Без шума и пыли

Что-то сразу показалось мне в нем странным. Даже не то чтобы странным – каким-то болезненным. Лицо его было бледным, будто его посыпали сахарной пудрой, а в больших карих глазах читался испуг. Он слабо улыбнулся Марине, сделал несколько шагов по подиуму, согнулся вперед, как будто его ударили ногой в живот, потом распрямился, но не до конца, а так, словно он нес на плечах тяжелый металлический рельс, и упал на колени.

Мне прекрасно было видно в объектив, как гримаса ужаса и боли исказила его лицо, изо рта появилась слюна, превратившаяся в пену, и он повалился на бок, конвульсивно сгибая ноги и руки, будто сломанная марионетка. На этом его мучения, можно сказать, закончились, он каким-то образом дополз до края демонстрационной дорожки, перевернулся на спину, свесив голову вниз, и, дернувшись в судорогах, затих. Его лицо с хлопьями пены вокруг рта и страшно выпученными глазами смотрело прямо в объектив. По моей спине пробежал предательский холодок.

В зале повисла гробовая тишина, музыка, лившаяся из динамиков, оборвалась.

– Врача! – выкрикнул кто-то, и тут все забегали и зашумели. Поднялся настоящий переполох. Дамы истошно визжали.

Какой-то плотный мужчина в коричневом костюме из первого ряда кинулся к Замуруеву и стал щупать у него пульс.

«Неплохо бы вызвать милицию», – мелькнуло у меня в голове, и я уже потянулась за мобильником, как вдруг, словно услышав меня, над залом пронеслось четкое:

– Милиция, всем оставаться на местах!

* * *

– Так что пока приехала специальная бригада из прокуратуры, пока у всех взяли адреса… – сидя у себя в кабинете с Кряжимским, пересказывала я ему, позевывая, приключившуюся со мной вчера историю. – В общем, я попала домой после двух часов ночи.

– Что же с ним случилось? – Кряжимский потягивал кофе, с интересом слушая мой рассказ.

– Предположительно – отравление. – Я закурила сигарету.

– Отравление? – переспросил Сергей Иванович, поднимая на меня глаза. – Кого-нибудь подозревают?

– Подозревают всех и никого конкретно. В дальнем углу, за сценой и служебными помещениями, обнаружили пять ампул из-под стрихнина.

– Стрихнина? – удивился Кряжимский. – Очень редкий препарат.

– А вы что, интересуетесь ядами?

– Специально – нет. – Кряжимский покачал головой. – Просто вспомнил, что моему знакомому советовал его ветеринар. Для собаки.

– Он что, хотел умертвить собаку? – настал мой черед удивляться.

– Нет, Оленька, просто его собака перенесла какую-то редкую болезнь и получила осложнения, а стрихнин в небольших дозах, как, впрочем, и почти все другие яды, является лекарством. Вот мой приятель и просил меня помочь ему найти этот самый стрихнин.

– И что же, вы помогли ему?

– К сожалению, нет. Ты знаешь, оказывается, это сейчас большая редкость, не говоря уж о том, что яд хранится, соответственно, под строгим контролем. Так что даже я, с моими старыми связями, не смог ему помочь.

– Значит, если найти источник стрихнина, – во мне проснулся охотничий азарт, – то можно будет выйти на преступника?

– Наверное, – пожал плечами Кряжимский, – а ты никак собираешься снова заняться расследованием? – Он внимательно посмотрел на меня сквозь стекла очков. – Разве этим делом уже не занимается прокуратура?

– Заниматься-то занимается, – я хитро взглянула на него, – но все это произошло у меня буквально на глазах, и, если мы найдем преступника раньше, кому от этого будет хуже?

– Никому, конечно.

– А для тиража нашего еженедельника такая сенсация очень даже не повредит, а? Представляете, заголовки крупным шрифтом: «СМЕРТЬ НА ПОДИУМЕ», а дальше шрифт помельче: «Молодого тарасовского модельера убили за…»

– За что? – спросил Кряжимский, ставя пустую чашку на блюдце.

– Вот это-то нам и предстоит выяснить. Его могли убить из зависти – он не бесталанный, из ревности – он молод и красив, из мести, – начала перечислять я, – да мало ли из-за чего. Для начала надо собрать побольше информации о Замуруеве и его окружении: друзьях, родственниках, знакомых, работниках его ателье – это первое, этим займусь я.

– Только не надо мне никаких заданий, – взмолился Кряжимский, поднимая руки вверх, – у меня газета…

– Газета не убежит, Сергей Иванович, вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями, и я уже подумываю о том, чтобы повысить вам жалованье…

– Оленька, спасибо тебе, конечно, но мне, одинокому старику, вполне хватает денег, так что…

– Я ничего не хочу слушать, Сергей Иванович, – махнула я рукой, – если вам хватает денег, можете съездить отдохнуть куда-нибудь за границу, а поручение у меня к вам будет не такое уж и сложное: попытайтесь все-таки узнать, где в нашем городе можно найти стрихнин.

Если на Кряжимского надавить, он перестает сопротивляться и начинает сосредоточенно работать. Так и сейчас, зная, что перечить мне бесполезно, он тут же успокоился.

– Хорошо, я попробую, конечно, но ничего обещать не могу, я тебе уже говорил, что занимался этим вопросом.

– Попытка не пытка, – подбодрила я его, – если у вас ничего не получится, подключим еще кого-нибудь. Кстати, вы никогда раньше не слышали о Замуруеве?

– Только то, что он модельер, – развел руками Кряжимский.

– Ладно, Сергей Иванович, давайте выпьем еще по чашечке кофе для согрева и займемся каждый своими делами: я отправлюсь в ателье Замуруева, а вы…

– …а я – искать стрихнин, – закончил мою фразу Кряжимский.

– Молодец, Сергей Иванович, хватаете все на лету. Только вам не обязательно куда-то идти, можете заниматься поисками и по телефону.

– Ладно уж, я сам разберусь, – буркнул он и, выглянув за дверь, попросил Марину – нашу секретаршу и мою подругу – приготовить нам кофе.

Глава 2

Застегнув на ходу пиджак, я устремилась к моей «Ладе», припаркованной на стоянке у редакции. Несмотря на то что только что началась вторая половина апреля, погода напоминала конец предыдущего месяца, и люди терялись в догадках: где же оно, это нежное солнце, ласкающее молодую листву, которая только-только начинает покрывать ветви деревьев, где прозрачные, как хрусталь, полдни и лазурное небо?

Я тоже недоумевала по этому поводу, хотя сегодня мне было некогда задаваться разными вопросами по поводу природного вероломства, так как предстояло докопаться до корней вероломства людского. А как вы думали? Любое убийство, не беру, конечно, в расчет романтическое противостояние Кармен и Хозе, является актом предательства. Интересная концепция? Кто-то, может, думает, что убийство требует от человека вдохновения и мужества, принятия на себя полномочий бога, решимости и силы… Пусть думает. Я считаю себя свободной от комплекса сверхчеловека и потому уверена, что больше силы, энергии и героизма требуется на то, чтобы сохранить жизнь, будь то жизнь человека или его брата меньшего.

Я не оригинальна, скажете вы. Но ведь самое ценное в человеческой жизни, как правило, обычно и самое простое. Банальные истины, как это ни прискорбно, потому и выглядят непрезентабельно и затерто, что прошли немилосердную шлифовку огромным количеством серых будничных дней. Прошли и сохранили свою суть нетронутой, вечной, я бы сказала. Именно в этом и заключается их мнимая банальность, которая на моем языке присвоила себе эпитет «вечные».

Вот такая философия сложилась в моей голове.

Полная убежденности в собственной правоте, я остановилась у очередного светофора. Казалось, красный свет заело. Пешеходы уныло пересекали дорогу, недружелюбно поглядывая на колонну замерших автомобилей. Как-то равнодушно и отчужденно, словно нехотя, заморосил мелкий дождик, и прохожие пораскрывали зонты, также, впрочем, механически и отстраненно. Наконец моргнул зеленый, и я рванула с места. По обеим сторонам снова замелькали испещренные темной оспой дождя тротуары, стекла витрин, обезлюдевшие площади и нахохлившиеся остановки.

Ателье Замуруева располагалось в трехэтажном доме, изнемогавшем от декоративной пышности барочного фасада. Набережная встретила меня угрюмой пустотой и сизой пеленой тяжелых туч, готовых обрушиться в Волгу. Припарковав машину неподалеку и, как всегда, забыв зонт, я ринулась к входной двери. В лицо ударил порывистый ветер, на глазах выступили слезы. Ателье занимало весь первый этаж, остальное пространство заполнили разнообразные конторы и фирмы. Синие и красные таблички предупреждали входящего об их существовании с характерным официальным лаконизмом.

В дверном проеме я увидела недовольную физиономию угрюмого охранника.

– Добрый день, я в ателье, – сунула я ему под нос мою визитку.

Он бросил на нее не особенно любопытный взгляд и вяло кивнул. Его гигантское, тучное тело, водянистые глаза, напоминавшие мутные объективы, и дрябловатые щеки говорили о несокрушимой уравновешенности. Флегматичные жесты только дополняли впечатление.

Я пронеслась мимо него со скоростью тридцать миль в час и, миновав облицованный гулким мрамором холл, свернула направо. Застеленный ковровой дорожкой коридор привел меня к двери, на которой была прибита бронзовая табличка с надписью: «Ателье. Замуруев А. П., Кожемякина В. Д., закройщики Поливанов С. И., Градецкая С.Р., цех готовой продукции».