Лавка дурных снов (сборник)

Папа смотрит прямо перед собой и молчит. О чем он думает? Или все его мысли сгладились до несущей частоты? Сандерсон иногда представляет, как может звучать эта почти ровная линия: м-м-м-м-м-м-м. Как гул тестовой сетки в старом телевизоре, черно-белом, еще до кабелей и спутников.

Сандерсон по-дружески сжимает тонкую руку отца под шерстяным рукавом:

– Ты напился до чертиков, и мама страшно ругалась, но я здорово повеселился. Это был лучший Хеллоуин в моей жизни.

– Я не брал в рот ни капли, если жена была рядом, – отвечает папа.

Да, думает Сандерсон, когда на светофоре включается зеленый. Она тебя отучила.

– Помочь тебе разобраться с меню, папа?

– Я умею читать, – отвечает отец. Читать он уже разучился, но в их уголке светло, и папа сумеет разглядеть картинки даже в темных гангстерских очках дядюшки Джуниора. К тому же Сандерсон знает, что он закажет.

Официант приносит им холодный чай, и папа говорит, что возьмет рубленую котлету, слабо прожаренную.

– Чтобы была розовая, но без крови, – говорит он. – Будет с кровью, отправлю обратно.

Официант кивает:

– Как обычно.

Папа смотрит на него с подозрением.

– На гарнир зеленую фасоль или капустный салат?

Папа фыркает:

– Издеваешься? Какая зелень? В тот год даже дешевенькая бижутерия не продавалась, о крупняке и думать забудь.

– Капустный салат, – говорит Сандерсон. – А мне, пожалуйста…

– Голяк, а не зелень! – произносит папа с нажимом и надменно смотрит на официанта, как бы спрашивая: ты посмеешь мне возразить?

Официант, который обслуживал их уже не один раз, только кивает и говорит:

– Просто салат. – Потом обращается к Сандерсону: – А вам, сэр?

Они едят. Отец не хочет снимать пальто, поэтому Сандерсон просит пластиковый слюнявчик и повязывает папе на шею. Папа не возражает, возможно, он вообще этого не замечает. Немного капусты падает ему на брюки, но слюнявчик улавливает почти все капли грибного соуса. Под конец обеда отец сообщает во всеуслышание, что ему так сильно хочется в туалет, что он прямо чувствует вкус мочи в горле.

Сандерсон провожает его в уборную, и папа разрешает ему расстегнуть молнию у него на брюках, но когда Сандерсон хочет стянуть с него эластичный подгузник, папа шлепает его по руке.

– Не трогай чужую сардельку, малыш, – говорит он раздраженно. – Или ты не в курсе?

Эти слова пробуждают одно давнее воспоминание: Дуги Сандерсон стоит перед унитазом, с шортами, спущенными до лодыжек, а папа пристроился на коленях рядом и дает инструктаж. Сколько ему тогда было? Три года? Или два? Да, наверное, только два, но он хорошо это помнит. Воспоминание – словно яркий солнечный блик на стекле рядом с дорогой, столь идеальный, что на сетчатке остался послеобраз.

– Вынимаешь орудие, занимаешь позицию и стреляешь по готовности, – говорит он. Папа косится на него с подозрением, а потом разбивает сердце Сандерсона широкой улыбкой. – Я так говорил моим мальчикам, когда приучал их ходить в туалет, – произносит он. – Дори считала, что это моя задача, и я ее выполнил, ей-богу.

Он выпускает струю, и большая часть действительно попадает в писсуар. Пахнет кислым и сладким. Это из-за диабета. Но теперь-то без разницы, верно? Иногда Сандерсон думает, что чем скорее, тем лучше.

Когда они возвращаются к своему столику, папа, по-прежнему в пластиковом слюнявчике, выносит вердикт:

– Неплохое местечко. Надо бывать здесь почаще.

– Хочешь десерт, папа?

Папа обдумывает это предложение, глядя в окно, при этом его челюсть отвисает. Или это просто несущая частота? Нет, на этот раз – нет.

– Пожалуй, в меня еще что-нибудь влезет.

Они оба заказывают яблочный коблер. Отец разглядывает шарик ванильного мороженого и хмурится:

– Моя жена подавала яблочный коблер со взбитыми сливками. Ее звали Дори. Сокращенно от Дорин. Как в «Клубе Микки-Мауса». Всем привет, вам тут рады.

– Я знаю, папа. Ешь.

– Ты Дуги?

– Да.

– Правда? Это не розыгрыш?

– Нет, папа. Я Дуги.

Отец подносит ко рту ложку с яблоками и мороженым, с которой стекают тяжелые капли.

– Мы это сделали, да?

– Что мы сделали?

– Пошли собирать сласти на Хеллоуин в костюмах Бэтмена и Робина.

Сандерсон смеется, удивленно и радостно.

– Да, папа! Мама сказала, что я-то родился безмозглым, но тебе нет оправдания. И Регги воротил от нас нос. Ему претила вся эта затея.

– Я был пьян, – говорит отец и ест десерт. Доев все до крошки, он рыгает и тычет пальцем в окно: – Посмотри, что там за птицы. Еще раз, как они называются?

Сандерсон смотрит. Птицы сидят тесной группкой на мусорном баке на стоянке у ресторана. Еще несколько сидит на заборе.

– Это вороны, папа.

– Боже, я знаю, – говорит он. – В то время вороны нас не беспокоили. У нас была пневматическая винтовка. Слушай, – он деловито подается вперед, – мы бывали здесь раньше?

Сандерсон быстро обдумывает метафизический потенциал, заключенный в этом вопросе, потом отвечает:

– Да. Мы здесь обедаем почти каждое воскресенье.

– Ну, это хорошее место. Но, полагаю, нам пора ехать обратно. Я устал. И мне надо… того, другого.