Врата огня

Глава тридцать шестая

Так закончили свою жизнь Леонид и защит­ники Фермопильского прохода, по рассказу грека Ксеона, записанному историком Ве­ликого Царя Гобартом, сыном Артабаза, и законченному в четвертый день месяца арахсамну на пятый год после Восшествия Ве­ликого Царя на трон.

Эта дата, по горькой иронии Ахуры-Мазды, совпала с тем днем, когда морские силы Пер­сидской Державы потерпели сокрушитель­ное поражение от эллинского флота в Саламинском проливе близ Афин. Эта катастрофа унесла бесчисленное множество жизней доб­лестных сынов Востока, а ее последствия привели к неудаче всей кампании.

То, что оракул Аполлона ранее возвестил афинянам, объявив:

«Только деревянная стена не подведет вас»,

оказалось роковой правдой. Стена, защитив­шая Элладу, оказалась не деревянным часто­колом Афинского Акрополя, так быстро за­хваченного силами Великого Царя, а стеной корабельных бортов, которые нанесли смер­тельный удар притязаниям Великого Царя. Величие бедствия заглушило рассуждения пленника Ксеона и само его повествование. В хаосе пора­жения все заботы о пленном греке были забыты. Все врачи службы Царского лекаря поспешили на берег напротив Саламина, чтобы оказать помощь раненым из персидской армады, выброшенным на берег среди обуглившихся и раз­битых обломков своих боевых кораблей.

Когда темнота положила конец побоищу, огромный страх охватил лагерь Великой Державы. Страх перед гневом Великого Царя. Согласно моим заметкам, столько придворных было подвергнуто мечу, что чиновники из Служ­бы историка умоляли уволить их от записи всех имен.

Страх охватил шатер Великого Царя. Он усилился не только великим толчком, сотрясшим город в час захода солнца, но также безумным видом военного лагеря, стоя­щего внутри разрушенных и еще дымящихся Афин. Посре­ди второй стражи полководец Мардоний закрылся в палатах Великого Царя и запретил входить кому-либо еще. Историк Великого Царя сумел получить лишь самые скуд­ные инструкции по ведению ежедневных записей. Получив приказ уйти, я запоздало спросил, не будет ли распоряже­ний касательно грека Ксеона.

– Убей его,– без колебаний ответил полководец Мардоний,– и сожги все листы того сборника лжи, записы­вать которую было глупостью с самого начала. Одно упо­минание о нем в такой час вызовет у Великого Царя лишь новый приступ гнева.

Несколько часов меня занимало исполнение других обя­занностей. Покончив с ними, я стал разыскивать Оронта, командира Бессмертных. Его обязанностью было выпол­нить это указание Мардония. Я нашел его на берегу моря. Он, очевидно, пребывал в состоянии полного опустошения, отягощенный печалью поражения: Тяжело полководцу, ко­торый ничем не может помочь своим воинам и которому остается одно – вытаскивать их тела из воды. Однако Оронт собрался с духом и направил свое внимание на насущные дела.

– Если ты хочешь утром найти свою голову на пле­чах,– сказал командир Бессмертных, когда я сообщил ему о приказе полководца,– сделай вид, что не видел Мардония и не слышал его слов.

Я возразил, что приказ исходил от имени Великого Царя. Такой приказ оставлять без внимания.

– Нельзя, вот как? Интересно, что скажет этот пол­ководец завтра или через месяц, когда его приказание бу­дет выполнено, а Великий Царь пошлет за тобой и по желает видеть того грека и записи? Я скажу тебе, что произойдет,– продолжал Оронт.– Даже теперь в пала­тах Великого Царя Его советники и министры настаива­ют, чтобы Царственная Особа удалилась из Греции, чтобы Он на корабле отплыл в Азию. И на этот раз, я думаю, Он проявит большую осмотрительность.

Оронт выразил уверенность, что Великий Царь прика­жет основным силам оставаться в Элладе под командо­ванием Мардония, чтобы тот завершил завоевание Греции от Его имени. После того как эта задача будет выполне­на, Великий Царь объявит о Своей победе, и в блеске того триумфа сегодняшний разгром будет забыт.

– Тогда в наслаждении победы,– продолжал Оронт,­ Великий Царь потребует записи рассказов этого грека Ксеона – на сладкое к победному пиру. Если мы с тобой явимся перед Его Величеством с пустыми руками – кто из нас укажет пальцем на Мардония и кто поверит на­шим уверениям в собственной невиновности?

Я спросил командира Бессмертных, что же нам делать.

Сердце Оронта разрывалось. Память подсказывала, что он под началом Гидарна возглавлял Бессмертных в ночном походе у Фермопил и проявил необычайную доблесть при последнем утреннем штурме, сойдясь со спартанцами в рукопашной. Выпущенные Оронтом стрелы были среди тех, что убили последних защитников, и, возможно, именно он сразил тех самых людей, о которых говорил пленный Ксеон.

Оронт помнил об этом, и это знание лишь усиливало его нежелание причинять вред пленнику. В греке Ксеоне он, очевидно, признал сотоварища-воина и даже, теперь это можно утверждать,– друга.

Несмотря на все эти противоречивые чувства, Оронт призвал себя к порядку. Он приказал двоим из Бессмерт­ных удалить грека из шатра Царского лекаря и положить в служебный шатер Бессмертных. Спустя несколько часов, заполненных другими делами, он и я пришли на это новое место. Мы вошли вместе. Этот человек, Ксеон, находился в сознании и сидел на своих носилках, хотя выглядел осу­нувшимся и ослабшим.

Он, очевидно; догадался о цели нашего прихода и как будто обрадовался.

– Подходите,– проговорил грек, прежде чем я и Оронт успели огласить нашу миссию.– Чем я могу помочь вам? Для свершения казни не понадобится клинок,– объявил он.– Полагаю, прикосновения перышком будет достаточ­но, чтобы выполнить вашу работу.

Оронт спросил у грека Ксеона, понимает ли тот все значение морской победы, что в этот день одержали его земляки. Пленник подтвердил – понимает. Однако он выразил мнение, что война еще далека от завершения. Исход ее все еще очень сомнителен.

Оронт признался в своей крайней неохоте выполнять приговор и заявил, что в свете настоящего беспорядка будет совсем нетрудно вынести раненого из лагеря неза­меченным. Остались ли у него, спросил Оронт, друзья или соотечественники в Аттике, к которым можно его до­ставить?

Пленник улыбнулся.

– Ваше войско отлично поработало, чтобы удалить таковых,– ответил он.– И кроме того, Великому Царю понадобятся все Его воины, чтобы вынести отсюда более важные вещи.

И все же Оронт искал всякого повода отложить время казни.

– Раз уж ты ничего не просишь у нас,– сказал он плен­нику,– могу ли я в таком случае обратиться к тебе с просьбой?

Грек ответил, что с радостью исполнит все, что еще осталось в его силах.

– Ты обманул нас,– со смущенным видом объявил Оронт,– лишив истории, которую твой хозяин, спартанец Диэнек, по твоим же словам, обещал рассказать, когда, они с Александром и Аристоном обсуждали предмет страха. Помнишь? Он прервал беседу юношей, пообещав, что, когда они придут к Горячим Воротам, он расскажет им о Лео­ниде и госпоже Паралее, поведает, что такое мужество и каким критерием пользовался спартанский царь при вы­боре Трехсот. Или Диэнеку так и не удалось рассказать об этом?

Да, подтвердил пленник Ксеон, его хозяин нашел воз­можность и поделился своим рассказом. Однако теперь, когда приказ Великого Царя записывать его историю боль­ше недействителен, пусть командир Бессмертных отве­тит: на самом ли деле ему хочется узнать продолжение?

– Мы, кого ты считаешь врагами, тоже люди из плоти и крови,– ответил Оронт,– и наши сердца не менее спо­собны на преданность, чем твое. Неужели тебя не поразило, что мы – историк Великого Царя и я, его полководец,­ пришли сюда, чтобы позаботиться о тебе не только как о пленнике, который сообщает ценные сведения о битве, но как о человеке и даже о друге?

И Оронт попросил как о милости поведать окончание истории. Он сказал, что с живым интересом и сочувстви­ем следил за предшествующими частями повествования. Теперь же, когда конец близок, не расскажет ли грек и последнюю часть?

– Что хотел спартанский царь сказать о женском мужестве и как Диэнек пересказал это своим молодым друзьям?

Этот человек, Ксеон, с усилием оперся на локоть и, с нашей помощью, уселся. Собрав все силы, он набрал в грудь воздуха и начал:

Я поделюсь с вами этой историей, друзья мои. Я пере­дам ее так, как мой хозяин передавал ее мне, Александру и Аристону у Горячих Ворот,– не от себя лично, а со слов госпожи Паралеи, матери Александра, которая рассказала ее Диэнеку и госпоже Арете всего через несколько часов после того, как эта история случилась.

Госпожа Паралея рассказала об этом за три или четыре дня до нашего выхода из Лакедемона в поход к Горячим Воротам, вечером. Для этого госпожа Паралея отправилась лично в дом Диэнека и Ареты и взяла с собой несколько других женщин. Все они были матерями и женами воинов, включенных в число Трехсот. Никто из этих женщин не знал, что хочет сказать госпожа. Мой хозяин нашел повод уйти, чтобы гостьи могли посекретничать, однако Паралея попросила его остаться. Ему тоже следует услышать это, сказала она. Женщины расселись вокруг нее, и она начала:

«То, что я расскажу вам сейчас, Диэнек, ты не должен рассказывать моему сыну. По крайней мере, пока вы не придете к Горячим Воротам и пока не наступит подходящий момент. Этот момент может наступить, если такова будет воля богов, в час твоей или его смерти. Ты поймешь, когда он придет. А теперь слушайте внимательно. В то утро меня вызвал к себе царь. Я сразу же явилась во двор перед его домом. Пришла я рановато – Леонид еще не вернулся, он был занят организацией похода. Его царица Горго, одна­ко, ожидала меня на скамейке в тени платана – очевидно, с умыслом. Она подозвала меня и предложила сесть. Мы были одни, без слуг и свиты.

«Ты гадаешь, Паралея,– начала Горго,– зачем мой муж послал за тобой. Я скажу тебе. Он хочет обратиться к тво­ему сердцу. Ему кажется, ты чувствуешь несправедливость его выбора, причинившего тебе двойное горе. Он прекрас­но понимает, что, включив в число Трехсот Олимпия и Александра, обоих, он ограбил тебя дважды, лишая и сына, и мужа и оставляя лишь младенца для продолжения тво­его рода. Он поговорит с тобой об этом, когда вернется. Но сначала я должна поговорить с тобой начистоту, как жен­щина с женщиной».

Очень еще молода наша царица, высока и прелестна, но тень дерева придавала ей печальный вид.

«Когда-то я была дочерью царя, а теперь я жена другого царя,– сказала Горго.– Женщины завидуют моему по­ложению, но немногие понимают, как тяжелы мои обязан­ности. Царица не может быть просто женщиной, как дру­гие. Она не может иметь просто мужа и детей – для себя одной, как другие жены и матери. Ее муж и сыновья жи­вут, чтобы служить стране. Царица служит им, сердцу своих сограждан, а не себе и не своей семье. А теперь и ты, Паралея, призвана в это суровое сообщество. Ты должна занять свое место рядом со мной в этом горестном строю. Таково женское испытание и таково женское торжество, назначен­ные богами,– терпеть боль, превозмогать горе, идти под яр­мом печали и таким образом придавать мужества другим».

От этих слов царицы, признаюсь тебе, Диэнек, и вам, женщины, мои руки так затряслись, что я испугалась, как бы не утратить власти над ними. Не только от предвидения беды, но также и от гнева, слепой горькой злобы на Лео­нида, на то бессердечие, с которым он влил двойную долю печали в мою чашу. «Почему я?» – в злобе кричало мое сердце. Но вот во дворе послышался звук открывающихся ворот, и через мгновение вошел сам Леонид. Он только что вернулся от войск и теперь нес в руке запыленную обувь. 3астав жену и меня за доверительной беседой, он сразу догадался о предмете нашего разговора.

Извинившись за опоздание, царь сел, поблагодарил меня за пунктуальность и спросил о моем больном отце и других родственниках. Он имел тысячу других забот о войске и государстве; он понимал неминуемость собственной гибели, знал, что расстается навек с любимой женой и детьми. И все же он сел на скамейку и, прогнав из головы все прочие мысли, с сосредоточенным вниманием обратился ко мне одной.

«Ты ненавидишь меня, госпожа? – таковы были его первые слова.– На твоем месте, я бы ненавидел. Мои руки сейчас тряслись бы от неумолимой злобы.– Он освободил место рядом с собой на скамейке.– Сядь сюда, дочка. Сядь рядом».

Я подчинилась. Госпожа Горго слегка подвинулась. Я ощутила запах царского пота и теплоту его тела, как в детстве ощущала их рядом с отцом, когда он звал меня на свой совет. И снова сердце мое переполнилось печалью и злобой, угрожая выйти из повиновения. Чтобы подавить эти чувства, мне пришлось собрать все мои силы.

«Город размышляет и гадает,– снова заговорил Лео­нид,– почему я выбрал в число Трехсот именно этих. 3а их личную воинскую доблесть? Как могло получиться, что наряду с олимпийскими победителями, вроде Полиника, Диэнека, Алфея и Марона, я также назвал не изведавших крови юношей, таких, как Аристон и Александр? Возмож­но, предположили горожане, я предугадал какую-то тонкую мистическую силу в этом уникальном соединении людей. Возможно, меня подкупили или я отплачиваю кому-то за услугу. Я никогда не скажу городу, почему я выбрал именно этих триста. И никогда не скажу самим Тремстам. Но скажу сейчас тебе. Я отобрал их не за их личную доблесть, а за доблесть их женщин».

При этих словах царя из моей груди вырвался крик, поскольку я заранее поняла, что он скажет дальше. И тут я ощутила у себя на плече его руку.

«Для Греции настал самый грозный час. Если она спа­сется, это случится не у Ворот, а позже, в еще грядущих битвах, морских и наземных. Тогда Греция, если такова будет воля богов, защитит себя. Вы понимаете это, женщины? Ладно. Теперь слушайте. Когда битва закончится, ког­да Триста погибнут, тогда вся Греция обратит свой взор на спартанцев, чтобы посмотреть, как они перенесли это. Но кто же, кто будут эти спартанцы, на кого станут смот­реть все прочие эллины? На вас. На вас и других жен и матерей, сестер и дочерей павших. Если они заметят, что ваши сердца разрываются, что вы сломлены горем, то и остальные тоже не выдержат. И Греция не выстоит, она рухнет вместе с ними. Но если вы перенесете горе с сухими глазами, если вы не только переживете свою утрату, но с презрением обуздаете горе во всей его тяжести и воспри­мете его как честь,– тогда Спарта устоит. И за нею устоит вся Эллада. Почему я избрал тебя, госпожа, для этого самого тяжелого испытания, тебя и твоих сестер из числа Трехсот? Потому что ты можешь справиться с ним».

С моих губ сорвались слова упрека царю: «И такова твоя награда за женскую добродетель, Леонид? Быть нака­занной вдвойне и нести двойное горе?»

В это мгновение госпожа Горго придвинулась ко мне с утешением. Но Леонид отстранил ее. По-прежнему удержи­вая мое плечо теплой рукой, он ответил:

«Моя жена потянулась к тебе, чтобы прикосновением разделить с тобой бремя, которое сама она без жалоб несет всю жизнь. Ей никогда не разрешалось быть просто женой Леонида, ей всегда приходилось быть женой Лакедемона. Теперь это и твоя доля, госпожа. Отныне тебе не быть же­ной Олимпия или матерью Александра, ты должна слу­жить женой и матерью нации. Ты и твои сестры по Трем­стам теперь матери всей Греции и самой свободы. Это суровый долг, Паралея, к которому я призвал собственную любимую жену, мать моих детей, а теперь призвал и тебя. Скажи мне, госпожа: я не прав?»

При этих словах царя самообладание покинуло мое серд­це. Я разрыдалась. Леонид ласково прижал меня к себе, и я зарылась лицом ему в грудь, как девочка отцу, и рыдала, рыдала, не в силах остановиться. Царь крепко держал меня, но его объятия не были суровыми, в них чувствовалась нежность и утешение.

Как во время лесного пожара, когда огонь опустошил весь склон и сам себя сжег, так перегорел и мой прилив горя. На меня снизошел покой, словно дар, который я чер­пала не только от этой сжимавшей меня сильной руки, но из какого-то более глубокого источника, несказанного и чудесного. В мои колени вернулись силы, а в сердце – мужество. Я встала перед царем и вытерла глаза. И обратилась к нему, словно бы не по собственной воле, но побуж­даемая какой-то невидимой богиней, чью природу и про­исхождение я не могу назвать:

«Это были последние слезы, господин мой, которые солнце увидит от меня».

Глава тридцать седьмая

Таковы были последние слова, произнесен­ные пленником Ксеоном. Его голос затух, и признаки жизни быстро исчезли. Спус­тя несколько мгновений он лежал недви­жимый и похолодевший. Его бог использо­вал его до конца и вернул наконец в то состояние, к которому сам он так стре­мился,– Феб-Стреловержец вновь соеди­нил Ксеона с его товарищами в подзем­ном царстве.

Прямо мимо шатра Оронта, гремя доспехами с шумом покидали город боевые части Великого Царя. Оронт приказал вы­нести тело этого человека, Ксеона, на но­силках из шатра. Повсюду царил хаос. Оронт задержался, занятый своими дела­ми; необходимость уходить с каждым мгновением делалась все настоятельнее.

Великий Царь помнит состояние пол­ного разброда, царившее в то утро. Многочисленные бандиты и негодяи, отбросы афинского общества, рыскали по улицам, подобно хищникам. Теперь они обнаглели до того, что даже стали проникать на окраины лагеря Великого Царя. Эти подон­ки хватали все, на что могли наложить лапу. Когда наш отряд вышел на мощенную булыжником улицу, прозванную афинянами Священной Дорогой, млад­шие чины стражи Великого Царя вели мимо шайку этих проходимцев.

К моему удивлению, Оронт, поприветствовав блюсти­телей порядка, приказал им освободить преступников под его ответственность, а самим убираться. 3лодеев было трое, и они находились в самом хамском расположении духа, какое только можно представить. Выстроившись перед Оронтом и другими командирами Бессмертных, они явно ожидали, что их казнят на месте. Мне было велено пере­водить.

Оронт спросил у этого отребья, афиняне ли они. Не граж­дане, ответили те, но живущие в городе. Оронт указал на тряпку, в которую было завернуто тело человека по име­ни Ксеон.

– Вам известно, что это за одежда?

Старший из негодяев, которому не было и двадцати, ответил, что это алый лакедемонский плащ, какие носят лишь спартанские воины. Очевидно, никто из этих маро­деров не мог себе объяснить, откуда здесь, в распоряжении персидских врагов, взялось тело этого человека, эллина.

Оронт стал допрашивать мерзавцев дальше. 3нают ли они в морском пригороде Фалероне место, известное как святилище Персефоны Окутанной?

Головорезы ответили утвердительно.

К моему еще большему удивлению, а также к удивле­нию остальных командиров, Оронт достал из кошелька три золотых дарика – каждый составлял месячное жало­ванье пехотинца – и протянул это богатство подонкам.

– Отнесите тело этого человека в тот храм и оста­вайтесь там, пока не вернутся жрицы. Они поймут, что с ним делать.

Тут один из командиров Бессмертных разразился про­тестом:

– Господин, посмотри же на этих негодяев! Настоя­щие свиньи! Вложи золото им в руку, и они сбросят чело­века вместе с носилками в ближайшую канаву.

Для споров не оставалось времени. Оронту, мне и коман­дирам следовало поспешить на свои места. Оронт задер­жался на кратчайшее мгновение и повнимательнее рас­смотрел лица трех мошенников.

– Вы любите свою страну? – спросил он. Вызывающее выражение на лице подонков ответило за них.

Оронт указал на тело, распростертое на носилках. – Этот человек своей жизнью защитил ее. Несите его с честью.