословляю, государь, – негромко отозвалась игуменья. – И слушаю, какое дело привело тебя в сию обитель.

– Дело, матушка Ксения наиважнейшее – семейное.

– Никак жениться надумало ваше величество?

– Надумало, надумало. Вот и невесту тебе привез.

Бесстрастное лицо Ксении на миг выразило неподдельное изумление. Но когда Пётр экстрактно рассказал ей историю русской Мекленбургской принцессы и свои планы взять ее в супруги по совету бабушки, царицы Елены, лицо игуменьи просветлело.

– Веры-то она какой?

– А никакой. Крестили лютеране, на сем все и закончилось. Годовалым младенцем в Россию увезли.

– Значит, первым делом окрестить надо.

– Крестной станешь ли, матушка Ксения?

– Стану, государь. А в крестные отцы посоветую твоему величеству взять старого Лопухина. Родня все-таки, двоюродный дед герцогинюшки. Умен он, богат, свои дети давно подросли. А внуков пока Бог не послал.

– Так я тебе Лизавету оставлю – пусть сорок дней до крещения в монастыре побудет, попоститься, чему дельному научиться. А я пока о ее воспитании подумаю.

– Все исполню, государь.

Елизавета-Христина все время просидела в углу тише мышки. Только на матушку Ксению все глаза проглядела.

– Пойдем, дочь моя, – подошла к ней игуменья и взяла за руку. – Государь-император своей милостью желает тебя в православии видеть и надлежащее принцессе воспитание дать. Поживешь пока тут, келейку тебе выделим, послушниц приставим. А после Успенского поста окрестим с Богом. Попрощайся с государем. Теперь не скоро увидитесь.

Елизавета неожиданно с плачем бросилась к Петру и обхватила его колени:

– Не бросай меня! Хочу с тобой жить.