Чистые сердцем

– Она в любом случае безнадежна. Но никто из них не скажет этого.

Он положил руку на ладонь своей матери, но она не повернулась к нему. Ее речь звучала так же, как и всегда, когда она говорила о Марте: холодно, отстраненно, профессионально. Теплота в ее голосе, знакомая остальным, как будто бы исчезала. Саймон не заблуждался на этот счет. Он знал, что она любит Марту так же, как и любого из своих детей, но совершенно другой разновидностью любви.

Его рисунок лежал на простыне. Мэриэл взяла его в руки.

– Странно, – сказала она. – Красота без характера. – Затем она повернулась, чтобы взглянуть на него. – А ты? – Она посмотрела на него с обезоруживающей прямотой. Ее глаза были глазами Кэт и Иво, очень круглыми, очень темными, совсем не как его, голубые. Она ждала, сидя неподвижно и очень спокойно. Саймон взял рисунок и стал укладывать его под защитную пленку.

– Я считаю, лучше бы твой отец не звонил тебе. Тебе был нужен отпуск.

– Я возьму еще один. Я пойду за чаем. Тебе захватить?

Но его мать только покачала головой. В дверях Саймон обернулся и увидел, что она осторожно убирает прядь волос своей дочери у нее с лица.

Шесть

– Приезжай сюда… Пообедаешь со мной.

– Может быть, завтра.

– Почему?

– Я собираюсь на Гайлам Пик… Хороший день для прогулки. Пообедаю в пабе.

– Тоска напала?

– Не совсем.

– Я еще позвоню тебе попозже.

Саймон положил трубку. Его сестра знала его слишком хорошо. Тоска? Да. Когда он так себя чувствовал, он был не лучшей компанией, ему нужно было максимально удалиться от дома и, как однажды выразилась сама Кэт, выгулять тоску из своего организма. Это было из-за всего сразу: из-за внезапно прерванной поездки в Венецию, из-за Марты и из-за непроходящего похмелья от прошлого года. В следующую среду он вернется к работе. Сейчас ему нужно было потосковать.

Гайлам Пик был одним из цепочки холмов, раскинувшихся на тридцать миль к западу от Лаффертона. Их огибала извилистая дорога, вьющаяся по вересковым пустошам. Несколько подтопленных деревень приютились в тени крутых склонов между вершинами. Летом тропинки были расцвечены стайками туристов, а скалолазы, как пауки, свисали с веревок, закрепленных на каменистых уступах. Эти вершины были большой игровой площадкой для Бевхэма. Люди приезжали сюда из города, чтобы запускать воздушных змеев и самолеты на радиоуправлении, летать на дельтапланах и кататься на горных велосипедах.

Остальную часть года, особенно в плохую погоду, сюда никто не приходил. Саймон больше всего любил такие дни, как этот, когда он мог сидеть на вершине Гайлам Пика среди блеющих овец и парящих ястребов и окидывать взором сразу три графства, рисовать, думать, даже спать на сухой разноцветной траве и ни с кем не разговаривать.

Он всегда поражался, как люди могут жить в семьях, не вылезать с шумной работы, из автобусов, поездов, с запруженных улиц, день за днем, совсем не позволяя себе убегать в дикие, пустынные места.

Он был единственным на мрачной, огороженной забором площадке, служившей стоянкой. Он забрал свою холщовую сумку, заблокировал руль и запер все замки. В машине не осталось ничего, кроме старого ковра: ни встроенного радио, ни CD-плеера у него не было. Может быть, сейчас стоянка и выглядела пустынной, но места типа этого были легкой мишенью для воров в любой сезон.

Полтора часа спустя он сидел на большом камне на вершине Пика. Мартовское солнце гоняло тени, словно кроликов, по лужайкам внизу. Прозрачный воздух наполняло только меланхоличное блеянье сотен длинношерстых овец, издревле обитающих в этих местах, которые были беспорядочно разбросаны по холмам.

Он расслабился. Он был здесь бесчисленное количество раз и рисовал вершины и облачное небо над ними, и, конечно, овец, во все сезоны, при любой погоде, пока, по крайней мере, до следующего раза, не оставалось ничего, чего бы не коснулся его карандаш.

Кэт говорит – тоска. Но сейчас, здесь, от холодного весеннего ветра у него кружилась голова, и он не испытывал тоски. Лучи солнца грели его лицо. Он откинулся на спину и скрестил руки за головой. Одинокий жаворонок, описав спираль, взметнул в голубое небо и дальше, куда-то в белизну за ним.

Эхо его песни обрубил и проглотил шум вертолета, и его тень заслонила солнце от Саймона. Шокированный, он сел. Эта штуковина скользила над холмами, уносимая вихрем вращающихся металлических лопастей. Он видел его шасси – настолько близко, что мог вытянуть руку и коснуться их; и пока он наблюдал, как вертолет пересекает долину, направляясь на восток, он смог различить фигуры двух человек внутри. Это был не медицинский и не полицейский вертолет, а, насколько он мог судить, частный.

Пока он двигался над холмами, до смерти напуганные овцы врассыпную разбегались вниз и вверх по склонам, стараясь убежать от шума и от скользящей по земле тени. Сама машина была уже далеко за пределами видимости, когда наконец вновь наступила тишина.

Песня жаворонка была прервана.

Саймон поднялся на ноги и перекинул холщовую сумку через плечо. Внезапный жуткий шум и неприятное зрелище нарушили его покой и чувство умиротворения так же, как они спугнули овец и заставили замолчать птиц.

Он пошел по крутой тропинке, которая вела к подножию Пика, следуя за указателями к Гардэйлу.

Семь

Его постель была убрана, на ней лежал только голый матрас, простыни и одеяла были свалены в кучу у двери. На стенах остались бледные следы, там, где висели его постеры, календарь и фотографии. Его сумка лежала у его ног, уложенная и застегнутая на молнию. Готов.

Он был готов.

Он был готов с шести.

Только готов он не был – вот что понял Энди. Он паниковал. Его желудок уже дважды сделал кульбит у него в пузе, и ему пришлось быстро бежать в сортир.

Он вспомнил те дни и ночи, которые провел, представляя себе это утро, планируя его, фантазируя о нем, считая до него часы. И вот оно пришло, а он до усрачки напуган.

Теперь он понимал, почему многие из них просто шли и швыряли кирпич в витрину магазина или вырывали сумочки у женщин из рук. Они были готовы на все, чтобы снова оказаться в безопасности, – как дети, которые хотят оказаться «в домике» во время догонялок на детской площадке.

Совсем другое дело, когда тебя кто-то ждет, – дети, готовые броситься тебе на шею, жена, истосковавшаяся по тебе: ты не позволишь себе снова оказаться на пороге этого места.

Он встряхнулся, встал и сделал тридцать отжиманий. Он был подтянутым; работа в огороде и постоянные игры в баскетбол и футбол этому способствовали. Пропотев, он лег обратно на тонкий матрас. Хорошо, – сказал он себе, – ты в форме, и у тебя снаружи есть будущее.

Ага, надейся.

Он перевернулся на бок и снова заснул.

Все улицы были залиты водой, буря была настолько сильной, что он едва мог устоять на платформе. Он вернулся обратно в душный буфет. Сообщили, что поезд опоздает на сорок пять минут. На маршруте произошло затопление.

Люди вокруг обсуждали эту новость. Он взял себе еще одну кружку чая и пончик.

Час назад он вышел из ворот тюрьмы со своей сумкой – он и еще двое других, но он сразу же отделился от них; их, в конце концов, снаружи кто-то ждал. Семьи. Он не ожидал каких-то церемоний и все-таки был шокирован тем, насколько быстро все произошло. Вещи, которые они хранили для него, разложили на стойке, перебрали и отдали под роспись; ему вернули его деньги и проездной, а потом провели вдоль ограждений и проводили за ворота. Последний раз он услышал звон ключей.

И тут – дождь, хлещущий тебе в лицо, и ветер, сбивающий тебя с ног.

– Там машину перевернуло на Симпсон-стрит.

– На восьмерых уже упали деревья, я слышал.

– Быть не может, в этом чертовом городе восьми деревьев и не насчитаешь!

– Дети не пошли в школу, слишком опасно.

– У церкви Святого Николая сорвало часть крыши.

Энди сидел, сжав кружку у себя в руках. У него было ощущение, что все вокруг нереально. Люди разговаривали, вставали, садились, входили и выходили через двери буфета, и никто не обращал на него никакого внимания. Никто не знал, откуда он только что вышел.

А что, если бы знали?