Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места

– Я до сих пор не понимаю, как такое допускают до прилавков. Это ведь, невозможно есть. А я это ещё собралась кушать. – Уходя подальше от пламенеющего шоколада, аккуратно, стараясь не порвать, разворачивая бумажную упаковку, недовольно твердила девушка.

– Амалия, ты прекрасно знаешь, почему это всё лежит в торговом обороте. – Злобно начал Лютер, циркулируя руками. – Корпорации правят торговым и финансовым балом, и они сами этого не скрывают. – И прикоснувшись к коричневому покрытию кожаной курки спутницы, парнишка краями пальцев заботливо стряхнул чёрную пыль. – Прилипло у тебя что-то.

– Что ты имеешь в виду? – смущённо произнесла вопрос Амалия, кладя шоколад в рот. – «Правят балом».

Лютер ухмыльнулся, замедлил шаг, и ласково обхватив девушку за плечи, сжав со скрипом кожу из которой состояла куртка, повернул корпус изумительной пассии налево, указывая своей рукой в бескрайнее просторы.

Пара шла по кривой разбитой дороге, возле трассы на самом краю города. За довольно машистой магистралью простирались целых полтора километра искусственной пластмассовой травы, игриво… и фальшиво заигрывавшей зеленью со всяким, кто на неё посмотрит. Но указание Лютера, как и вектор, заданный его рукой, упёрся в огромные, исполинские, не вмещающие взгляд блестящие металлическим покрытием заводы с чёрными трубами. Каждый завод настолько расплывался в пространстве и устремлялся к небосводу, словно споря с Богом, что человек мог почувствовать себя ничтожным муравьём рядом с ним. А таких заводов и производств вокруг города самая настоящая цепь.

– Теперь ты видишь.

– Как восхитительно! – визгом, полным счастья и изумления вскрикнула Амалия, невысоко подпрыгнув и обернувшись к Лютеру с очами полными радости и детского, наивного удивления.

– Не понял.

– Я про шоколад. Он действительно… он… – замешкалась, дама, не в силах от удовольствия подобрать слово.

– Настоящий.

– Да. Это такой вкус. Он не приторный, не липкий. В нём, как во всех старых книгах и технологиях: «умеренная горькость идеально сочетается с терпкостью и толикой добавления сахара». Это восхитительный шоколад.

– Я же говорил. – Лютер улыбнулся, ощущая, что Амалия буквально у него в объятиях и радуется чему-то настоящему, не фальшивому и искреннему и тут же приятное тепло захлёстывающей волной пробежало по огрубевшей душе.

– Спасибо тебе, Лютер. Пожалуй, я бумагу от шоколада сохраню себе. Может, потом в интернете найду шоколад и закажу себе ещё.

– Хм, а дай-ка бумажку. – Попросил Лютер, точно помня, что раньше нигде и никогда не видел таких этикеток и упаковок вообще.

Пальцы юноши коснулись бумажного покрытия, а зрительные нервы напряглись, стараясь в тусклом свете различить символы. Слабо, вяло и практически не различимо, но чётко напечатанные буквы прояснились на бумаге, выдавая её истинное место происхождение:

– Интересно. Тут написано, что это: «Шоколад производства компании «Альпийское Солнце», произведённый по «Имперский ГОСТ-ППК015». Одобрено министерством по Надзору и Производству Шоколадной Продукцией».

– Может это название дочерней компании у какой-нибудь Корпорации? – Предположила Амалия. – Сам знаешь, что в «целях укрепления бизнеса и для привлечения потребителя, коммерческим лицам дозволяется писать на этикетках всё, что угодно».

Лютер улыбнулся, обхватил девушку за плечо и ласково сказал:

– А это тему ты усвоила. – И протянув кусок бумаги, в которой ещё оставалась только начатая плитка лакомства, произнёс. – Пойдём, посидим. А шоколад забери себе. Посмотрим, что нам выдаст твой поисковик.

– А куда мы пойдём?

– Я знаю, тут поблизости один ресторан. – Юноша в усмешку, смешанную с хвастовством, дополнил. – Я там был пару раз, очень пафосное место. Но и у него есть пара… недостатков.

– Ты про «Мутный Глаз»? Я его знаю. Там обычно собираются… особо прогрессивные. Только вот я не помню когда.

– Будем, наедятся, что их сегодня там не будет. – Мрачно понадеялся юноша, смотря на миловидный лик девушки и погрузившись в недавние воспоминания.

Парень помнил, словно это случилось вчера, как он в ресторане попал на какой-то сумасбродный фестиваль, где «люди», обклеенные голубиными перьями, в кожаных изодранных обносках, прикрывающими меньше половины тела, танцевали, пили и горланили песни. Юноша отчётливо помнил, как всё это дело снимали блоггеры, напрямую транслируя в региональное телевиденье, порой только подначивая и раззадоривая толпу, чтобы сорвать куш «лайков». В итоге всё празднество закончилось в трёх местах: на танцевальной площадке, где на нитках, прошив всё тело, подвесили трёх «человек»; за барной стойкой, где употребив некачественный алкоголь, празднующие навечно заснули в собственном, исторгнутом из желудка завтраке и на улице, где случилась потасовка. И ни один блоггер не стремился это прекратить, только сильнее затягивая нити, окуная лицом во рвоту и распаляя драку. Прибыла полиция, чтобы арестовать зачинщиков, вызвать скорую и снять с нитей, умывшихся кровью и собственным безумием «людей». Мигом «на крыльях Свободы» прилетел и Культ Конституции, вступивший в перепалку с полицией. Блоггеры, пенясь от сумасшествия и фонтанируя слюной во все стороны, заявили, что полиция нарушает их право на получение известности всеми доступными средствами, а так же смеет нарушить «Свободу получения удовольствия всеми возможными способами», гарантированной Кодексом Потребления. Культ Конституции спросил у пирующих, мешает ли им полиция получать удовольствие и развлекаться. Празднующие граждане, с заплывшими от сумасшествия и наркотического угара, те, кто «остался в строю», ответили, что «проклятые инструменты принуждения к несвободе мешают». По итогу, прибывшие полицейские были уволены через три дня и оштрафованы за «препятствие к получению Свободы удовольствия и угрозу получения блоггерами популярности и дохода в виде «лайков».

Лютер ушёл из ресторана на том моменте, когда один из ликующих, в глубочайшем состоянии токсического опьянения, вбрёл в голову, что за ним охотиться индейцы, выпрыгнул в окно с третьего этажа. Тогда посетители и решились позвонить в полицию.

– Надеюсь, Амалия, – с тяжёлым грузом изрёк Лютер – что сегодня там только мы сможем быть.

Пара устремилась дальше по разбитым дорожкам, на которые падал слабый свет фонарей, совершенно не освещающий ничего. Городские компании, подчинённые Корпорации, и её дочерним предприятиям, берегли буквально на всём, стараясь выжить максимальные прибыли. Так и с фонарями, в которых энергоподача и мощность электричества настолько маленькая, что его едва хватает зажечь лампочку.

Но дело касалось не только лампочек на фонарях, ибо являются пиком айсберга рыночного деспотизма. Так плитка, из которой состояли дороги, по которым продвигалась пара, сделаны из настолько некачественной смеси, что после пары дождей камень обращался в пыль. Одежда, сидящая на Лютере и Амалии, сделана, сшита из такой ткани и кожзаменителя, что с «радостью» отдавала свою краску на кожу, буквально вгрызаясь в кожные покровы. А качество самого материала подобно лёгкой вуали, что на теле, и в ношении, давно не задерживалось, вечно рвясь и портясь.

Лютер пребывал в собственных раздумьях, погрузившись в тему, которую и сам затронул. Возле него, приятным для юноши ореолом раздавалась лёгкое чмоканье, и Лютер припустил голову, обратив свой взор на субтильную девушку, что с лицом полного радости продолжала поглощать настоящий шоколад.

Юноша огляделся по сторонам и втянул полной грудью воздуха. Но его глаза усмотрели лишь мир, построенный для «свободы», диктуемой теми, кто правильно её понимает. Его лёгкие заполнились десяткам приторных и противных ароматов, оставивших химическую горечь на гортани. И тут парень постиг суть либерального бытия: ради идеи возвеличивания всего свободного, пришлось искоренить мораль и все «традиционно-тоталитарные социальные институты», вроде семьи, дружбы… осталось лишь похоть и извращения. А воздух? А воздух показал Лютеру, что весь мир существует лишь для обеспечения нужд Корпораций.

– Лютер, – внезапно вырвала девушка парня из его угрюмых размышлений, – а как тебе Габриель и Хельга?

– В смысле как? – Усмехнулся юноша, разведя руками.

– Ну, как тебе их пара? Я просто никогда не думала, что наша Хельга, феминистка с роду. Да так и…

– Я тебя понял. – На губах Лютера проступила улыбка. – Меня просто сейчас больше заботит увиденное у Дома Бескультурья. Никогда не видел такого количества… одинаковых людей.

– Ну, для тебя может и они и одинаковые. – Пожала плечами Амалия. – Скорее всего, так они пытаются показать свою «Самость».

– Ах, ну да. Сами себя они называют теми, кто, таким образом, проявляет свою индивидуальность. Но ведь они так похожи. И разве в своём безумии они не равны? Отказаться от своего образа?

В речах парня полыхало негодование и рвалось осуждение того, что его сегодня постигло у входа в ВУЗ. Парень весь день вспоминал, как на экскурсию в Микардо приехало «Общество Копий Суперзвёзд и Всех Известностей». Но и не только. Граждане, копирующие мультяшных персонажей, становясь с ними неотличимыми. Да и ещё множества тех, кто отвергнул свои истинный облик в сторону наигранных, безумных и несуществующих образов, гордо называя это «Проявление индивидуальности, как отвержения собственного лика».

– Практически пришли, – поправив куртку на девушке, стряхнув навеянную рудную пыль, произнёс Лютер и указал рукой на горящие огни, посреди кромешной тьмы, – ещё сотня метров.

– Я знаю. – Душа Амалии запела так, что и губы невольно разошлись в тёплой улыбке, но тут же развеявшейся в вихре беспокойства. – Лютер, только не говори на лю… гражданах, что они безумны.

– Амалия, дорогая моя, – юноша осмотрелся по сторонам, чтобы из тьмы не вылетел феминистский патруль и его не повязал, за комплементарно-эмоциональную эксплуатацию, – я не идиот, чтобы так говорить. Знаю, что за это можно отправиться в тюрьму.

Пара уверенно подошла к зданию, стоявшему на окраине города. Всё пространство возле трёхэтажного ресторана покрывалось брусчаткой, на которой лежала лёгкое покрытие, как будто, тюль ночи. А у самой двери сидели две своеобразные «статуи». Два оголённых мужско-ориентированных гендера, с изобилием волосяного покрова сидят на брусчатке, прибитые мошонками к ней.

Парень подошёл к тяжёлой двери, выточенной из берёзы, и потянул её на себя, стараясь как можно быстрее минуть «статуи», тут же она со скрипом поддалась и впустила пару вовнутрь.

Красная гранатовая плитка, выдраенная до блеска местными уборщиками, застелила весь пол, в котором теперь можно увидеть собственное отражение. Прямо напротив вошедших красовалась барная стойка, за которой работали две, по всем признакам женщины, в розовых латексных костюмах, обитых мехом.

– Пошли в самый угол. – Прошептал юноша, смотря на плоский потолок ресторана, облицованный мраморной плиткой, со свисающими с него гирляндами-люстрами, исполненными по образу половых органов, тут же договорив. – А то тут как-то не совсем уютно.

Парень с девушкой прошли за самый крайний столик, в квадратном помещении расположившийся прямо под лестницей, отчего их просто не стало видно для практически всего остального опустевшего зала, чему душевно порадовались Эмилию и Лютер, специально отсевшие от всех.

Но ликование, бурей разносившееся по двум душам слишком рано изволило закончиться. Берёзовая дверь скрипнула и в неё в буквальном смысле слова вломились орды «граждан». По залам раздалось радостное улюлюканье, торжественные возгласы, крики счастья и призывы к торжеству, помпезности и понеслась музыкальная шарманка, наполнившая вместе с вошедшими три этажа.

Гнев и злоба сцепили цепями душу юноши. Он напряг взгляд и присмотрелся к тем, кто посмел нарушить покой вечера, так бесцеремонно появившись. Но чего-то уникального он там не нашёл. Десятки «граждан» похожих на знаменитых звёзд и артистов, героев сериалов и просто копии других, стали бурным наплывом заполнять ресторан.

– Боже праведный, то сумасшедшие тут надерутся в хлам, то психи порежут. А теперь вон объявили. Как их там?

– «Общество Копий Суперзвёзд и Всех Известностей». – Ответила девушка, сложив руки на груди, как будто бы защищаясь от нахлынувших гостей, и тут же попыталась успокоить парня. – Лютер, откуда у тебя к ним такой негатив?

– Просто не люблю всех этих «Вестников Свободы». Уж слишком они… навязчивые для общества. Чуть что скажи им не так, как они думают. Сразу окажешься в тюрьме или местах похуже.

– Лютер, я тебя предупреждала. Будь поосторожнее с выражениями в отношении них. – Серебряные глаза девушки налились беспокойством и блеснули в слабом и холодном свете. – Я не хочу, чтобы тебя забрали куда-нибудь в Унитарную Исландскую Анархистскую Унитарную Коммуну и в её тюрьмы, где «перевоспитывают» таблетками и дубинками на либеральный лад.

– О чём я и говорил. – Паренёк слабо, скорее, от бессилия улыбнулся, осмотрелся по сторонам и убедился, что за ними никто не смотрит, а значит и не удастся оскорбить чувства всех антитрадиционалов, взял небольшую аккуратную ладонь Амалии в свои, будто бы грея и ласково шепнул. – Поверь, я от тебя никуда не денусь и никогда не оставлю.

– Лютер отпусти, – заёрзала и замешкала Амалия, исказив лицо, гримасу в смущении, – вдруг нас кто-нибудь из ЛГБТПиИПНА заметит. Нас же обвинят в злостной пропаганде тоталитарно-традиционных ценностях. Ты же знаешь, что это противоречит принципам Свободы.

– Тогда я плевать хотел на такую «Свободу».

Внезапно, цветок, раскинувший широкие и длинные чёрные листья возле пары, за которым юноша и девушка спряталась, слабо прошелестел, как листва на осеннем дворе и раздались голоса, направленные в сторону барной стойки:

– Мы потом вам отдадим. – И уже подойдя к столику, где мирно проводила время парочка, гражданин обратился к сидящим. – Надеюсь, вы не откажете нам в удовольствии тут присесть, а то все места практически расхвачены?

Лютер кинул быстрый взгляд, чтобы определить, кто к ним подошёл. Ладонь своей любви он отпустил в тот момент, когда шелест достиг его уха. Глаза юноши уловили общие черты двух человекоподобных граждан. У первого одежды практически на теле не имелось, кроме куска длинной шерсти, большей похожей на оторванный у какого-нибудь зверя-мутанта хвост. Но вот кожа персикового цвета подошедшего интриговала больше… Блестящая, как яблоко натёртое воском, натянутая, словно простыня на кровати и прошитая безумным узором. Голова красовалась сумасбродной стрижкой: волосы собирались в пучки и вытягивались вверх, отчего всё напоминало образ спины ежа с редкими иголками. Зашитые губы же приводили любого, ещё трезво мыслящего человека в неподдельный ужас.

– Конечно можно. – Тяжело произнёс Лютер, смотря на то, как голый гражданин, стараясь не сгибать конечностей, уселся на стул, похожий на трон, стоявший рядом с Амалией.

Второй гражданин шокировал чуть меньше, но оттого не казался нормальным в глазах Лютера. Подошедший так же поспешил присесть, но только расположился рядом с юношей. Парень посмотрел на его и смог увидеть странный образ. Лицо после десятков пластических операций стало напоминать лик одного известного киношного персонажа. Но вот вшитые в череп широкие уши из плоти, похожие на слуховой орган летучих мышей, контрастировали с зелёной растительностью на голове у гражданина. Сама одежда на нём явилась нечто средним между одеяниями средневекового шута и камзолами нового времени. Вот только третий рукав, торчащий из груди и вываливавшаяся оттуда синюшная рука из плоти «немного» смутили пару.

– Ну, здравствуйте, – слащаво заговорил второй, – я Сен Акено.

– Так же зовут одного героев из фильма «Завоеватели». – Конституировала девушка, стараясь показаться не подавленной таким «изящным» видком.

– Конечно вы правы, гражданино, – и маленько кивнув головой Сен отошёл от темы, – простите, я не знаю, как вы себя гендерно ориентируете, поэтому я вас буду звать «гражданино». – И тут же с гордостью человек заявил. – Да, я сто сорок тысячная легальная копия этого актёра. Ох, а сколько же ещё не зарегистрированных.

– А кто ваш напарник? – Вопрос от юноши прозвучал тяжело, ибо на душу давил сам факт присутствия рядом таких «людей».

– А это? Безголосый «Бабтариус». Официально заверенная восемьсот третья живая копия.

– Подождите. – Возмутилась девушка, опустив взгляд в экран телефона. – Тут сказано, что Бабтариус это детская кукла.

– Вы совершенно правы, «гражданино». Мой напарник считает, что он та самая кукла. Кстати, вы не знаете, но он выпускник колледжа по «Подражанию Знаменитым Персонажам». Так сказать, он с роду шёл к своей мечте, в которой реализовалась Свобода, по потере уникальности личности, для реализации творческой индивидуальности. – На пике гордыни, со слюной, потёкшей по губам, накрашенной розовой помадой, вымолвил Сен.

– А сколько в вашем Обществе таких копий? – Не поняв хвастовства Акено, задал вопрос юноша.

– Ох-оха-охушки. У нас есть тридцать легальных копий Сена Акено, восемьдесят четыре копии актёра сериалов «Радужные Страсти» Вероны Дикого. Самое большое число это двадцать одна тысяча официально зарегистрированных

– Так это же персонаж из… как его… тот старый жанр… его ещё Культ Конституции в докризисном мире объявил «одним из первых ростков свободы в искусстве». – Держась за голову, силилась вспомнить Амалия.

– Это Аниме. – Утвердительно произнёс Сен. – Вы бы видели, как люди вытягивали себе лица, резали плоть, меняли глаза… И всё это ради того, чтобы достичь того полуреального совершенства, которым пылает Верона. Но никто так и не смог уподобиться ему в своей Свободе отвержения личности. Да и так же у нас по мелочи есть сотни мелких копий всех известных людей и звероформированных.

– Динго. Это же собака из фильма «Любовь не имеет ограничений в видах и биологии».

– Вы правы, гражданино. Вот и пять человек в прошлом, посмотрев нехитрый фильмец о том, что Свободе нет предела, решили стать собаками. И это совершенно правильно, я считаю.

– Скажите, – едва дрожа голосом, заговорил юноша, – вам и вправду так хорошо отдавать личность, становясь тенями, копиями тех, кому вы подражаете? Это же идолопоклонничество живым не богам.

– Ох, вы не представляете, сколько людей с радостью отдают свою личность, взамен на проявления «индивидуальной самости». Таких по всей стране миллионы и они едины в своём желании стать на кого-то похожими. К тому же, если гражданин себя чувствует кем-то, то почему он не может этим стать? Вы же понимаете, что «Великий замысел Свободы заключается и в том, чтобы свободно отказаться от собственной личности и свободно выбрать другую форму существования».

– Культ Конституции. Проповедь Механизму Свободы №45. – Пояснил Лютер.

– Вы правы. Наш мир это не только царство свободных рынков, апофеоз свободной любви, полноценного определения. Наш мир это и Свобода отказа от своей личности, чтобы стать едиными в похожести на кого-то другого. Поймите, вы живёте на отшибе, но когда прибудете хотя бы в столицу вашей Диархии, ваши глаза увидят тысячи похожих людей. И это есть одно из фундаментальных столпов концепции Развитого Либерализма.

Лютер не шокирован, но сознание негодует от слов, так и полыхающих двоемыслием, и противоречием. Юноша понимал, что пора отсюда уходить и быстро нашёл способ покинуть «Вестников Свободы»:

– Амалия, – обратился Лютер, смотря на то, как глаза девушки сверкнули, – что ж мы сидим? У нас ещё рефераты на завтра. – Бросил парень и скоротечно неприлично покинул ресторан с Амалией, оставив сотню как под копирку сделанных «индивидуальностей».