Остров Буян

– Коли льготные грамоты отобрать у немцев, наши купцы и сами поднимут торг, слава богу, окрепли! – приосанившись, сказал Емельянов.

– Что ты, Федор Иваныч, да где же у наших купцов корабли?! – воскликнул Собакин.

Федор на это ничего не ответил…

А самому ему как раз больше обычного были нужны деньги. Торговые люди Московского государства уже много десятилетий подряд были обижены иностранными купцами – голландцами и англичанами, захватившими власть во всем русском торге. Много лет подряд русские торговые люди мечтали отнять у них льготные грамоты на беспошлинный торг, но царь был с иноземцами в дружбе и получал от них дорогие подарки, бояре тоже торговали с ними, минуя русских купцов, и ни бояре, ни царь не хотели нарушить давних порядков.

Наконец случилось то, чего все торговые гости Русского государства ждали с большим нетерпением: царь сам снарядил корабли для заморского торга. Думный дьяк Назарий Чистой повез за море царские и боярские товары. Иноземцы приняли гостя круто: у него ничего не купили, ни на единую денежку. Он простоял в чужих городах по ярмаркам и возвратился назад с кораблями, груженными тем же товаром. Но как только вошел обратно в русские воды, так иноземцы тотчас купили товары по настоящим, хорошим ценам…

– Наука! Не ездите впредь торговать по чужим городам – торгуйте дома! – приговаривали иноземные купцы, издеваясь над незадачливым гостем. Они не поняли, что нанесли обиду самому царю. После такого случая бояре намекнули русским купцам, что если они попросят царя отменить торговые иноземные льготы, то государь и бояре пойдут им навстречу.

Русский торговый люд по всему государству захлопотал, готовясь взять в свои руки торговлю, которую вели на Руси до сих пор иноземцы. Как раз для того год назад и думал Емельянов употребить свой прибыток от соляных денег – и вдруг споткнулся…

Но вот прошел год, и царь издал указ, по которому англичан лишали всех прежних прав.[145 - …царь издал указ, по которому англичан лишили всех прежних прав. – Русский рынок в 40-х гг. XVII в. был наводнен товарами иностранных купцов, в частности, английских, что вызывало недовольство торговых людей России. В связи с этим правительство царя Алексея Михайловича в 1649 г. издало указ о выдворении английских торговцев из России, использовав в качестве предлога казнь Карла I.]

«…Да и потому вам, англичанам, в Московском государстве быть не довелось, – говорилось в указе, – что прежде торговали вы по государевым жалованным грамотам, которые даны вам по прошению государя вашего, английского Карлуса короля, для братской дружбы и любви, а теперь великому государю ведомо учинилось, что вы, англичане, всею землею учинили большое злое дело, отрубили голову вашему Карлусу королю, и потому в Московском государстве вам быть не довелось».

– Голова у тебя золотая, Федор Иваныч! – признал вслух воевода, когда прочел этот указ.

– Живем мужицким умишком, – с самодовольной скромностью подтвердил Федор. – Надо бы нам, Никифор Сергеич, с немцами ближе сойтись, – сказал он. – Пришла пора за заморский торг браться, надобе дело разведать – в какие страны какой товар ходок, да еще их обычаи. Без того нельзя, а немцы тех тайн без хмелю не выдадут. Немец тогда по душам откроется, когда его за свой стол усадишь.

– Что ты, что ты! Как немцев в город пускать! Город наш порубежный – разведают немцы войска, и стен, и снарядов!..

– Торговым людям какое дело стены разведывать! – возразил Федор. – А нам барыш будет. Мы от них торгу научимся, за море поплывем. Бог даст – воротимся, и воевода с заморским подарком будет…

Воевода больше не спорил…

И вот от чужеземных купцов дошел до Федора чудный слух, будто бы московские послы в Стокгольме «упословали» великое дело: возврат к русским землям плененных шведами городов – Ивань-города, Копорья, Орешка и их уездов.

Возврат этой украины давал Московскому государству выход в ближнее Немецкое море[146 - Немецкое море – Балтийское море.]. Федор давно уже мечтал о таком выходе: по всему приморью рассчитывал он раскинуть свои лавки и захватить в свои руки торг с иноземцами.

Ему мерещился иногда и во сне соленый простор широкого моря, полные товарами клети на берегах, пристани для иноземцев и даже – небывалое в русском торге – свои, Федора Емельянова, мореходные корабли, осененные стягами православной Российской державы, со вздутыми, как лебединые груди, белыми парусами, тяжело груженными трюмами и свежим запахом просмоленных канатов… Федору представлялось, как стал он владыкой морского торга и как заглох и оскудел далекий Архангельск, сдавшись перед ближними морскими портами…

Услышав про небывалый успех посольства, Федор бросил все свои сделки с немцами. Озабоченный и возбужденный, он принялся за дело. Чтобы откупить лучшие лавочные места в возвращенных шведами городах и захватить торг с заморскими странами, прежде чем схватятся другие торговые люди, нужны были сразу немалые деньги.

И Федор послал в тот же день тайных гонцов по своим владениям: он отменил скупку рыбы в Астрахани, отложил покупку мехов у башкир под Угрой, придержал деньги, назначенные для скупки меда и воска у помещиков, и отказался от половины юфти в Казани.

Спрошенный Федором воевода еще ничего не слыхал о возврате посольства, но обещал дать уведом тотчас, как только прослышит сам…

Еще недели две о послах не было слуха. Но вот в ранний утренний час от воеводы пришел молодой подьячий.

– Окольничий Никифор Сергеич велел сказать, что едут послы из Стекольны[147 - Так искаженно называли русские город Стокгольм.], – сообщил он.

– Когда же будут к нам?

– Воевода уже пир затевает. С посадских сбирает деньги, – сказал приказный.

Федор отправился без промедления к воеводе.

– Едут, Никифор Сергеич? – спросил он.

И получив подтверждение вести, Федор выложил из кошеля столько червонцев, что все городские сборы вдруг стали песчинкой в море.

– Моя доля, – сказал Федор.

– Знатная доля! – воскликнул Собакин и хлопнул Федора по плечу. – С таким горожанином город не пропадет.

– На том стою, Никифор Сергеич! – ответил Емельянов. – Вся моя забота о том, чтобы город вознесся ко славе. Город родной человеку – родная мать.

– Чем же ты город вознесть хочешь? – спросил воевода, уже привычный к тому, что вслед за любым подарком от Емельянова следует просьба.

– Чем вознесть? – переспросил Емельянов. – Ни умом, ни богу угодной жизнью, ни подвигом ратным. К тому отцы духовные да мирской отец – воевода, а мы простые торговые мужики, – смиренно сказал он, – торгом и дышим…

– Чего ж ты хочешь? – прямо спросил Собакин.

– Да ты, Никифор Сергеич, отец, боярского роду, тебе мужицкие наши дела отколь ведать! – повторил Емельянов привычную лесть. Он прекрасно знал, что Собакины вовсе недавно вылезли из новгородских купцов. – Надобны мне великие послы, Никифор Сергеич, – выговорил наконец Федор. – Для большого торгового дела надобны. Отдай ты мне их. Хорошую цену дам!

– Что ты, что ты, Федор Иваныч, голубчик, – забормотал Собакин, – чего брешешь! Не жеребцы – великие послы государевы!

– Про то я ведаю, – успокоил Федор. – Завтра я тебе тесу, мелу да красок заморских пришлю, а ты Княжой двор учни поправлять – полы перестилать, да белить, да красить… И сукон цветных и голландских, тисненых обоев кожаных для лучших палат пришлю… И в твой дом также…

– Да кто же на рождество глядя такие дела творит? – удивился воевода.

– Ты скажи послам, что хотел к их приезду поспеть обновить покои, да не поспел, а как у тебя полы вынуты, а где изразцы из печей, а где обои посорваны, то не мочно тебе самому послов принять, а на монастырском-де подворье клопы да блохи, а есть, мол, в городе лучший дом большого торгового гостя Федора, и хозяин, мол, рад будет чести великих гостей принимать…

И, прикинув добрую цену – голландские обои, сукна, тертые краски и прочее добро, да и то, что сбережет деньги от расхода на посольское угощенье, воевода Собакин, по совету свей матери, «уступил» царских послов Емельянову.

2

Воевода ловко представился, что не сумел закончить работ по обновлению Княжого двора и своего дома. Он хорошо изобразил растерянность и смущение перед послами, прося их простить его и устроиться в доме у Емельянова.

Сам Емельянов вовремя подоспел с хлебом-солью, с поклонами и мольбой не погнушаться «мужицким домишком».

И послы поневоле остановились у Федора.

Федор хлопотал, устраивая для послов пир, какого никогда не устроил бы воевода за деньги, собранные с посадских псковитян…

Его «мужицкий домишко» был самым большим и богатым в городе домом, в котором послам отвели широкие удобные покои, изустланные бухарскими коврами, украшенные голландскими картинами, резными столами и креслами, немецкими расписными блюдами, шкурами зверей…

С утра на поварне варили, жарили и пекли множество кушаний и закусок, готовясь к приезду небывалых в купечестве гостей.

И за столом гостеприимный хозяин Емельянов сидел на пиру с послами. Если сам окольничий Пушкин чванился званием и говорил больше с воеводой и дворянами, если другой посол, дворянин Прончищев, во всем подражал старшему товарищу, то третий великий посол – дьяк Алмаз Иванов был прост и не чванлив. Он больше понимал в делах и знал хорошо, что между государствами не может быть никакого добра без доброго торга.

Все послы держались от хмеля, пока были за рубежом: царский наказ настрого запрещал им упиваться в чужих землях – из опасения нечаянной измены. И теперь, возвратясь из-за рубежа на родину, сами великие послы, их дворяне, подьячие и переводчики, словно пустынные путники до колодца, дорвались до стола Емельянова.

Началось великое питие: пили за государя, за государыню, за великую княжну, которой недавно исполнился год, за великого патриарха, но когда Федор, желая свернуть разговор в нужную сторону, поднял чашу о здравии великих послов и поздравил их с небывалой удачей – с возвращением к родной матери, Русской земле, оторванных от нее городов, – он заметил, как переглянулись и быстро опустили глаза послы, как смущенно заработали челюстями переводчики и подьячие и как закашлялся, словно подавился неожиданной честью, Алмаз Иванов…

Федор насторожился. Если немцы не возвратят царю полоненных городов, тогда выходило, что он, Федор, свалял дурака, отказавшись от сделок и удержав деньги в мошне, вместо того чтоб дать им их долю работы…