Союз рыжих
– Что будем делать?
– Ничего… пока, – прошептал в ответ Старый.
Шаги замедлились и затихли. Мы услышали вздох, напоминающий стон привидения:
– Ах-х-х-х. – Потом тихий звон стекла и снова: – Ах-х-х-х.
Я опять услышал шаги, но гораздо ближе: это братец подкрадывался к двери. Послышалось тихое бряканье – Густав повернул ручку, – и появилась тонкая полоска света. Старый приоткрыл створку ровно настолько, чтобы выглянуть через щель. Я подошел сзади и посмотрел поверх его головы.
На другой стороне прихожей, на мягком диване в гостиной раскинулся наш с братом двойник: парень в сапогах и исподнем. На полу у его ног стояли свеча и три бутылки с жидкостями – темно-янтарной, соломенно-желтой и кроваво-красной.
Скотч, пиво и вино.
Незнакомец поднес ко рту стакан и запрокинул голову, чтобы не упустить ни капли.
– Ах-х-х-х, – выдохнул он.
Потом оторвался от стакана, и мы увидели его лицо.
Парень был далеко не таким здоровым, как Ули или Паук, и руки у него не были молочно-белыми, как у Будро. И все же я был настолько уверен, что это один из ребят Макферсона празднует досрочную отставку Перкинса, что чуть не вскрикнул от удивления, когда сообразил, кто перед нами на самом деле.
Мизинчик Харрис?!
Мне удалось сохранить молчание до тех пор, пока Старый не закрыл дверь.
– Вот зараза, – проворчал братец. – У меня тут серьезная детективная работа, а одному из наших приспичило уйти в запой.
– Я вот что тебе скажу. Сейчас выйду и тоже выпью с Мизинчиком. Его это отвлечет, а ты здесь тем временем закончишь.
Густав, фыркнув, отверг мое великодушное предложение:
– Думаю, Мизинчику интересна только выпивка Перкинса, но рисковать нельзя. Вдруг он примется шарить тут в поисках табака, или похабных открыток, или еще чего. Так что вернем все на место, как было, и вылезем в окно.
Послышался шорох задвигающегося ящика, потом тихо звякнул о дерево металл – это Старый поставил мусорное ведро под стол. В мертвой тишине дома оба этих звука, казалось, отдались эхом, как раскаты грома. Мы с братом немного постояли неподвижно, прислушиваясь, не услышал ли нас Мизинчик.
– Ах-х-х-х, – выдохнул Харрис.
Звякнула о стакан бутылка.
– Ладно, – прошептал Старый, – шуруй к окну, да смотри не споткнись обо что-нибудь.
Проще сказать, чем сделать. Мы не так уж долго находились в темноте, но я успел полностью забыть обстановку кабинета. Стулья, шкафы, книжные полки – я не мог вспомнить, где они, и даже есть ли они здесь вообще. С тем же успехом пол мог быть усеян медвежьими капканами и бильярдными шарами. И, конечно, при каждом шаге половицы скрипели так, будто по ним топал слон весом в тысячу фунтов, а не обычный человек, пусть и массивный.
Старый каким-то образом опередил меня и оказался у окна раньше, причем совершенно бесшумно. Он медленно и плавно раздвинул занавески и осторожно открыл окно. Приподняв раму ровно настолько, чтобы можно было пролезть, брат наклонился и одним ловким движением выскользнул наружу.
Я последовал за ним, но не столь ловко. Мне-то приходилось пропихивать через окно куда больше, чем брату, а в результате нога зацепилась за подоконник, я вывалился наружу и с глухим ударом рухнул на землю.
Мы со Старым уставились друг на друга: два ковбоя в одном исподнем при луне, неподвижные, как статуи. Прошла минута, но ничто не указывало, что Мизинчик или другие обитатели бараков нас услышали, и мы снова разрешили себе дышать.
– Давай-ка возвращайся в койку, – сказал Старый, по-прежнему шепотом. – А я подтянусь через минутку.
– То есть ты сейчас не пойдешь?
– Если кто заметит, как один парень тихонько пробирается в барак, решит, что тот выходил цветочки полить. А вот если сразу двое – уже подозрительно.
Звучало разумно, поэтому я последовал указанию брата и как можно тише прокрался обратно в барак. Когда я карабкался на койку, она так скрипнула, будто я раздавил мышь, однако ни один из храпунов не пропустил ни такта.
Растянувшись на койке, я стал ждать Густава, и меня охватило знакомое чувство. Сколько раз братья и сестры говорили мне: «Иди лучше учись. Тут работа для взрослых». Они доили корову или цепляли плуг, и в свое время я узнал, что работа эта не более захватывающая, чем наблюдение за испаряющейся водой. Но в детстве она казалась мне настоящим приключением хотя бы уже потому, что старшие не разрешали мне в ней участвовать.
Вот и сейчас у меня возникло подозрение, что Густав отправил меня в барак только для того, чтобы я не путался у него под ногами. Это меня изрядно задело: ведь я уже не какой-то щенок, но мужчина крепкого телосложения и с неменьшим запасом любопытства и самолюбия, чем у любого другого. Но только если этот другой – не Старый.
Я решил, что действовать в одиночку брата заставляет гордыня. Должно быть, очень обидно обладать незаурядным умом, будучи при этом совершенно неграмотным. Возможно, Густаву постоянно хочется доказать, что у него имеются мозги, а разгадывание загадок – способ довольно наглядный. Не говоря уже о том, что смертельно опасный.
Меня бесило, что я подвергаюсь опасности исключительно из-за тщеславия Старого. Коль скоро ему охота совать свой длинный нос в чужие дела, не моя вина, если этот нос однажды отстрелят.
С другой стороны, я обязан своему брату абсолютно всем, что имею. Да собственно, он и есть всё, что я имею, будь я проклят. Когда наша семья сгинула, Густав стал моим ангелом-хранителем. Может, теперь настал мой черед примерить крылышки?
Уже решив было спрыгнуть с койки, отыскать Старого и либо помочь ему, либо дать хорошего пня по тощей заднице, я… в общем, я заснул.
А проснувшись наутро, понял, что так и не слышал, когда брат вернулся.
Глава восьмая
Укус паука,
или Одному из нас становится жарко
День начался как обычно – Швед заколотил по кастрюле и заорал во все горло:
– Ходи сюда! Хватай харч!
Призыв всегда рывком выводил меня из дремы, но в то утро у меня были и другие причины для дерготни.
Открыв глаза, я в ту же секунду перевернулся на живот и уставился на нижнюю койку. Я был почти готов увидеть ее пустой, а своего брата – пойманным Макферсонами и висящим на дереве, как пиньята. Но Густав был тут как тут, вместе со своей едва заметной ухмылкой.
Я открыл было рот, однако ухмылка мигом сменилась угрожающим взглядом, говорящим: «Не сейчас», что заставило меня заткнуться. Но я был так рад видеть братишку живым и здоровым, что даже не разозлился. Спрятав вопросы в кобуру до лучших времен, я поспешил присоединиться к парням, которые уже разобрали почти все испеченные Шведом оладьи. Все равно рано или поздно я добьюсь объяснений, даже если их придется выколачивать из братца палкой.
Старый никогда не толкался за еду с остальными, поскольку он парень тощий, а с его аппетитом и муху не раскормишь. Но этим утром он был не единственным, кто не спешил. Мизинчик Харрис даже не пошевелился, услышав призыв Шведа. Когда я проходил мимо койки коротышки, он лежал лицом вниз на одеялах, и единственным признаком жизни был глухой тихий стон. Если ночью у старины Мизинчика все было «ах-х-х-х», то сегодня осталось только «ох-х-х-х».
– Что, нехорошо? – спросил его сосед по койке, Дылда Джон.
Мизинчик ответил очередным стоном.
Когда Харрис со Старым наконец добрались до кухни, мы уже доедали добавку. Не успев дожевать, парни, даже не дав ртам отдыха, опять заговорили о Перкинсе, а именно – о том, какой бес в него вселился, что управляющий поскакал галопом в грозу, хотя до того мы верхом на лошади его и не видели.
– А я вот что думаю, – начал я, но тут Старый уселся на соседний табурет, прищурился и сверкнул на меня глазами, предупреждая, чтобы не болтал о его дедукциях. – Перкинс просто спятил, оттого что так долго сидел сиднем в замке.
Взгляд брата вернулся к тарелке, и Густав принялся за еду. Парни из «Осиного гнезда» тем временем взялись обсуждать мою теорию. Глазастик постановил, что тут есть здравое зерно: дескать, посидев в детстве взаперти в школе, он как раз и ощутил тягу к лошадям и просторам прерий. Всегда-Пожалуйста согласился, что всякий нормальный человек сойдет с ума, если будет целыми днями горбиться за конторкой, но заметил, что англичанин и без того был с придурью. Как и предполагалось, наш британский ковбой Набекрень тут же разразился своей обычной галиматьей:
– Да он торчал там что твой Брайтонский пирс, старый хрыч, как ласточка без Ниагары.
Пока остальные скребли в затылке, пытаясь понять, что бы это значило, Мизинчик положил конец веселью, наконец высказав вслух соображение, которое все боялись произнести.
– У Перкинса и правда были не все дома, раз он доверился Ули и Пауку, – едва прохрипел Харрис, поскольку глотка явно горела от выпивки, которую он щедро заливал туда ночью. – Это его и сгубило. Ублюдки увидели шанс захапать себе «ВР» и воспользовались им. Разве я не прав?
Однако никто не поддакнул: «Да, прямо в точку, Мизинчик!» Никто вообще ничего не сказал. Все молча пялились на коротышку, словно одеревенели и приросли задницами к табуретам.
Мизинчик нарушил неловкую паузу хриплым деланым смехом.
– А-а, да не слушайте вы меня. Я же просто… ну…
– С похмелья? – уточнил Дылда Джон.
– От тебя разит, будто ты искупался в корыте с пивом, – добавил Всегда-Пожалуйста.
Мизинчик, и без того румяный, сделался еще краснее.
– Куда заныкал пойло, Харрис? – шутливо спросил Глазастик, очевидно опасаясь, что разговор снова станет слишком серьезным.
– И чего не делишься? – вставил я.
– Если вы, сукины дети подозрительные, думаете, будто я припрятал заначку, так обыщите мою койку, – ехидно ответил Мизинчик. – Ничего не найдете, кроме вшей… а их можете взять себе!
Все преувеличенно громко захохотали, и разговор перешел на лошадей, коров и прочие безопасные темы. Ведь если начистоту, парням вовсе и не хотелось знать, что стряслось с Перкинсом, особенно если им самим пришлось бы разбираться. Ребят не интересовали ни тайны, ни приключения: они просто хотели получать свои пять долларов в неделю. И не могу сказать, что я их осуждал.
Мы уже знали, чем заняться с утра, и сами принялись за работу. Вскоре горестно замычали коровы-мамаши, чьих телят Дылда Джон и Всегда-Пожалуйста заарканивали и тащили в загон для таврения. Бычков готовили к откорму путем удаления лишних болтающихся органов, и вскоре на костре у загона не только калились клейма, но и жарились «устрицы прерий». Мы с Густавом работали в загоне, надрезая уши и отсекая железы вместе с Глазастиком и Набекренем, а Мизинчик подкидывал дрова в костер и передавал нам через ограду раскаленные та́вра.
Мы работали так, наверное, около часа, когда к коралю подъехал Швед на телеге, которая доставляла припасы из города.
– Эй, Швед! Привезешь мне приличного табаку и смазливую девчонку, а? – крикнул ему Глазастик.
– И мне то же самое, только того и другого по два! – вставил я.
Повар не стал отшучиваться, а только дернул головой и скосил глаза влево. Мы проследили за его взглядом и увидели приближающихся верхом Паука и Будро.
На костистой физиономии Паука блуждала едва заметная улыбочка, как будто ему не терпелось посмеяться над давно заготовленным анекдотом. Если Будро и знал, в чем соль шутки, смешной он ее, видимо, не находил. Альбинос всегда выглядел весьма кисло, а сейчас и вовсе напоминал свернувшееся молоко.
– Собрался, Швед? – спросил Паук.
– Йа, мистер Паукк. Ехать готоф.
– Отлично.
Швед поднял вожжи, но прежде, чем он успел щелкнуть сыромятной кожей, Паук обернулся к нам и взвыл:
– Гос-споди бо-оже!
Густав только что стреножил теленка, и я шел к брату с тавром, раскаленным до такой степени, что хоть на воздух ставь клеймо. Что я в тот момент и делал, поскольку окрик Паука заставил меня застыть на месте.
– Эх, мне-то уже начало казаться, что вы, говнюки, хоть на что-то годитесь, а тут такое печальное зрелище, – буркнул Паук. – Ты где учился таврить, Амлингмайер?
Я знал, что Пауку не нужен ответ. Но знал и то, что полезнее притвориться тупым и ответить.
– Ну, первое ранчо, на котором я работал, называлось «Джей с крестом» в… – начал я объяснять.
– «Джей с крестом»? – Паук помахал перед носом ладонью, будто развеивая вонь. – Да эти техасские засранцы на задницу себе тавро не смогут поставить, даже будь у них руки из каленого железа. Дай-ка покажу, как это делается.
Паук спешился, а за ним и Будро.
– Подай мне вон то тавро, – приказал Макферсон Мизинчику.
Тот подчинился, вытащил тавро из огня и протянул Пауку, и в этот момент Будро подошел к Харрису сзади и обхватил его.
– Эй! Вы что?.. – Больше коротышка ничего не успел выговорить, поскольку Паук взмахнул тавром, словно бейсбольной битой. От удара подбородок Мизинчика дернулся в сторону, и на миг я испугался, что челюсть прорвет кожу и улетит, как метко пущенный мяч. Мизинчик хрюкнул и повалился назад, на Будро.
– Смотрите внимательно, ребятишки, – с этими словами Паук приложил еще светящееся красным тавро к груди бедолаги и надавил. – Вот так наносится хорошее тавро!
Рубашка Мизинчика задымилась, и вскоре мы услышали шипение раскаленного металла, соприкасающегося с плотью. Харрис извивался и орал в лапах Будро, но после полученного удара был слишком слаб, чтобы вырваться.
В кои-то веки альбиносу оказалось не под силу витать над нашим бренным миром. Мраморная неподвижность его бледного лица наконец дрогнула, и на нем проступило искреннее чувство. Это было отвращение.
Паук хихикал.
Тавро у меня в руке немного остыло, но было еще достаточно горячим, чтобы выжечь «ВР с черточкой» на лбу у Паука. Я уже шагнул к ограде, намереваясь именно так и поступить, но Густав схватил меня за локоть и остановил.
– Подожди, – сказал он.
Я вырвал руку.
– Чего ждать? Пока они его убьют?
Но когда я повернулся обратно к Пауку и Будро, пытка уже закончилась, и они отпустили Мизинчика, который со стоном повалился на землю.
– Ты уволен, – бросил ему Паук. Затем он оглядел остальных, и его ладонь опустилась на рукоятку отполированного до зеркального блеска револьвера. – Нам тут не нужны ни воры, ни болтливые баламуты. Не забывайте об этом, не то с вами будет то же самое… а то и похуже.
Я с трудом обуздал гнев, а Паук с Будро погрузили Мизинчика в телегу, где, как оказалось, уже лежали его седло и седельные сумки. Закончив, Макферсон вернулся к костру, подхватил парочку дымящихся жареных бубенцов и закинул в рот. Ухмыляясь, он прожевал их, проглотил, смачно облизал губы, и они с Будро взобрались на лошадей. Паук издевательски приподнял шляпу, после чего вместе со Шведом отбыл в Майлз-Сити.
Как только они скрылись из виду, я зарычал, как гризли, у которого пошел почечный камень.
– Разрази меня гром! Да что мы за люди? Стоим и смотрим, пока такое творится!
Парни только качали головами или таращились в оцепенении, все еще пуча глаза от изумления. Даже Всегда-Пожалуйста молчал и, отвернувшись, ковырял сапогом землю.
– Все мы жалкие трусы, и больше никто! – проорал я.
– Закрой рот, брат, – посоветовал Густав.
– Да гори ты в аду! Меня уже тошнит от твоей…
Старый схватил меня за ворот и развернул к себе, так что теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза.
– Я сказал: закрой рот.
За долгие годы мне не раз хотелось залепить Густаву, но никогда не хватало злости… до этого момента. Я уже сжал кулак и собирался врезать ему сбоку по черепу, когда братец заговорил снова. И его слова мгновенно охладили мой пыл.
– Черт тебя дери, братишка, неужели не допер? Осторожнее надо, – прошептал он. – Один из осиногнездовцев – доносчик.
Глава девятая
Лошадиное чутье,
или Улика ускакала прямо у нас из-под носа
Каким-то образом осиногнездовцам удалось проработать еще два часа, не обменявшись и двумя десятками слов. Слышалось лишь «давай следующего» или «тавро сюда». Наверное, большинство парней чувствовали себя виноватыми, что не вступились за Мизинчика, а я пытался определить, кто же из них не чувствует вины.
До меня сразу дошло, что Старый прав насчет доносчика. Конечно, по красным глазам и хмельному запаху можно было легко догадаться, кто именно дорвался ночью до запасов спиртного в замке, но откуда бы Паук узнал, что Мизинчик «болтливый баламут», если Макферсонам не передали наш разговор за завтраком. А значит, кто-то донес.
Проще всего было бы указать пальцем на Шведа. Он работал на ранчо еще до нас и вполне мог бы сбегать к Ули, как только мы направились на работу. Но если учесть, что английский был для повара даже не вторым языком, а пятым или шестым, с трудом верилось, что он годится на роль осведомителя. Так как Мизинчик по очевидным причинам тоже исключался, как и мы с братом, под подозрение подпадали Дылда Джон, Глазастик, Всегда-Пожалуйста и Набекрень.
Увы, когда я припомнил все отлучки соседей за седлами и лошадьми, а также походы в сортир, то понял, что в то или иное время донести мог каждый из них. В конце концов я мысленно назначил главным подозреваемым Всегда-Пожалуйста на том зыбком основании, что он злобный сукин сын.
Несмотря на раздражение на брата – я все еще не смирился с тем, что мы остались в стороне, – в этот момент мне больше всего на свете хотелось узнать, что у Старого на уме. Но выяснить это не было никакой возможности, потому что мы таврили телят вместе с Глазастиком и Набекренем и оба постоянно крутились рядом. Я мучительно думал, как бы остаться с Густавом наедине, как вдруг братец вскрикнул: «Твою ж мать!» – и ухватился обеими руками за правую ногу.
Мы только что скрутили телку и, схватив ее за голову, завалили на бок – похоже, прямо Старому на ногу. Так как для ковбоя нет ничего забавнее, чем боль и унижение ближнего, при виде моего брата, с воем прыгающего на одной ноге, парни радостно заржали. Как обычно, Всегда-Пожалуйста первым подал голос:
– Сыровата кожа для сапога, куда ты торопишься!
– Точно! – крикнул Дылда Джон от костра, где он сменил Мизинчика. – В этом сапоге еще полно говядины!
– Ха-ха! – рявкнул в ответ Густав, делая нетвердый шаг к ограде. – Помоги-ка, брат.
Я обхватил его за плечи, и мы неуклюже заковыляли в дальний конец загона. Старый сел на землю и принялся стаскивать сапог.
– Вот черт, до чего же больно! – А потом, намного тише, брат добавил: – Давай быстрее: о чем ты хочешь спросить?
– Что?
Густав разулся и начал разглядывать пальцы ног, будто хотел убедиться, что все они на месте.
– Я же вижу, что ты вот-вот лопнешь от вопросов. Ну так валяй, спрашивай.
– То есть ты специально уронил телушку себе на ногу?
– Да не ронял я ее никуда. А теперь выкладывай. Не для того я старался, чтобы сидеть здесь и в ладушки играть.
Я издал тихое рычание. Даже идя мне навстречу, братец не мог обойтись без высокомерия.
– Ну ладно, – сдался я. – Почему ты так долго не возвращался ночью?
– Ты не заметил вчера утром, что кое-чего не хватает? Того, что мы должны были найти, когда закапывали Перкинса.
– Не знаю. Головы? По-моему, обычно у людей на шее голова, а Перкинс свою где-то потерял.
– Я не говорю о самом теле. – В голосе Густава проскользнула нота раздражения. – Я говорю о…
– А. – Я кивнул, пристыженный, что меня пришлось подталкивать в нужном направлении. – Его лошадь. Пудинг.
– Ну слава богу. Я уже начал за тебя беспокоиться. Чтобы подумать о лошади, не нужно быть детективом. Это же ковбойское дело.
– Ну ладно, и что дальше? – Мне хотелось поскорее отойти от темы моей умственной отсталости. – Если бы Пудинг упал в грозу, от него осталось бы еще большее месиво, чем от Перкинса.
– Но если Пудинг не упал, то он, великолепно объезженный и умный, как овчарка, вернулся бы к конторе, чтобы с него сняли седло.
– Так ты ходил искать коня?
– И нигде поблизости не нашел.
– Может, он где-нибудь в холмах, резвится на воле или лежит плоский, как сковорода.
– Не исключено. Но если так, кто-нибудь рано или поздно на него наткнется.
– А если нет?
– Грубейшая ошибка – теоретизировать, пока не собраны все улики. Это искажает конечные выводы.
– И как же ты думаешь собирать улики, когда за нами следят?
Старый начал натягивать сапог, старательно корчась и гримасничая якобы от боли.
– Еще не придумал как, – шепнул он. – Одно ясно: нам надо остерегаться. Знал бы я, что Ули с таким тщанием присматривает за нами…
Густав замолк, предоставив мне гадать, что было бы в таком случае. Брат остался бы ночью в койке? Забыл бы свои детективные идеи? Закрыл бы глаза и уши и отключил мозги, как требовали Макферсоны?
Вряд ли. Случай с Мизинчиком говорил об обратном. Братец не любит ввязываться в драки, но не стесняется вправить мозги наглецу, который не отличает добра от зла. В другое время он наставил бы Паука на путь истинный con mucho gusto[4] – и con mucho ударами по морде. А сегодня стоял и смотрел, как человека избили и выжгли на нем тавро. И мало того: не дал вмешаться и мне.
Вспомнив о Мизинчике, я снова не на шутку распалился и уже собирался выдать Старому обжигающую правду, наплевав на чертова доносчика, но Всегда-Пожалуйста своим криком избавил моего брата от праведного огня.
– Эй, Верзила, давай за работу! Если твой брат не умеет беречь ноги, это не значит, что ты тоже можешь бездельничать!
– Вдвоем будем работать, – отрезал Старый, поднимаясь на ноги. – Если посижу здесь еще немного, вы такого наворотите, что неделю потом за вами переделывай.
Густав притворно похромал к середине кораля, и парни разразились новой порцией насмешек над его мнимой неуклюжестью. После этого мы обменивались словами исключительно о клеймах и свежеотрезанных причиндалах: если нас кто и подслушивал, то вряд ли счел бы нужным передавать наши реплики Ули.
Несмотря на якобы больную ногу – о которой брат помнил гораздо дольше, чем смог бы я, – Густав вызвался ухаживать за верховыми лошадьми вечером и следующим утром. Каждый раз, возвращаясь, он смотрел на меня и чуть заметно качал головой. Я знал, что именно он ищет, и понять его знак было не так уж сложно.
Пудинг так и не вернулся.
Глава десятая
Вести из Англии,
или Старый находит одного партнера и теряет из виду другого
Паук, Будро и Швед вернулись из Майлз-Сити на следующий день. Вряд ли кто обрадовался, увидев Паука и альбиноса, а вот нашего кухаря мы приветствовали вполне искренне. Пока Шведа не было, Ули поставил стряпать Дылду Джона, а тот и воздушную кукурузу не смог бы приготовить, не спалив дотла. К тому же осиногнездовцы втихаря надавали Шведу заказов, надеясь обойти местную «лавку», то есть самого Ули, который драл за табак, сигаретную бумагу, жвачку и прочие необходимые вещи такие деньги, за которые в ковбойском городке его бы линчевали.
Увы, едва завидев Шведа, я сразу понял, что Ули не потеряет покупателя в моем лице. Старый повар выглядел смущенным и, едва отделавшись от Паука и Будро, начал с извинениями раздавать обратно деньги.
– Простит-те, малтшики. Пук фсе время через плечо смотреть.
Единственным, кто не получил ни денег, ни извинений, оказался мой братец.
– А-а, Старый! Вот оно, што ты просить, я приносить.
Как обычно, Швед привез из города стопку газет, которые после прочтения шли на растопку, оклейку стен и подтирки, но на сей раз под грудой газет прятались три журнала. Когда Швед вытащил их, я понял, чем буду заниматься несколько следующих вечеров.
Это были выпуски еженедельника «Харперс», так называемые «Записки о цивилизации» и, что гораздо важнее с точки зрения моего брата, записки о мистере Шерлоке Холмсе.
Журнал начал публиковать рассказы о делах знаменитого сыщика в январе. До этого Густаву попались только две истории про Холмса: «Союз рыжих» и «Этюд в багровых тонах», но благодаря «Харперс» он заполучил еще несколько. Эти рассказы еще не отпечатались на моих глазных яблоках, как первые два, потому что на «ВР» Старый перестал требовать от меня читать вслух. И я знал почему, хотя он и не объяснял.
Ковбои могут придерживаться невероятно широких взглядов по самым неожиданным вопросом, но одна вещь заставляет их мозги захлопываться, как стальной медвежий капкан: они не переносят зазнаек. Если бы их товарищ мельком признал, что восхищается джентльменом вроде Шерлока Холмса, это еще куда ни шло. Но желание стать таким же вызвало бы самые ядовитые насмешки. Вот поэтому Старый и держал свои детективные истории – и смелые мечтания – подальше от чужих глаз.
Однако я знал, что искушение, которое представляли собой три новых рассказа о Холмсе, преодолеть ему не под силу. И конечно, в тот же вечер в бараке Густав вручил мне одно из своих сокровищ и сказал:
– Брат, если ты не против, я бы с удовольствием немного послушал.
