Лето больших надежд

– И делать что?

– Это Лос-Анджелес. Ты можешь делать все, что захочешь.

«Выйти за тебя замуж? Иметь от тебя детей?» Она знала, что это не то, что он имел в виду.

– Вся моя жизнь, моя семья, мой дом, мой бизнес – все здесь, в Нью-Йорке. Я положила последние пять лет своей жизни на «Трансформэйшнз», – сказала она. – Я построила ее. Я не собираюсь просто уйти.

Она подумала о том, чтобы начать все заново. Компьютерная сеть, новые контакты, пиар, реклама самой себя на словах.

Эта мысль утомляла ее. Она наконец-то свела свои рабочие часы до мыслимых пределов, но у нее ушли на это годы. Начать все сначала в Лос-Анджелесе будет даже еще труднее. Здесь ее имя и связи открывали перед ней двери Манхэттена. «Этого не должно было случиться, – подумала она. – Не должно было».

– Скажи, что ты любишь меня, – бросила она ему вызов. – Скажи, что ты не можешь жить без меня. И именно это я имею в виду.

– Когда это ты превратилась в такую театральную деву?

– Знаешь что? – сказала она, отбрасывая волосы и расправляя плечи. – Если бы я достаточно сильно тебя любила, я бы поехала. Я бы с радостью в ту же секунду упаковала свои вещи.

– Что ты имеешь в виду под словами «достаточно сильно тебя любила»? – потребовал он.

– Достаточно, чтобы последовать за тобой куда угодно. Но я тебя не люблю. И это освобождающее замечание, Рэнд.

– Я тебя не понял. – Он провел рукой по волосам. – Это простая ситуация. Ты или переезжаешь в Лос-Анджелес со мной, или нет. Твой выбор.

«Мой выбор», – думала Оливия. К собственному удивлению, она поняла, что у нее есть выбор.

– Ну хорошо, в таком случае, – сказала она, как-то преодолев внезапную, забирающую дыхание агонию, – нет. – И с этими словами она направилась к двери.

На этот раз она справилась вполне достойно – в третий раз. Но если она задержится еще подольше, ее самообладание может ослабнуть. Она прошла через фойе, по артистичному ковру в красный цветок, который добавлял благоприятному впечатлению от входа. Было трудно не заметить иронию этого прекрасно организованного, словно сцена, жилища. Она решила разбить какую-нибудь чертову вещицу, но это было бы так… так похоже на Беллами.

Она пошла к лестнице, чтобы не ждать лифт. Она спускалась по лестнице в первый раз, она прорывалась по ней. Она все еще помнила, как стояла в вестибюле, желая, чтобы он догнал ее с криком: «Подожди! Я был не прав! О чем я только думал?»

Это никогда не срабатывало, разве что с людьми вроде Кэйт Хадсон или Риз Уизерспун. Люди вроде Оливии Беллами спускались по ступенькам.

Она даже не помнила, как приехала на такси домой. Она машинально переплатила водителю и взобралась по лестнице в свой каменный дом.

– О, это нехорошо, – сказал ее сосед, Эрл, поприветствовав ее, когда она шагнула в фойе между квартирами первого этажа. – Вы приехали домой слишком скоро.

Седовласый пожилой человек, который ходил в школу с отцом Оливии, Энтони Джордж Эрл-третий был владельцем здания из бурого песчаника. С тех пор как его вторая жена бросила его, он утверждал, что Оливия – единственная женщина, которую он хотел в своей жизни. Торопясь исполнить амбиции среднего возраста, он стал брать уроки кулинарии. В данный момент богатый аромат трески и уксуса проникал из кухни, но от этого Оливию только затошнило. Ей хотелось, чтобы она не говорила ему, что сегодня Рэнд собирается сделать ей предложение.

Эрл был разведен и жил один, но сейчас он повернулся и прокричал что-то кому-то в своей квартире.

– Наша девочка вернулась. И ничего хорошего.

Наша девочка. Он называл ее так только с одним человеком – его лучшим другом. Она уставилась на Эрла.

– Вы сказали ему? – Не ожидая ответа, она толкнула дверь и вступила в квартиру. – Папа?

Филипп Беллами поднялся с крутящегося кресла и открыл объятия Оливии.

– Просто крыса.

Он обнял ее. Ее отец был ее скалой и, может быть, той опорой, благодаря которой она пережила трудное взросление. Она прислонилась к его груди, вдыхая успокаивающий запах лосьона после бритья. Но только на мгновение. Если она обопрется на него слишком сильно, она потеряет способность стоять на своих ногах.

– Ах, Лолли, – сказал он, используя ее детское имя. – Мне очень жаль.

Было что-то фальшивое в тоне ее отца, разве он не знал, что она это услышит? Отодвинувшись назад, она изучала его лицо. Он выглядел как Гэри Грант[8 - Грант Гэри – американский киноактер.], все так говорили, из-за ямочки на его подбородке и этих глаз киллера. Он был высоким, элегантным мужчиной, таким, которых видишь в музеях управителями благотворительных фондов и которые устраивают по выходным вечеринки в Хэмптоне.

– Что происходит? – спросила она его.

– Разве что-то должно произойти, чтобы я навестил моего единственного ребенка и моего лучшего друга?

– Ты никогда не появлялся здесь без предупреждения. – Оливия снова взглянула на Эрла. – Не могу поверить, что ты сказал ему. – Она также не могла поверить, что оба, и Эрл и ее отец, знали, что все прошло плохо, что она вернулась домой расстроенная и нуждается в утешении. Она подумала, что это уже в третий раз они получают от нее сигнал ложной тревоги. – Мне нужно проверить Баркиса, – сказала она, крутя на пальце ключи и отступая в холл.

Она открыла дверь, и Баркис выбежал из своей собачьей дверцы и вспрыгнул ей на руки. Родители Оливии думали, что дверца для собак – это для безопасности, но она стала необходимой, учитывая ее сумасшедший рабочий график. Она теперь не беспокоилась о прогулках с собакой. Эрл был автором пьес и работал дома, он и присматривал за собакой, так что Баркису повезло.

Что было в изобилии у этой маленькой собаки, так это чувства. Один только вид ее заставлял собаку плясать от радости. Оливия часто желала, чтобы она была такой потрясающей, какой ее считал Баркис. Она наклонилась, чтобы погладить его, отчего тот забился в экстазе.

Одно только то, что она пришла домой, немного подняло ее настроение. Ее квартира не была какой-то особенной, но, в конце концов, она была ее, наполненная светом, и красками, и текстурой, созданная за те три года, что она прожила здесь. Это была квартира, которую только можно было получить в Нью-Йорке, если верить ее матери, и это не был комплимент. Она была слишком теплая, и это было опасно приятно, и выкрашена в цвета глубокой осени, и заполнена старинной мебелью, которая служила больше удобству, чем моде.

– Ты такой прекрасный дизайнер, – частенько говорила ее мать. – Что здесь происходит?

Растения в разноцветных горшках цвели на каждом подоконнике – не редкие тропические растения, которые выражают вкус и искушенность, но бостонские папоротники и африканские фиалки, герани и примулы. Задний дворик, окруженный крошечным патио с флагами, был таким же, в конфетных цветах, освещающих каменную защищенность всех трех сторон. Иногда она сидела там и фантазировала, что шум машин – это звуки реки, что она живет в местечке, где есть комната для ее пианино и ее любимых вещей, в окружении зеленых деревьев и открытого пространства. Пока ее отношения с Рэндом развивались, в картинку вплетались дети, смеющиеся в ее воображении. Трое или четверо, во всяком случае. Так много мечтаний, думала она. Правильная мечта, но не тот парень.

Ее отец и Эрл заспорили и перешли в не слишком удобный кабинет для выпивки.

– Что будем пить? – спросил Эрл.

– Кампари с содовой, – сказал ее отец. – Со льдом.

– Я говорил с Оливией.

– У нее все то же самое.

Ее отец поднял локоть, он выглядел молодым и озорным, и Оливия была благодарна ему за то, что он не сентиментален. Если бы он сейчас предложил ей сочувствие, она могла бы просто растаять. Она кивнула, заставив себя улыбнуться мужчинам, затем оглядела квартиру. Если все сегодня пошло не так, то это еще мягко сказано. Она смотрела на свою квартиру новыми глазами и чувствовала одновременно сладость и горечь, потому что вскоре она собиралась переехать отсюда, планируя будущее с Рэндом Уитни. Вместо этого она видела место, где она, вероятно, будет жить вечно, превращаясь в старую деву.

Оливия и ее отец уселись за столиком у окна, выходящего в сад, и пили их аперитивы. Эрл умудрился подать им поднос с закусками.

У Оливии не было аппетита. Она чувствовала себя, словно выжила в каком-то бедствии, она была потрясена и разбита, пересчитывая свои раны.

– Я идиотка, – сказала она, и лед звякнул в ее стакане, который она поставила на железный столик.

– Ты солнышко. Как там его зовут, он первоклассный болван, – возразил ее отец.

Она закрыла глаза.

– Боже, почему я делаю это с собой?

– Потому что ты… – Всегда осторожно подбирая слова, ее отец замолчал, чтобы употребить нужное.