Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места

Автоматические пушки в эту же секунду сняли с наводки парней, вновь уставившись в лес и выжидая появление оттуда любого непрошеного гостя, готовясь его порвать в клочья.

– Вот это гостеприимство. Сразу становится понятно, кто тут истинный хозяин. Дают тебе понять в какой ты тюрьме.

Слова наёмника не вызвали в душе Эрнеста усмешки или веселья, ибо вся его мысли занята сейчас совершенно иным. Десятки самых различных сценариев крутились в его разуме и все они так и норовили увести его сознание подальше от реальности, погрузив в самую суть раздумья, лишая ощущение реальности.

Мужчина аккуратно свернул полотнище и определил его в карман. Эрнест мысленно воздал хвалу Эбигейл, которая дала ему свёрток с тканью. Девушка объяснила, что это специальный пропуск, без которого «проблематично» войти в поселение, но Эбигейл не сказала, что могут и расстрелять.

Эрнест подошёл к чугунной двери и ударами кулака стал вызывать следящую за входом девушку. Кожа на ладонях с каждым ударом прилипала к металлу, но мужчина не замечал этого. Он колотил снова и снова, пока на ладонях не проступила кровь, и куски кожаного покрова не остались на двери.

Через пару секунд такой само экзекуции послышались звуки дёргания ключа в дверном проёме, и через секунду она отворилась ровно на треть, повиснув на пятидесяти цепях.

– Чего надобно?

В голосе звучало злоба, отторжение, ненависть и ещё буря самых противоречивых эмоций к мужчинам, но Эрнест сжал волю в кулак и спокойно ответил:

– Я Эрнест Калгар…

– Мне плевать, как тебя зовут маскулит поганый, говори, зачем пришёл сюда в наш мир истинного освобождения? Если ищешь жертв для угнетений, то я тебе сейчас вгоню свинца в задницу и пущу на корм собакам.

Мужчина сдержался. И снова, в полном спокойствии он зашевелил губами и говорит:

– Я депутат от Форума Свободы, представитель интересов Корпорации «Восточное Единое Торговое Собрание», а так же, – мужчина сглотнул слюну, и его уши уловили позади металлическое звучание того, как предохранитель спускается, – являюсь членом комитета по надзору за положением женщин в благополучных с точки зрения равенства регионов.

На самом деле Эрнест и не знал, есть ли такой комитет. В Форуме свободы их столько, что никто не возьмётся сосчитать, а подделать документ принадлежности не составляло труда, что в принципе Эбигейл и сделала.

– Подайте тогда ваше удостоверение.

Эрнест вытянул из куртки бумагу и протянул к цепям. На секунду из цепей высунулись цепкие пальцы и молниеносно вырвали её прямо из рук мужчины, успев только лязгнуть металлом. И через несколько секунд бумага вернулась в виде сморщенного комка, упав на снег.

Затем дверь просто закрылась, и до ушей донеслись звуки лязга металла. Мужчины стояли на морозе больше пяти минут, прежде чем все цепи и щеколды отпрянули от двери, оставив её держаться только на одних петлях.

– Заходите, уполномоченные угнетатели.

Эрнест поспешил перейти порог и как только он переступил черту ворот, его взгляду предстал вид поселения, внушивший в сознание парня ощущение ничтожности и мизерности.

Вперёд стелилась широкая асфальтовая расчищенная дорога, упирающаяся только в ещё одни ворота, расположившиеся на расстоянии трёх километров от места, где он стоял. По бокам, у стены, целый метр представлялся ямой с колами, наполненной смердящими и вонючими биологическими отходами. Смердящую и опасную яму ограждали от основного поселения сетчатый заборы с колючей проволокой, через которые не каждый альпинист перелезет.

Зрение мужчины напряглось, и он в дурно пахнущих канавах смог уловить очертания плавающих там костей и останков людей, словно их туда кто-то сбросил… или помог сброситься.

Эрнест, подгоняемый волей и страхом оставаться тут, зашагал вперёд. Его окружали довольно широкие домики, собранные из деревянных досок. Они чем-то навеивали образ лагерных домов, использовавшихся военными для жилья или содержания заключённых.

– Бараки, что тут ещё сказать. – Отпустил шутку кто-то из наёмников.

Депутат видел подобные дома в учебниках по истории. Широкие, объёмистые и простые, они навеивали образ построек из концлагерей в «древней войны всего мира против фашистской тоталитаристской нечисти».

Среди этих удручающих построек бродили девушки, облачённые в телогрейки и рваные одежды, выглядевшие как нищенки на центральном рынке. Рядом с ними могли попадаться мужчины, но только в ещё более рваных одеждах, идя по снегу босиком и с рабским ярмом на шее. В лице каждой женщины в этой части поселения, да и мужчины тоже читались тревоги, жалость, боль и негодование.

– Держи людей наготове, что-то тут нечисто. Чую я, будем пробиваться с боем. – Проговорил один из наёмников, отдав приказ своим людям.

Внезапно на пути группы появилась одна из девушек, одетая намного лучше, чем все остальные. Блестящий белый пуховичок, так и контрастировал с чёрными штанами, покрытым кожаными сапогами на высоком каблуке. А круглые очки на её лице придавали лёгкой умилённости её образу.

– Я Мира, кураторша Актирии и требую узнать, зачем вы тут появились.

Голос её звучал требовательно и даже нагло, но мужчина продолжал держать себя в руках. Он всего лишь подал толстый пакет документов, сунув его ей прямо в руки, со словами:

– Посмотрите. Тут всё ясно изложено.

Девушка выхватила его из рук и стала лихорадочно изучать его, скрупулёзно рассматривая каждую страничку и едва ли не каждую букву. Все простояли минут семь, пока кураторша усвоит суть документа.

– Что ж, мне не сказали о вашем прибытии. Обычно это спускается Культом Конституции… ладно, пойдёмте, вам нужно обсудить все дела с Верховной Матерью. – И спустив голос до угрожающего и негодующего, девушка, указав на вооружённых наёмников, Мира воскликнула. – А это что ещё за шкафы и проклятые мускулиты?! В нашем селении не может быть вооружённых мужско-ориентированных генднеров!

– Это моя охрана, предоставленная Корпорацией. Если есть какие-либо вопросы, то советую обратиться к ней.

– Вопросов нет. – С бессильной злобой прозвучала реплика.

Шестеро человек стали продвигаться по широкой дороге вперёд, ведущей к огромному дворцу, выполненному из массивного дерева в скандинавском стиле, сиявшим своим великолепием из всех концов Актирии.

Они шли очень быстро и дома мелькали так, словно они бегут. Но всё стало головокружительно меняться. Через несколько сотен метров стали попадаться дома совершенно иного качества и типа. Многоэтажные или индивидуальные, чёрные или белые, неважно какого размера и какой приверженности в цветовой палитре, все они лучше чем то, что на окраинах.

И жительницы тут выглядели намного лучше. Облачённые в нормальные одежды: от пуховиков до тяжёлых курток, с их лиц не спадали улыбки и внутреннее излучение счастья, словно они пребывают в сущем раю. Игривые, радостные, весёлые девушки кардинально отличались от своих сестёр с окраин.

Однако положение мужчин не отличалось, ибо они ходят тенями среди девушек. Многие попадались в обносках, босые на ледяной земле и асфальте. Лики отражали сущность изнеможения и маску застывшей боли, словно это рабы,… но ведь это и есть рабство. Как считала добрая часть всех феминисток – «рабство, принижение и боль – вот три состояния, когда мужско-ориентированный гендер не угнетает. А если он не угнетает, значит, таковым должно быть его существование, ибо на этом будет покоиться равенство».

В нескольких десятках метров от Эрнеста, у самого дома, в клетках жил мужчина. У его ног валялась алюминиевая миска, наполнена застывшей на морозе баландой. Бедолага постоянно трясся и стонал, как будто он пёс, а не человек. Ещё пара часов и он в конец околеет.

Эрнест, ведомый негодованием, повернул голову в другую сторону, и вновь его накрыло отвращение. У одноэтажного широкого дома, стояли в ряд мужчины, с цепями и яром на шеи. Цепи приковывались к большому камню, а на шеях висели таблички с ценником. Полтора феминца, один феминц… Непомерно дёшево, если учитывать, что феминцы и федералы практически одного номинала. Эрнест покопался в памяти и вспомнил, что примерно столько же стоит его завтрак в парламенте.

Негодование, отвращение, тошнотворные ощущения снова обурили душу парня. За дни работы в парламенте он смог побороть свои чувства, но при виде истинного «равенства» между мужчиной и женщиной, злоба и гнев снова брали верх в сознании и душе депутата.

И чем дальше в Актирию, тем больше становилось «истинно свободных женско-ориентированных гендеров, уравнённых в правах с мужчинами» и самих «мужчин, которые больше не посмеют угнетать женщин». Ценники на шеях, клеймо обладательницы, клетки и конуры, цепи и кандалы: всё это становилось только началом, лёгким преддверием перед ужасающей действительностью.

Все три километра пути, взирая на помпезность жизни «угнетаемого пола», Эрнеста брал святой гнев и хандра бессилия. Он стал свидетелем того, как худощавый парень, осмелился поднять взгляд на свою хозяйку, но та его громогласно и с пеной у рта обвинила в том, что он собирался её домогаться и умозрительно эксплуатировал. Взяв толстенный кнут, она стала бить точно в цель. Через минуту побоев мужчина ослеп на один глаз и пал без сил на холодный снег, свернувшись калачом у дома, держа окровавленный лик.

Но время шло, и группа всё ближе подходила к великолепному дворцу, возвышающемуся на пятьдесят метров вверх, проминая души своей монументальностью и величественностью. Его окружал внешний двор, набитый солдатками, окружённый десятиметровой стеной, где только один вход и один выход.

– Открывайте! – встав у двери, воскликнула кураторша. – Пришли парламентарии-проверяющие.

Мощные врата, выполненные из стали, украшенные безумными узорами и символикой, с металлическим стоном и плачем материи разверзлись, впустив группу вовнутрь. Эрнест бегло оглядел внешний двор. Но на вид ему попались только группы солдаток с оружием наперевес, стойки с оружием, манекены для тренировок и прочие атрибуты военной касты, покоящиеся на расчищенной от снега каменной плитке. Пройдя ещё два десятка метров, депутат взошёл на высокую лестницу, по крыльцу, подступивши прямо к огромным резным деревянным воротам. Через секунду они распахнулись, пропуская гостей.

Внутреннее пространство крепости приводит в состояние эстетического восторга, ибо «Приёмный Двор» не мог быть похож на захолустье. С четырёх сторон окружали деревянные стены, в которых копошатся служанки и рабы, обслуживая элиту, а на самих фортификационных постройках службу несут стражницы, незаметно передёргивая затворы. Со стен свешивались десятки лиловых флагов, мотив которых ясен и понятен. Открытое небо над головой и отсутствие крыши только усиливали ощущение вольностей. Пол под ногами стелился брусчаткой, издавая каменное треньканье при каждом соприкосновении каблуков.

Однако самое примечательно таилось впереди. На огромном золотом троне, утеплёнными мехами и системой подогрева, со ступенями к нему, восседало нечто похожее на человека. Тучное, размазанное в пространстве существо смотрело на вошедших. При каждом вздохе содрогалось множество участков непокрытого тела, словно оно состоит из холодца. Заплывшие жировыми волнами обвисшие ноги, руки, словно распухшие от ультра агрессивной бубонной чумы руки, накрашенные губы, и проступающие на шести подбородках волосы вживлённой бороды. А на голове переплетались в косы сальный и блистающий седой волосяной покров. Одеждой для такого существа служит небольшая мантия, слегка затворяющее смуглое кожаное покрытие.

– Господи, из какого музея этот мамонт сбежал? – Отпустил шутку один из наёмников.

Рядом с ним стола девушка в латексной одежде и фиолетовой причёской панка с кнутом на бедре. По левую же сторону от непонятного существа стала девушка с таким количеством волос, что один её вид навеял Эрнесту образ одной мохнатой обезьяны, которая обросла толстым слоем шерсти. Но вот каждый волос этой девушки блестел в поту, а по внутреннему двору гулял стойкий аромат испарины и фекалий.

А у подножья трона расставлены столы с тысячами различных яств, которыми ужираются представители феминисткой элиты. В дорогих пальто, сделанных из настоящей кожи, с золотыми кольцами и перстнями на пальцах, они пожирали такую пищу, о которой большинство обычных жителей страны могли только мечтать. А возле трона и столов прислуживал «класс угнетателей» с кандалами на руках и в лохмотьях на теле.

Весь образ увиденного напомнил Эрнесту уроки истории и рассказы о феодальных королях, античных рабов и концлагеря. Только тут, в Матриархате, все смешивается воедино. Каждый момент истории сплёлся друг с другом, породив ужасающую искажённую реальность.

– Я, у-у-ах, – сошла огромная масса плоти на отдышку. – «Верховная Мать» Актирии. Мне все тут подчиняются и служат, знайте это. Зачем пожаловали в наш мир равенства, маскулиты проклятые? – Внезапно заговорило существо, вырвав Эрнеста из его мыслей.

От такого голоса Эрнесту сразу стало не по себе, как будто ударили по его мозгу, но он снова сжимает волю в кулак и стал говорить:

– Я Эрнест Калгар, депутат Форума Свободы, пришёл к вам с проверкой.

– Хах, дамы вы знаете кто этот угнетатель?

– Нет, – все дали ответ.

– Как не знаете? – Голосом, полным удивления произнесла Верховная Мать. – Это червяк, который пришёл нас проведать и уйти отсюда, получив пару отменных пинков на прощание.

– Подождите. Я, наверное, знаю, кто это! – Воскликнула девушка с кнутом. – Очень давно, во времена до моего обращения в феминистскую истинно либеральную веру я жила обычной жизнью свиноматки и прислуги.

– Маргарет. – С трепещущим сердцем, шёпотом выронил Калгар, смотря на искажённое в злобе и ненависти лицо бывшей жены, продолжавшей рассказ.

– И из той, во истину тёмной и дремучей жизни я помню это имя. «Эрнест», так, вроде, звали моего бывшего мужа. – На девушку тут же все бросили взгляд, полный непонимания и презрения, отчего феминистка тут же оправдательно затараторила. – Да, до становления меня в вашем сестренстве, я пребывала в гнилой жизни угнетёнке, но теперь, с помощью гипноза у меня вырвали эти воспоминания и отчищена от традиционалистской скверны!

– Маргарет… – Узнав изменившуюся до безумия, возлюбленную, прошептал Эрнест, приложив руку на сердце, едва не упав, но наёмник сзади поддержал его.

– Скажи, моя милая, у тебя могут быть мужья? – Язвительно, почесав третий подборок, обратила к девушке вопрос «Мать».

– Все они угнетатели и рабы, достойные того, чтобы лизать грязь с подошвы вашего сапога! – Громогласно отчеканила Маргарет.

Эрнест обратил свой, пылающий отчаянием и безумием взор прямо в лик девушки. Но залитые чёрной краской глаза не способны выдать самую простейшую эмоцию, оставаясь оплотом равнодушия. А на лице, усеянном татуировками и пирсингом, не дрогнула ни единая мускула. Маска равнодушия и «Свободы» повисла на лице Маргарет, сжигая все чувства Эрнеста.

Парень понял, что стало с ней. Как ей промыли мозг, и каких теперь Маргарет идей привержена. Что ж, Эрнест шёл через райский ад на земле, ради одного этого момента, чтобы заглянуть в глаза и душу бывшей жены, любви и увидеть там… потерянную бездну, ничего. Эрнесту оставалось только доиграть выбранную роль. Подвести к концу начатый цирк.

– Как же ты изменилась Маргаритка, – шёпотом провещал сам себе депутат.

– А что это тут уловил мой слуховой аппарат? – Изливаясь слюной в разные стороны, содрогаясь волнами жира на теле, громогласно вопила женщина. – Марга, а ну-ка покажи своё истинное отношение к угнетателям!

Девица в мановение ока сорвала кнут с бедра, занесла его и простёрла через пол двора. Кнут, покрытый стальными шипами, и обитый медью, коснулся раба, держащего графин с водой рядом со столом, издав смачный шлепок. Спустя мгновение мужчина брызнул кровью из спины, обронил посуду и пал замертво, а Маргарет тем временем машинально сложила кнут, встав по стойке смирно.

– Понял, поганец, – вновь заговорила женщина, будто откормленная для того, чтобы давить борцов сумо одним своим видом. – Тебе не стоит юлить и играть с нашими девчонками. Марга, рассечёт тебя пополам, а Верика, – и ткнул разбухшими пальцами на женщину, будто бы покрытую шерстяным покровом, – наша главная бодипозитивщица, сломает тебе хребет одной левой. – И задыхаясь от собственного веса, на пике отдышки Верховная Мать кинула. – Говорите, зачем припёрлись?

Эрнест молчал. С одной стороны ему хотелось выхватить у наёмника пистолет и расстрелять эту тушу, обратив её в дымящийся кусок мяса, стараясь как можно дольше продлить её страдания. Но… депутат обратился к литании, взял свои эмоции в кулак и только благодаря одной силой воли не сорвался.

– А ведь хорошо вы устроились, «угнетаемый класс». – С нотками негодования полилась речь. – Не думаю, что всё это одобрят в центре.

– Уже одобрили! – Вместо Верховной Матери воскликнула одна из объедавшихся феминисток. – Все те мужчины, которых ты видел, подписали бумагу, контракт, на то, что их будут кормить, греть, поить, а они на нас работать. Их никто не заставлял его подписывать. Наши агентессы разбросаны по всей стране, и именно они собирают для нас великую дань – бомжей, нищих и бедных, которые работают на нас. Поймите, один росчерк пера их делает такими, ибо мы никого не принуждаем к этому. У нас страна свободная – каждый может стать рабом.

– Видно же…э-э-у-у-х-х, – выдохнув отдышкой, затворила глава «колонии», – мальчик новенький…э-э-у-у-х-х, не разбирается во всём.

– Я не понимаю, зачем эта бутафория в колючей проволоке и в тех ямах с дерьмом? Кого вы пытаетесь ею напугать?

– А кто это сказал, что эта бутафория? – Воспротивилась Верика. – Это следы тех псов, попытавшихся от нас улизнуть. Кто-то не захотел исполнять условия подписанного контракта и решил произвольно покинуть нашу великолепную коммуну. Я даже помню, как сама пару хребтов переломила. Как стонали и кряхтели они, как хрустели шеи и позвонки.

– И всё это возможно в стране, в которой «уважаются права и свободы всех и вся». Какая ирония.

– В нашей Матриархальной Конституции сказано, что Феминистская Матриархальная Республика создана для женщин и женско-ориентированных гендеров, а значит и править нам, а не вам, маскулитам проклятым.

Эрнест просто сглотнул и продолжил диалог, стараясь сильнее сдерживать злость и гнев, постепенно овладевающие душой:

– А как же ваши «сёстры» на самом краю Актирии? Почему они в такой нищете?

– Потому что у нас иерархия свободных! – Воскликнула другая феминистка из элиты, облачённая в чёрное пальто. – Для того чтобы продвинуться дальше по лестнице, нужно хорошенечко послужить на благо поселения. Только побыв в «шестёрках» пять лет после прибытия можно надеяться стать кем-то лучше.

– Иерархия свободных,… какая ирония. – Мрачно констатировал Эрнест. – Прям как в тюрьме.

– Э-э-у-у-х-х…. Ты ничего не поднимешь.

– Ну да, от вашей мизандрии просто тошнит. – Гневно выпалил мужчина.

– Мизандрия?! – Золотой трон скрипнул от того, что «мать» вцепилась в подлокотники со всей силы. – Разве. Это ваше состояние, в котором вы не посмеете нас угнетать, это эволюция всего мужского пола и мужско-ориентированных гендеров… Э-э-э-у-у-х-х-х. После этой эволюции вы действительно перестаёте нас угнетать и ждать, обслуживая всякого рода. Поверьте, это и есть истинное равенство, ибо в нашей великой Республике мы добились того, что ваш проклятый собрат больше не смеет нас умозрительно, эмоционально и всячески эксплуатировать всех женщин. Разве это не прекрасно, больше не чувствовать себя угнетаемой? Как смешно, но палка и юридический факт из вас обезьян сделали существ, отчасти похожих на людей, ибо истинным человеком может быть только девушка, как апофеоз творения эволюции биологической. Именно женско-ориентированный гендер есть «Homo Liberus», то есть высшая степень развития человека! Э-э-э-у-у-х-х-х…. Я надеюсь, что мы донесём эту волну равенства до всех уголков Либеральной Капиталистической Республики.

– Ваш мир – тюрьма! – не выдержав напора чувств, взревел Эрнест. – Вы как бывалые преступники, или крысы в стае – жируете за счёт и на силах тех, кого поработили, или считаете «молодыми сёстрами, которые должны познать суть служения феминизму». Вы как преступный авторитет, но только обрюзглый расплющенный в пространстве.

– Тюрьма, у-у-ух? – на глубоком вздохе удивилась гротескная женщина. – И что же вас навело на такую мысль?

В ответ Эрнест лишь метнул взгляд полный боли и печали на обезображенную Маргарет и едва не прислался. Его сердце вновь кольнуло и он взялся за грудь, сжав на себе одежды.

– А-а-а-а! – затянула «мать». – Вот оно что! Тюрьма говоришь… мы можем с тобой поговорить без твоих цепных псов?

В ответ мужчина слегка кивнул и отправился вслед за «королевой» этого места, слушая стоны, и больные восклики тех, кто тащит этот

Через пару мгновений они оказались в Ледяном Саду – всюду и везде виднеются скульптуры, высеченные из замороженной воды, вперемешку с искусственными деревьями и кустарниками, от которых исходят вполне натуральные ароматы дубовой рощи, вперемешку с приятным запахом пихты и липы.

– Где мы?

– Ещё в моём дворце. Ледяной Сад – произведение искусства феминистской цивилизации, но я позвала тебя, у-а-ух, – тяжко выдохнула «мать», – для другого дела.

– Как? – утёр слезу Эрнест со щеки. – Как вам удалось её сломить? Почему она теперь служит этому мракобесию?

– Ага, у-у-ух, ты схватил-то темку. Пойми, маскулит проклятый, твоя девка теперь моя… она поняла всю истинность нашего учения и присоединилась к нашему великому делу.

– Но как? – возмущённо вопросил парень. – Какими способами вам удаётся ломать души и рассудки?

– Что ж, думаю в стороне от твоих дружков и слишком впечатлительных сестёр можно сказать… да и если ты это расскажешь тебе никто не поверит. У-ух-х. Сначала в тюрьме её подвергли тяжким истязаниям, дабы измотать тело и разум, а затем ей пришли наши феминистские миссионерки и устроили ей бомбёжку любовью, показали, что только новое сестринство может её спасти. Да и в придачу к этому считай, её истязатели оставляли только тогда, когда рядом были эмиссары феминизма и, в конце концов, нам удалось надломить её рассудок, и она стала всё больше проводить времени с теми, кто нёс ей облегчение от мук.

– Но это не может так изменить человека.

– Да, маскулит треклятый, ты прав, помимо всего прочего ей добавляли в еду токсины и специальные вещества, дабы повысить восприимчивость к нам. А затем её забрали сюда, обложили любовью и уважением, и она растаяла как воск. Только тогда мы жёстко ограничили её питание, обрезали сон и оградили её мозг от продуктов способствующих мышлению. А затем неделя гипнотических сеансов, и «обращение в феминизм» – приятие новой сестры в наши ряды.

– Вы же с ней поступили, как это делают секты! – прокричал в гневе Эрнест.

– Пускай, у-у-ух. – Главное, мы получили новую сестру, которая теперь нам служит верой и правдой. Забудь про свою жену… она теперь моя и феминистского сообщества собственность.

Эрнест с «матерью» покинули Сад и устремились обратно – туда, откуда ушли. Мужчина с досадой ещё раз посмотрел на свою жену и понял, что Маргарет теперь потеряна навсегда – её разум сломлен, душа искалечена, как у сектантов в тоталитарном культе.

– Давай-давайте! – надменно закричала в спину Эрнесту, верховная феминистка этого городка. – Проваливайте, а я сейчас порезвлюсь на славу с сестрой Маргой, и ты тварь рано ил поздно сюда попадёшь!

Мужчина не удержался, злоба и ненависть к этому убогому существу взяла верх над холодным разумом. Его рука скользнула по столу, и цепкие пальцы захватили гранённую двухкилограммовую пепельницу, в которой всё ещё светится тлеющий пепел. Эрнест мгновенно развернулся, чем заставил публику напрячься и швырнул произведение искусства в рожу «Матери». Тяжёлое изделие прилетело в голову, расшибив гранями бровь и повредив глаз, отчего женщина неистово взревела и ухватилась за око, в области которого всё покрылось кровью.

– Скотина! – кто-то прокричал со стороны.

– Ты посмел напасть на «Мать»! Мы вас уничтожим! – взревела одна из феминисток-солдаток, передёргивая затвор, а в ответ наёмники вздёрнули автоматы, готовясь тут устроить перестрелку.

– Не трогайте их! – тревожно заголосила кураторша. – Они из Корпорации!

Бессильная злоба и ярость повисли в пространстве. Маргарет готовилась сорвать кнут, но остановилась. Эрнест видел, что его бывшая собиралась располосовать, отчего ему стало ещё больнее, но всё же он нашёл в себе силы покинуть это место достойно, не устроив от негодования и омерзения бойню.

– Я буду писать в Культ Конституции! – прокричала «Мать» вдогонку, держась за выбитый глаз, но Эрнесту уже всё равно.