Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник)

Хеймитч хватает пальцами свиную отбивную, заставляя Эффи нахмуриться, окунает ее в бокал с вином. Потом раздирает кусок руками и со смехом спрашивает:

– И как они выглядели?

Уголки моего рта невольно приподнимаются:

– Ошарашенными, испуганными. Некоторые смешными. – Перед глазами у меня возникает картина. – Один мужчина сел в чашу с пуншем.

Хеймитч громко гогочет, и мы все тоже смеемся, кроме Эффи, хотя и она, похоже, с трудом подавляет улыбку.

– Так им и надо. Смотреть на вас – их работа, и то, что вы из Дистрикта-12, еще не причина отлынивать от обязанностей. – Она озирается, будто сказала что-то из ряда вон выходящее. – Может, я слишком резка, но таково мое мнение, – добавляет она, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– Теперь я получу самый низкий балл, – говорю я.

– Баллы играют роль, только когда они очень высокие. Плохие и посредственные никого не интересуют. Кто знает, может, ты нарочно притворялась, чтобы получить оценку пониже? Бывает ведь такое, – возражает Порция.

– Надеюсь, мою четверку воспримут именно так, – говорит Пит. – Если я хоть столько получу. В самом деле, что может быть скучнее? Вышел парень, покидал железный шар на пару ярдов, раз чуть себе ногу не отшиб… Зрелище так себе.

Я улыбаюсь и чувствую, что умираю от голода. Отрезаю себе кусок свинины, захватываю им комок картофельного пюре и начинаю есть. Все в порядке, моя семья в безопасности. Остальное – ерунда.

После обеда идем в гостиную смотреть объявление результатов. Сначала показывают фотографию трибута, через пару секунд внизу экрана – его балл. Профи, как следовало ожидать, получают от восьми до десяти. Большинство других – около пяти. Маленькую Руту неожиданно оценивают на семерку. Интересно, чем ей так удалось поразить судей? Хотя при ее крохотных размерах что угодно покажется невероятным.

Дистрикт-12, разумеется, последний. Питу достается восьмерка. Стало быть, кто-то на него все-таки смотрел. Мои ногти впиваются в ладони, пока я напряженно смотрю в телевизор, ожидая худшего. И тут на экране вспыхивает – одиннадцать!

Одиннадцать!

Эффи Бряк испускает визг, все хлопают меня по спине и кричат поздравления. Я все еще не могу поверить.

– Тут какая-то ошибка. Как, как это возможно? – спрашиваю я Хеймитча.

– Видно, понравился твой характер. Им ведь нужно устроить зрелище, и горячие головы тут как раз пригодятся.

– Огненная Китнисс! – говорит Цинна, обнимая меня. – Подожди, вот увидишь свое платье для интервью!

– Опять пламя?

– В некотором роде, – лукаво отвечает он.

Мы с Питом поздравляем друг друга – снова неловкость. У нас обоих хорошие результаты, только вот что это значит для другого? При первой возможности я убегаю в свой номер и с головой зарываюсь в подушки. Я выжата как лимон от сегодняшних волнений и слез. Медленно я погружаюсь в сон. Приговор отложен, есть передышка; под закрытыми веками все вспыхивает число «одиннадцать».

Проснувшись на рассвете, я еще некоторое время лежу в постели, глядя, как на ясном небе встает солнце. Сегодня воскресенье. Дома – выходной. Интересно, где сейчас Гейл? В лесу? Обычно по воскресеньям мы делаем запасы на неделю. Встаем рано, охотимся, собираем, потом торгуем в Котле. Как там Гейл без меня? Каждый из нас умеет охотиться в одиночку, но вдвоем сподручнее, особенно когда на крупного зверя идешь. Да и вообще – с напарником и ноша легче, и веселее.

Целых полгода я лазала по лесам одна, пока не столкнулась с Гейлом. Было тоже воскресенье, октябрь, воздух прохладный и пряный от мертвых листьев. Все утро я соревновалась с белками, собирая орехи, а после обеда, когда потеплело, выкапывала на мелководье клубеньки стрелолиста. Из дичи удалось подстрелить только одну белку, она так увлеклась поиском желудей, что прямо в руки мне бежала. Но дичью можно будет заняться и потом, когда на землю ляжет снег, и под ним ничего не найдешь. Забравшись в тот день дальше обычного, я уже спешила домой, с трудом таща мешки, и тут наткнулась на мертвого зайца, подвешенного на тонкой проволоке в нескольких футах от земли. Ярдов через пятнадцать висел другой. Я узнала эти петли-ловушки, такие ставил мой отец. Когда в нее попадает зверь, петля затягивается и поднимает его вверх, чтобы другие животные не добрались. Все лето я безуспешно пыталась делать эти штуки, поэтому теперь остановилась, чтобы рассмотреть поближе. Я только взялась за проволоку чуть повыше кролика, как раздался чей-то голос: «Лучше не трогай!»

Я отскочила на несколько шагов назад, и из-за дерева появился Гейл. Должно быть, он наблюдал за мной. Ему тогда было всего четырнадцать, но со своим ростом больше шести футов он казался мне совсем взрослым. Я и раньше встречала его в Шлаке и в школе. И еще один раз… Он тоже потерял отца при том взрыве в шахте, и в январе, вместе со мной, получал медаль «За мужество» в Доме правосудия. Два его маленьких брата цеплялись за подол матери, по огромному животу которой было ясно: со дня на день семью ждет пополнение.

– Как тебя зовут? – спросил Гейл, подходя ближе и вытаскивая кролика из петли. На поясе у него уже висело три тушки.

– Китнисс, – ответила я едва слышно.

– Ты что, не знаешь, Кискисс, воровство у нас наказывается смертью?

– Китнисс, – поправила я громче. – Я не собиралась воровать. Просто хотела посмотреть, как устроена ловушка. В мои никогда ничего не попадается.

Он нахмурился и спросил с подозрением:

– А белка у тебя откуда?

– Подстрелила.

Я сняла с плеча лук – маленький, детский, отец смастерил его специально для меня. К большому я еще только приноравливалась, когда было время, и надеялась весной добыть первую крупную дичь.

Гейл уставился на лук.

– Можно взглянуть?

– Бери, только помни: воровство карается смертью.

Тут я впервые увидела, как Гейл улыбается. Его лицо сразу преобразилось: из угрожающего оно стало приветливым. С ним даже захотелось подружиться. Тем не менее прошел не один месяц, прежде чем я улыбнулась ему в ответ.

Мы поговорили об охоте. Я сказала Гейлу, что, возможно, достану ему лук, если он даст мне кое-что взамен. Не еду. Я хотела знаний. Хотела научиться ставить такие ловушки, чтобы каждый день пояс был обвешан жирными кроликами. Гейл ответил, что звучит заманчиво, но нужно подумать. Со временем, сначала неохотно и с опаской, мы начали делиться друг с другом умениями, оружием, своими тайными местами, где росли дикие сливы или водились индейки. Гейл научил меня делать силки и ловить рыбу. Я показала ему съедобные растения и в конце концов отдала один из своих драгоценных луков. Пришел день, когда мы без лишних слов поняли, что стали командой. Делили трудности и делились добычей, чтобы ни его, ни моя семья не голодали.

С Гейлом я чувствовала себя в безопасности, чего мне так не хватало после смерти отца. Теперь я не была такой одинокой в многочасовых блужданиях по лесу. И охотиться стало легче. Не нужно постоянно оглядываться назад, когда кто-то прикрывает тебя с тыла. Гейл значил для меня намного больше, чем просто напарник на охоте. Я ему доверяла как никому другому, могла высказать все те мысли, что тщательно скрывала внутри дистрикта. И он отвечал мне тем же. В лесу, рядом с Гейлом, я иногда бывала счастлива.

Я считаю его другом, но «друг» слишком слабо сказано для того, чтобы выразить, чем он стал мне в последний год. Мое сердце сжимается от тоски. Если бы он был здесь! Нет, конечно, я не хочу этого на самом деле. Не хочу, чтобы он оказался на арене и погиб. Просто… просто я очень скучаю. И мне жутко одиноко. Что чувствует он? Скучает ли? Наверно.

Я вспоминаю число «одиннадцать», вспыхнувшее под моим именем вчера вечером, и точно знаю, как бы это прокомментировал Гейл. «Тебе есть над чем поработать!» – сказал бы он с улыбкой, и теперь я бы без колебаний улыбнулась ему в ответ.

Насколько мне легко с Гейлом, настолько трудно с Питом. Трудно даже притворяться друзьями. Я постоянно задаюсь вопросом, зачем он что-то сделал или сказал. Хотя как тут можно сравнивать? С Гейлом мы сошлись потому, что так было легче выжить нам обоим. С Питом все иначе: выживание одного значит смерть другого. И никуда от этого не деться.

Эффи стучит в дверь напомнить, что меня снова ждет «важный-преважный день». Завтра у нас берут интервью для телевидения, так что сегодня у всей группы забот полон рот.

Встаю и принимаю душ, стараясь в этот раз быть повнимательнее с кнопками. Пит, Эффи и Хеймитч собрались за столом и о чем-то шушукаются. С чего бы это? Впрочем, голод сильнее любопытства, сперва я нагружаю блюдо завтраком, а потом уж присоединяюсь к остальным.

Из мясного сегодня баранина с черносливом, уложенная на гарнир из зизании, черного риса. Вкусно – пальчики оближешь. Только когда на тарелке остается меньше половины, замечаю, что все почему-то молчат. Я делаю глоток апельсинового сока и вытираю рот.

– В чем дело? Вы ведь должны натаскивать нас для интервью, верно?

– Верно, – соглашается Хеймитч.

– Ну так не стесняйтесь. Я вполне могу есть и слушать одновременно.

– Понимаешь, мы несколько изменили планы… В том, что касается нашего текущего подхода…

– Какого еще подхода? – удивляюсь я, не в силах вспомнить из данных нам за последнее время инструкций ничего, достойного такого наименования. Разве что не выпендриваться перед другими трибутами.

Хеймитч пожимает плечами:

– Пит попросил, чтобы его готовили отдельно.