Гвоздь программы (сборник)

Или это обрюзгшее тело, способное вызывать лишь отвращение, каким-то непостижимым чудом вызвало в нем жалость?

Ответ искать было бесполезно. Ответ был один – его рука дрогнула.

Вскочив, он закружил по комнате, в бессмысленных движениях пытаясь снова и снова набраться сил и выдержки. Как будто воздух был способен зарядить его мускулы. Как будто воздух мог вернуть его разуму холод и расчетливость стрелка.

– Ты – стрелок, – горько прошептал он. – Не смей забывать об этом!

Его красивое лицо напоминало сейчас маску комедии дель арте. Обезумевший от горя Арлекин…

Раньше он умел писать стихи. Но все это было раньше. Так давно…

– Что куда больше похоже на неправду, чем тебе это кажется. Сейчас в красном закате тебе мерещится пролитая кровь. И если ты начнешь писать, у тебя получится только реквием.

Он сжал пальцами ставший непослушным револьвер.

И снова пытался внушить себе, что он – только стрелок. Не больше.

* * *

После такого Иркиного откровения я испытала к Тарантулу нечто подобное жалости. Нельзя же так откровенно желать человеку смерти!

Ирина это поняла и, посмотрев прямо мне в глаза, произнесла:

– Если кто-то в этом мире и заслужил смерть, так именно он, Сашка! Это был самый настоящий вампир. Он лишал тебя всего – веры, любви, надежды. Заставлял стать на колени. Даже в сексе требовалось полное подчинение его желаниям. А желания были такие, что не могу тебе пересказать – боюсь, что твои уши завянут. Когда мне удалось с ним разойтись – а это было похоже на чудо, потому что Тарантул весьма неодобрительно относился к тому, что «его собственность» не желала больше находиться с ним рядом, я была похожа на сомнамбулу. Мне пришлось заново учиться дышать и жить, как ребенку, перенесшему полиомиелит, приходится учиться ходить. Заново.

– Ирина, но почему ты вышла за него?

– Потому что он казался мне необыкновенным, – призналась она. – В тот момент, когда мы познакомились, я была семнадцатилетней идиоткой. Он был интеллектуалом. Цитировал мне Германа Гессе, сравнивая себя со Степным Волком. Ах, как тогда мне все это казалось замечательным! Вокруг меня были такие серые личности – и Сашка! Поэтому я выскочила замуж сразу, как только он мне это предложил. За что потом расплачивалась в течение долгих двух лет. Так что давай не будем изображать на лицах лицемерную боль – ее нет.

– Поняла, – вздохнула я. – Хотя теперь ты попадаешь под подозрение. Надо придумать тебе алиби.

– На всякий случай придумай алиби и для того человека, который хотел освободить от него мир, – улыбнулась она. – Дело в том, что человечество только выиграет от его смерти. Можешь мне поверить…

– Ирина, а у него было много врагов? – спросила я.

– Конечно, – улыбнулась она. – Как у всякого монстра. Причем могу тебя предупредить, что врагами у него были люди приличные.

– Какая жалость, – проговорила я.

– Вот поэтому я и советую тебе не очень напрягаться с поисками.

– То есть ты мне в этом не помощница? – без особенного труда поняла я намек.

– Да. Я могу рассказать тебе многое о Тарантуле, но утаю имена тех, кто мог желать его смерти.

Слава богу, что честно призналась!

И как можно работать в таких условиях?

* * *

Тарантул все еще плавал в черном пространстве, где вокруг него в этом вакууме мелькали странные образы, рожденные его подсознанием.

Все было наполнено болью и чем-то еще, чему Тарантул никак не мог дать определения, но что тоже напоминало ему боль, правда, несколько иного рода.

Если бы он был другим, он нашел бы название, смог бы понять, что это такое. Хотя бы позволил себе войти внутрь этого нового состояния, привыкнуть к нему, осознать, и тогда ему стало бы легче.

Но его переполняла злоба, и злоба мешала ему. Она мешала войти в новый мир, мешала выбраться из оглушающей тоски. Он начинал ненавидеть собственную злость, но справиться с ней не мог.

Первый раз он плакал от бессилия.

Сквозь странную пелену, напоминающую тяжелый туман, до него доносились плохо различимые голоса. Прислушиваться к ним было почему-то больно, но он цеплялся за них, понимая, что только так он сможет выбраться.

– Посмотри, он плачет…

Да помогите же мне, пытался прокричать он.

– Да, плачет. Остаточные рефлексы. Он не жилец. Да если и выживет – кому эта развалина будет нужна?

Где он это слышал? Он ведь уже слышал эти слова. Или подобные. Кому было это сказано? И кем? Когда?

Он почему-то был уверен, что в его теперешнем состоянии именно эти, безжалостные, сейчас казавшиеся ему такими безнравственными, слова сыграли немаловажную роль.

– Ну, вытащить его надо попробовать. А что с этим толстым уродом будет дальше, не наше дело…

Я не урод, хотелось выкрикнуть ему. И не развалина! Я выживу и отомщу вам!

И все-таки – когда-то кто-то уже это говорил. Кто? Кому?

«Ты и говорил, – вдруг ясно произнес чей-то спокойный и холодный голос. – Именно ты это говорил. Вспомни».

* * *

Домой я возвращалась совершенно озадаченная. Первый раз я разгадывала тайну, а все старались вставить мне палки в колеса. Да и сама я, признаться, не горела особым желанием отыскать того, кто пытался избавить мир от Тарантула. Конечно, это неправильно, но если Тарантул сделал когда-то много плохого? Судя по рассказам Ларчика и Ирины, Тарантул именно так и поступал с людьми. Вот сам и нарвался.

Проходя мимо Пенсова дома, я задрала голову, убедилась, что в его окнах темно, а следовательно, заходить к нему незачем, я вздохнула и направила свои уставшие стопы в собственное жилище.

Мама не спала.

– Ну, и как работка? – поинтересовалась она.

– Утверждаюсь, – сообщила я. – Пытаюсь стать незаменимой в борьбе с преступностью.

– Пенса твоего арестовали, – сообщила мама.

Я застыла на месте. Ничего себе – заявочка! И она при этом так спокойна?

– Как – арестовали? – переспросила я. Да этого быть не может! Что это за шутки?