Дели взяла Истана на руки, обидевшись, что его назвали, как предмет – что.
– Это не что, а кто – лонг, – сказала она, поглаживая малыша. – Между прочим, он лишился матери, и остался совсем один. Его зовут Истан. Правда, красивый?
Дельфина с отвращением смотрела на зверя в ее руках, произнесла:
– Как ты можешь держать его, прижимать к себе, Филадельфия? Ведь он совершенно дикий и, возможно, даже заразный. Эта планета, наверняка, кишит всякой гадостью и заразой.
Дели вспыхнула от негодования, горячо воскликнула:
– Камарлен не заразный, Императрица! И этот лонг не заразный! Прекратите отзываться о Камарлене с таким презрением, словно вы все о нем знаете! Здесь живут замечательные существа, и я не позволю плохо о них думать!
Раньше бы Дели никогда не позволила себе повышать голос на Императрицу, но сейчас ее просто взбесили эти полные брезгливого отвращения слова, эти охи-ахи, вздохи, стоны, причитания.
– Хорошо, Филадельфия, я не для того проделала такой огромный путь, чтобы обсуждать эту планету и ее жителей. Пойми, я беспокоюсь за тебя, за будущую несмышленую Правительницу Деллафии. Я прилетела даже втайне от Императора.
Дели скривилась при упоминании о своем будущем и об отце, а Дельфина продолжала:
– А теперь приведи себя в порядок: немедленно сходи в медицинский отсек, залечи свою ужасную рану, умойся, причешись, переоденься – я привезла с собой несколько твоих платьев – и, пожалуйста, отпусти этого зверя.
– Хорошо, Императрица, – буркнула девушка, положив Истана на кровать.
– И отдыхай, – добавила та и, покачав головой, вышла из комнаты, оставив империту.
Неохотно Дели направилась в душевую, после чего расчесала волосы и начала хмуро копаться в платьях, оставленных матерью. Она терпеть не могла деллафийскую моду, все эти дурацкие, неудобные, хоть и красивые платья, в которых невозможно лазать по деревьям, спускаться по веревке с высоты в несколько фионов, сбегая из своих покоев, играть в пиратов, в общем, совершенно неподходящая одежда для жизни.
Наконец, со вздохом выбрала наиболее простое платье, облачилась в него, но все равно почувствовала себя, как в скорлупе, – неудобно, тесно. После чего сходила в медотсек и, как и обещала, заживила рану в регенерационной камере.
Возвращаясь в свою комнату, услышала негромкое бормотание, доносившееся из-за чьих-то дверей. Прислушавшись, узнала голос трайда, произносивший:
Пустыня и тьма,
Лишь звезды, звезды.
Здесь ночь так длинна,
Как девичьи слезы.
Зовут и сжигают
Пустые планеты.
Как воздух растают
Живые скелеты.
О космос, жестокий,
Прекрасный, невинный,
В тебе одинокий
Я, юный, старинный.
В тебе умираю
И снова рождаюсь,
Как пепел сгораю
И вновь возвращаюсь.
Голос трайда был приглушенным, необычно печальным и задумчивым, словно он переживал все то, что произносили его губы. Эти стихи были незнакомы девушке, но ей понравилось их звучание. Из каюты вновь послышался голос Мариона:
Бежим скорей отсюда прочь
Горит дорога за спиной.
И всюду ночь, одна лишь ночь
Стоит безмолвною стеной.
Нас догоняют привиденья
И сотни жадных, мертвых рук.
Здесь все – мираж, и все – виденья
Игра господ, проклятье слуг.
Безумство страхов и падений
Вонзило зубы в нашу кровь.
Падем, восстанем, словно тени,
И умирать не страшно вновь.
Сожрет огонь немые души,
И выжжет нам глаза в ночи
Нам убежать отсюда лучше,
Чем видеть смерть своей свечи.
Бежим, бежим, бежим туда,
Где воды смоют пепел едкий,