За красивые глаза

Ах, Куба, Куба! Золотой островок исполнения желаний! Каким раем казался он советскому младшему научному сотруднику, впервые отправившемуся в командировку за рубеж. Нет, пожалуй, не раем, а просто землей обетованной, неожиданно возникшей перед ним после утомительного морского путешествия, когда не было ничего, кроме километров соленой холодной воды и серого неба над теплоходом. Изматывающее путешествие, которое Артурасу, страдавшему от качки, показалось невероятно длинным. Да, никогда не думал молодой ученый, вот-вот окончивший биофак Латвийского университета по специальности морская флора и фауна, что любимое море способно доставить столько неприятностей.

Зато какой приветливой и гостеприимной показалась после всего пережитого земля. Благо в первые дни их пребывания на острове Свободы никакая научная работа не велась. Сотрудникам «Королева» был предоставлен краткий отпуск, который энергичный товарищ Эйгелис смог потратить на исследование не моря, а суши, возвращаясь на теплоход лишь ночевать. Впрочем, в первый угарный день, когда огромный якорь тяжелым камнем лег на дно и корабль временно остановил свой ход, той теплой ночью никто из счастливчиков, получивших отпуск, не вернулся на судно. Кубинский ром и сигары подкосили всех, включая бравого усатого капитана и самого начальника исследовательской группы, седенького уже, но очень умного, дорогого их Владимира Ильича Свердловского. Чего греха таить, подействовал он и на самого младшего члена корабельной команды Артураса Эйгелиса. Но все же не так, как на остальных, далеко не так.

Не привыкший к подобным гулянкам, он оказался очень осторожным в отношении искушений Гаваны и еще мог, пожалуй, даже пройтись по прямой и довольно связно выразить свои мысли, когда у других и ноги, и язык уже объявили независимость от остальных частей тела.

Артурас Эйгелис затянулся трубкой, но ему показалось, что вдыхает он не горьковатый дым, а чудный аромат той незабвенной южной ночи, куда он вывалился из душной забегаловки за глотком свежего воздуха и сразу же удивился огромным сверкающим звездам на вдруг сильно приблизившемся небе. Эх, не догадывался молодой ученый, что главные искушения коварной ночи на чужом берегу еще ждут его впереди.

Она подошла совсем тихо и незаметно, пока он, опустившись на лавочку и задрав голову вверх, гадал, в самом ли деле так снизилось небо или это лишь иллюзия, порожденная огненным ромом. Она просто встала рядом и, бесстыдно задрав ногу на лавочку рядом с ним, спокойно стала приводить в порядок так вовремя развязавшуюся сандалию. Что-то не клеилось у нее в этом сложном деле, и пока она раздраженно дергала за кожаные ремешочки, младший научный сотрудник мог вдоволь налюбоваться крохотной, чуть удлиненной ступней, находившейся так близко. Его взгляд скользнул по узким смуглым бедрам, а соблазнительную до боли в определенных местах запретную область девичьего тела, которую лишь символически закрывала пышная мини-юбочка, Артурас легко домыслил. Все-таки он провел множество дней в безбрежном океане, причем при полном отсутствии каких бы то ни было особей женского пола. На счет длительного воздержания (тем более что жена Эйгелиса должна была вот-вот родить, из-за чего и до плавания молодой ученый был не слишком избалован интимными отношениями) сначала и списал он неожиданно возникший интерес к четырнадцатилетней кубинке. Он даже хотел было вернуться в наполненную галдящими людьми забегаловку, чтобы отогнать от себя дьявольское наваждение, как вдруг металлическая застежка от сандалий незнакомки змейкой мелькнула в воздухе и звонко подкатилась прямо к его ботинку.

Девчонка обернулась и пристально, будто только что заметив, посмотрела на Артураса плутовскими темными глазами. Латыш не мог не подчиниться этому взгляду. Медленно подняв упавшую пряжку, он наклонился над ножкой, которую ему просто захотелось прижать к губам, и каким-то чудом приладил к босоножке отвалившуюся детальку. Попутно Артурас успел заметить, что негодная малолетка даже не считала необходимым носить трусики…

Это был конец! Отрава, которую несет в себе каждая нимфетка, уже вошла в его кровь. После этой проклятой завораживающей ночи никогда уже не мог он получить полного наслаждения с женщиной обыкновенной – его возраста или немного младше.

То веселое кубинское лето, в течение которого не было ни одного дня без встречи с маленькой Мануэлой, навсегда осталось в памяти Артураса как самые счастливые и беззаботные дни в его жизни. Это был тот период, когда все в жизни удается. Свердловский постоянно ставил его в пример другим сотрудникам и обещал по возвращении просить повышения его в должности, все коллеги тоже, казалось, полюбили новичка, красивые кубинки часто оглядывались на него на улице, и главное – была она, Мануэла! Его испорченная смуглая принцесса, так легко отдававшаяся за деньги любому первому встречному, с ее детскими надутыми губками, испачканными размазывающейся от поцелуев яркой помадой, гибкой кошачьей спинкой, легко и естественно выгибающейся навстречу его большому телу, аккуратной попкой, которой она так задорно и соблазнительно виляла при ходьбе.

Он мог сколько угодно обманывать себя тем, что просто кубинки развиваются гораздо раньше своих сверстниц-северянок и что озорной Мануэле можно дать шестнадцать, а то и восемнадцать лет. А это уже более-менее приемлемый возраст для занятия сексом. Рассуждения о том, что вот вернется он в Ригу, к жене и кубинское безумное наваждение рассеется, оставив после себя лишь стыдные, однако сладкие воспоминания, успокаивали только до момента, когда это самое возвращение не стало реальностью.

Причем реальностью страшной и, ему казалось, абсурдной своей нелепостью. Телеграммы не приходят на теплоходы, находящиеся в море. Поэтому не мог знать молодой ученый, все еще со сладкой дрожью вспоминавший свою кубиночку, что дома его ждет беда. На пристани его встречала не любящая, истосковавшаяся в разлуке жена, а хмурый и вдруг как-то сразу постаревший тесть. Он и сообщил Артурасу, что Валерия умерла при родах, оставив им маленькую дочь. Сообщил он это так, будто Эйгелис и был виноват в ее смерти. Впрочем, хотя с точки зрения разума это было невозможно, Артурас тогда понял: так и есть, он виноват, жена погибла за его грехи.

Малютку он назвал Витой, что означало Жизнь. И, несмотря на горячие просьбы бывших тещи с тестем оставить внучку им, забрал ее сразу же, как только появилась возможность нанять няню. Девочка и так была уже лишена самого главного – родной матери. Лишать ее еще и отца Артурас не хотел ни в коем случае. Он всегда баловал ее до предела, не слушая никаких педагогических советов, ни в чем никогда не отказывал своей принцессе и ни разу не привел при дочери в дом чужую женщину.

Впрочем, и приводить ему было некого. Он так и не смог найти замены для кроткой, нежной Валерии. Зато вот Мануэле, как ни странно, замена нашлась довольно скоро.

Конечно, после смерти жены ему было трудно оставаться в шикарной, подаренной тестем – директором строительного кооператива – трехкомнатной квартире, где каждая мелочь была куплена и расставлена руками Валерии. Поэтому, когда добрейший капитан теплохода Свердловский предложил выделить ему с дочерью небольшую двухкомнатную квартирку, он с радостью согласился, вернув при этом свадебный подарок Валериному отцу обратно. И хотя в результате оказался в районе, значительно более отдаленном от центра, ни разу об этом не пожалел. Тем более что и отношения с соседями у него сразу наладились. Особенно с инженером Анатолием Григорьевым, занимавшим квартиру справа от него и так же, как и Артурас, в одиночку воспитывавшим дочь. Правда, его Кате было уже тринадцать.

Однажды в дождливое воскресенье, возвращаясь из гостей и с досадой предвкушая вечер в одиночестве (тогда Виту он, повинуясь слезным просьбам, отвез на выходные к дедушке с бабушкой), Эйгелис увидел около соседской двери мокрую дрожащую фигурку, упакованную в модную «косуху».

– Ты что здесь делаешь? – строго спросил он, осторожно притрагиваясь к девчонкиному плечику.

– Ничего, папу жду, – ответила девочка и виновато прибавила: – Я ключ дома забыла, а он ушел куда-то.

– Да ты промокла вся! А ну-ка, быстро, марш ко мне греться! – бодро прикрикнул Эйгелис, стараясь уверенным тоном замаскировать свое неумение общаться с чужими маленькими девочками.

– Да я не очень замерзла, и папа должен скоро прийти, – робко попробовала еще возразить Катя, поднимая на него карие глазки с длинными ресничками, но он уже твердо решил, что оставлять девчонку в холодном подъезде не стоит.

– Отставить разговорчики, – скомандовал Эйгелис, легонько подталкивая малолетнюю соседку к своей двери.

Оказавшись в квартире, Катюша немного осмелела. Пока Артурас искал полотенце для нее, попутно размышляя, удобно ли предложить еще чистый женский халат, всегда на всякий случай висевший в ванной (хотя и случаев таких в последнее время он никак припомнить не мог), девчушка с любопытством разглядывала рыбок в огромном аквариуме, занимавшем изрядную часть гостиной.

– Прикольная рыбка, – весело сообщила она Артурасу, появившемуся с тапочками и полотенцем.

Катя возбужденно тыкала пальцем в крупную толстогубую рыбину, отдаленно напоминавшую карася. Обитательница аквариума лениво и с полным безразличием таращилась на девочку из своего обиталища.

– Это тиляпия, – с радостью откликнулся биолог, наконец-то нашедший тему, на которую мог бы поговорить с юной особой.

О водных обитателях Артурас способен был рассказывать часами. Остановил их беседу только звонок в дверь. Это был Григорьев. Он заглянул к соседу осведомиться, не видел ли он куда-то запропастившуюся Катю, и застал дочь в кухне за чаем.

Так началась эта дружба, и кто знает, переросла бы она во что-нибудь большее, если бы не Катин отец, решивший привести в дом мачеху. И ладно бы нормальную женщину, так нет же! Новой Катиной «мамой» должна была стать ненавистная ей классная руководительница, преподававшая химию и биологию. Более того – по иронии судьбы именно Катя и свела Ирину Алексеевну со своим папой. «Мерзкую химичку» твердая троечница Катя невзлюбила сразу же, едва женщина стала их «класснухой» после окончания университета. Она же прилепила учительнице незамысловатое и обидное прозвище Чебурашка – фамилия училки была Чемурадова. Рассерженная постоянным срывом уроков химии и зоологии, Ирина Алексеевна требовала в школу отца.

И вот теперь она должна терпеть эту очкастую мымру у себя дома? И чего только папа в ней нашел? Все эти мысли не находили ответа в очаровательной Катиной головке. Девочка стала частой гостьей у Артураса. Ей нравились его рассказы о завораживающем подводном мире, о других странах, нравилось возиться с малышкой Витой. Иногда Катя даже оставалась у него на ночь. Она не знала, какими глазами смотрит на спящую, разметавшуюся во сне Катю Артурас.

«Вот именно таким и должен быть папа! – подумывала Катя, невольно сравнивая двух мужчин. – Дядя Артурас не приведет в дом училку!»

– Ой, а что прошлой ночью выделывали Чебурашка и папа, – Катя заливисто рассмеялась.

– А что? – Артурас слушал краем уха.

В этот момент он чистил картошку и поглядывал за манной кашей на плите.

– Они думали, что я у тебя осталась, а я вернулась! Папа голый ползал на четвереньках по комнате, а Чебурашка сидела на нем верхом и погоняла.

Девочка изобразила сначала, какое лицо было у ненавистной училки, потом какое у папы. Артурас невольно улыбнулся и… начал говорить об отношениях Мужчины и Женщины. Он рассказывал о свободной Кубе, о целомудренной Европе, о жестокой Азии…

Катя слушала с открытым ртом. Она и не заметила сначала, как рука Артураса скользнула ей под юбку, и нисколько не смутилась, когда ей захотелось самостоятельно расстегнуть ему брюки…

Нет, Артурас не был насильником. Артурас был эдаким набоковским «гумбертом», преклонявшимся перед девичьей красотой. А Катя стала его «лолитой». Однако в Советском Союзе в те времена и слыхом не слыхивали про это произведение известного русского писателя-эмигранта, а потому бедный Эйгелис, считавший, что он один в целом свете так ненормально увлекается маленькими девочками, мучился своей страшной тайной еще больше. Но отказаться от обладания малышкой, каждый раз приносившего новый сладостный взрыв, уже не мог.

Отношения с Катей продолжались гораздо дольше, чем его кубинская связь, – почти два года. И, как ни странно, их тайну удалось сохранить даже от поглощенного новой женой Григорьева. Сосед совершенно искренне считал, что Артурас питает к его дочери просто отцовские чувства. Закончился же этот преступный роман нелепо и естественно одновременно. Однажды утром после бурной ночи Катюша, гибкое тело которой еще подрагивало от пережитого наслаждения, а дыхание оставалось прерывистым, осторожно высвободилась из его объятий, перекатилась на свою подушку и спокойно заявила, что занимается с ним этим в последний раз.

– Что случилось, милая? Тебе так не понравилось сейчас? Можем все сделать по-другому! – лениво ответил на это Артурас, решив, что это очередной девичий каприз, который в крайнем случае будет стоить ему лишнего стаканчика мороженого.

– Нет, дело не в этом, – слегка замялась Катя и после небольшой паузы неожиданно выпалила: – Ты знаешь, я, кажется, встретила свою настоящую любовь.

– А я-то, наивный, думал, что ты давно уже ее встретила, – обиделся он.

Катюша покосилась на него, испуганно и виновато хлопая растерянными глазками, и вдруг бухнулась носом в подушку. Эйгелис сначала хотел было со всей строгостью пресечь бредовую затею малышки, вбившей себе в голову откровенную чепуху. Однако, не выдержав внезапных слез, обнял любимое, корчившееся в рыданиях тело и крепко прижал его к себе. А Катя все всхлипывала, теперь уже у него на плече, и все говорила про то, что тоже очень-очень любит его, но немного не так. Она может просто быть его дочкой, и они могут иногда встречаться, но тот, другой, предназначен ей судьбой, и они с ним поженятся и заведут много детей. И так далее, и так далее…