Секс, ложь и фото (сборник)

– Привет, – дрожащим от волнения голосом произнесла я, – решила тебя проведать.

Я неловко улыбнулась. Он тоже улыбнулся, с мягкой снисходительностью. Мотнул головой.

– Ты и вчера ведь приезжала. – Он лукаво посмотрел на меня.

– Приезжала, – промямлила я, – откуда ты знаешь?

– Видел, – равнодушно произнес он, – из соседнего дома. Был приглашен на шашлык.

Кровь во мне закипела: вот как, видел и не соизволил выйти навстречу. Я, понимаешь ли, еду его спасать, утешать, переживаю из-за сюжета в «Вестях», а он шашлык жрет да посмеивается. Первым импульсом было развернуться и уйти. Молча так, гордо, сжав кулаки и поборов желание высказать ему все, что я о нем думаю. Но вовремя я вспомнила, с кем имею дело. Оригинал, маргинал, художник. А все художники, как известно, немного сдвинутые. К тому же меня распирало любопытство: как он живет и тому подобное. Не забыла я и про свою благородную миссию – спасти, так сказать, талант от несправедливой клеветы.

– Мило. – Я все-таки не смогла скрыть обиды и разочарования. Губы помимо моей воли вытянулись в язвительную усмешку.

– Хотел и тебя пригласить, но ты уже уехала.

Врешь, брат.

– Досадно. Вчера у меня со временем был напряг. А сегодня…

– И поэтому ты заходила в «Гриву»? – с недоверием спросил он.

– Тебе и это известно? – почувствовала я раздражение, – у тебя хорошие осведомители.

– Ксюша сказала. Мы с тобой разминулись буквально на несколько минут.

– Надо же! – Я надулась.

– Но все можно исправить… – с таинственным видом сказал Александр, – прошу.

Я уже говорила, что ничто ему так не шло, как широкая улыбка. Я переступила порог его владений со смешанным чувством: проигрыш или победа?

– Заходи, заходи, – торопливо сказал он, пропуская меня вперед.

Я очутилась в просторном, чудовищно просторном холле, свидетельствующем о пристрастии хозяина к пустому пространству. В глубине маячил камин. Паркетный пол был застелен ковром. Кое-где на грязно-белой поверхности стен висели огромные черно-белые фото в рамках и деревянные маски, воспроизводящие застывшие лица египетских фараонов.

– Пошли, – Александр, видя мое замешательство, неожиданно взял меня за руку и подвел к камину.

Камин, распростертая перед ним шкура белого медведя, пара диванов с причудливо скошенными спинками, тонконогий столик и несколько авангардных стульев наподобие деревянных гармошек с прорезями в виде египетских иероглифов напоминали оазис в мрачной пустыне холла.

Я адресовала Александру непонимающий взгляд. На его губах заиграла снисходительная усмешка.

– Садись. – Он подвел меня к одному из стульев, а сам подошел к стене и открыл саркофаг.

Да, да, не удивляйтесь, настоящий саркофаг. Я не обратила на него внимания сначала – так захватила меня космическая пустота холла.

– Что это? – удивилась я, показывая на саркофаг и чувствуя под ягодицами неприятную твердость деревянной поверхности стула.

– Из музея спер, – засмеялся Александр.

– Что?

Я понимала, что он шутит, но хотела получить вразумительный ответ.

– Холодильник в виде саркофага – мое изобретение. Изготавливали на заказ. Что будешь пить?

– Сок или кофе, – неуверенно сказала я.

– Может, «Рене Мартен»?

Неплохо живет фотохудожник.

– Хорошо, – поддалась я искушению.

Я расслабилась. Мой взгляд стал осваивать интерьер. Второй этаж наподобие террасы выступал над первым: их разделяли металлические перила. На фото, развешанных в холле, воспроизводились два равновеликих мотива – Древний Египет и средневековая готика. Я заметила, что у фараонов и царей были женские лица. Моделями явно служили наши современницы. На некоторых фото были запечатлены мумии и доподлинные саркофаги, а также произведения древнеегипетского искусства. Но преобладали, как я догадалась, собственные работы Шилкина, на которых обычные девушки усилиями его творческой фантазии превращались в царственных правителей и правительниц Египта. Меня заинтересовали не лица и фигуры этих девушек, стилизованные под Древний Египет, а большое цветное фото готического собора.

Александр достал из бара-саркофага пузатую бутылку «Мартена», принес из столовой, помещавшейся за перегородкой в правом от камина углу, две объемные рюмки, нарезанный лимон, пористый шоколад, фрукты на керамической тарелке и, расставив все это на столике, принялся разливать коньяк.

– А это что? – Я указала на фото, где роскошной черной короной посреди розовых крыш неведомого городка, с дальней перспективой синей горы возвышался поразивший мое воображение собор.

– Собор Вольвик в Оверни, – на секунду замер и улыбнулся Александр.

– Ты сам фотографировал?

– Я не раз бывал во Франции.

– В Париже? – наивно спросила я.

– Париж – это далеко не вся Франция, – добродушно усмехнулся он и прошел в столовую.

Оттуда Шилкин принес стул диковиннее того, на котором я сидела. Мне вначале даже стало как-то не по себе. Он навеял мне воспоминания об эпохе инквизиции. А может, это отдаленная пародия на электрический стул? Две ассоциации слились в кольцо гнетуще-странного впечатления. На стыке этих смыслов и зависло мое вибрирующее, как электрический провод, воображение. Каркас чудовища щерился выступающими рейками квадратного сечения. Плоская спинка и сиденье не располагали к вальяжной позе.

– Тебе не страшно на нем сидеть? – вымученно улыбнулась я.

– Страшно? – приподнял брови Александр, – скорее не очень удобно.

– Зачем же ты приобрел этот стул? – с недоумением посмотрела я на него.

– Это мой любимый стул, – невозмутимо отозвался Александр, – для творцов нет ничего важнее и ценнее эстетики, – гордо изрек он, но тут же рассмеялся нарочитой серьезности собственного тона.

– Любимый? – Я заерзала на жестком деревянном сиденье.

– Неудобство – мой жизненный и эстетический принцип, – Александр грел в руке рюмку, – в наш век, век приспособленчества и погони за моральным и материальным комфортом, я выбираю диаметрально противоположное тому, что занимает спекшиеся мозги посредственностей. И потом, представь себе, как сидят перед камином: развалясь, едва внимая собеседнику, нехотя посасывая коктейль. Такие стулья, – он указал глазами на свой и мой, – не дадут расслабиться, они призывают к дисциплине и вниманию.

«Довольно слабая концепция при всей ее оригинальности», – мысленно прокомментировала я тираду Александра.

Эклектика, которая показалась мне основополагающим принципом оформления причудливого интерьера, умело организованный хаос эпох и жанров наконец обрели в моем сознании верное толкование. И Египет, и готика, и медвежья шкура – все это было вариациями на тему ледяного порядка, застывшей строгости, выверенности поз и пропорций, благородной сдержанности, касалась ли она эмоций или творческой фантазии строителей соборов. Шкура белого медведя придавала обстановке не меховое тепло и уют, а скорее навевала антарктический холод, усиливавшийся подбором декора и предметов, отсылавших воображение к Египту и Средневековью. Прибавьте к этому софиты – и вы получите впечатление общего морального и физического неуюта.

– За что будем пить? – пристально посмотрел на меня Александр. – Ты какая-то задумчивая сегодня.