Под ласковым солнцем: Ave commune!

Парень устремляет взор от толпы на исполинской площади, но взгляд не находит ничего кроме гряды бетона, железа и пластика, из которых собраны самые огромные каменные джунгли, которые только есть в Директории. На многие-многие километры тянутся леса высоченных зданий, непроглядные гущи бетонных зарослей, вмещающих в себя несколько десятков миллионов партийцев. Сотнями этажей здания-великаны заслоняют солнечный свет, который тут привычное дело и поэтому улицы и нижние районы пребывают в вечном сумраке. Освещение тянется вдоль маленьких улочек и дорог длинной вереницей ламп и светильников, фонарей и диодных панелей, неся свет в районы, которые без них обречены погрузиться в беспросветный сумрак на долге годы.

Когда примерно месяц тому назад его привезли в город, ставший мегалополисом, от одного вида архитектуры парню стало дурно. Его называют «сверхульем» – местом, где каждая постройка выдержана в монолитном стиле – кубической формы и выкрашена в цвета мрачного несолнечного небосвода. Окна маленькие, узкие, будто бы в средневековом замке и даже сейчас парень вынужден наблюдать за городом из-за весьма небольшого окошка, через которое очень скудно поступает свет.

Шестнадцатое декабря по имперскому стилю или семнадцатое «Зимней Коммуны» – для жителей Директории славный праздник. Парень в капюшоне наблюдает за празднеством – люди собрались на площади, чтобы воздать хвалу «Духу Великой Стачки». Несколько десятков лет назад, в этом городе низшие слои общества прекратили работу на буржуазию выжженного мира, объединившись в «народные эскадроны смерти капитала» и тогда родилось боевое крыло движения сыновей и дочерей «Союза Коммун по заветам Маркса». И теперь, сред всепоглощающей убогости красок творится шествие, цель которого – отдать честь древним героям, поправшим власть буржуа.

«Вот холера, но даже Рим… столица Империи, Рейха не была так безумно выстроена» – каждый раз думает юноша, когда смотрит в окно, со странной для себя теплотой вспоминая золотые купола храмов и бедно выкрашенные дома. Он помнит, что только Культополисарии могут сравниться по гротеску и монументальности, холодности и серости с местными исполинами, но даже в Риме таких немного. Красивые сады и величие, отражённое в медной окантовке зданий, сохранение древних памятников, и вечный спор Министерства Эстетического Уюта с Культом Государства – для юноши только сейчас это кажется не безумием, а чем-то родным и потерянным.

«Какой же я был дурак» – стал погружаться в посыпание головы пеплом парень, но его выдернул из размышлений такой знакомый, но отравленный холодом бездушья, голос:

– Товарищ Столичный Словотворец Давиан! – раздалось обращение сзади. – Старший товарищ Сигизмунд ВТС-1384 вызывает вас.

Парень обернулся и увидел, как посреди высокого коридора, средь кровавых стягов, стоит высокая фигура человека. Это тоже парень, только его одежда представляет собой лишённую цвета рясу, утянутую обычной верёвкой, покрытой швами и заплатами. В блестящей коже черепа, резко на левой стороне головы, переходящей в металлическое покрытие, сменившие кость, отразились блики тусклых лунных ламп.

– Как же они тебя изменили, – шёпот, отягощённый печалью, ниспал с уст Давиана, который не может смотреть на своего старого друга без боли в сердце.

Перед ним стоит парень, чьё тело сильно исхудало и теперь похоже на обтянутый кожей и высушенными мышцами скелет. Вокруг глаз тёмным покровом пошли синяки, от страшного недосыпа, ибо с четырёх утра и до десяти вечера этот человек вынужден проводить в поручениях и чтениях священных текстов.

Давиан помнит, как вокруг него организовали досрочное всекоммунальное голосование на то, чтобы он смог пересечь границу своей Коммуны и пребыть в этот оплот коммунизма. Но голосовали ли за Пауля? Конечно же, нет, поскольку для народа коммун он не более чем средство исполнения своих желаний, предмет, который приписали к Давиану.

– Вы что-то сказали? – хриплым и тихим голосом прозвучал вопрос, но ответа на него не последовало.

Раньше карие очи содержали в себе жизненность, тягу к существованию, а теперь они подобны отражению чёрной пучины. В них нет ни намёка прежнюю жгучесть, стремление жить.

– Нет, младший товарищ Пауль… я ничего не говорил. – Медленно ответил Давиан и стал идти за бывшим другом.

С комом у горла парень наблюдает за тем, что сделали с его бывшим товарищем. Ему часть мозга заменили машиной, сделали его полностью подчинённым «общей воле». За попытку бунтарства и свержения власти Партии из него сделали биомашину, привели к максимальному знаменателю равенства. Не так давно он ещё мог хоть как-то, на малую толику, суверенно мыслить, несмотря на то, что из него выковали фанатика. Теперь любой позыв инакомыслия фиксируется техцентром и максимально быстро подавляется. Каждый партиец придя в «центр» может заглянуть в голову одного из подобных человек и осуществить своё право на «народно-демократический» контроль таких людей. И всё во имя общего блага, конечно.

Юноша идёт за плывущей серой фигурой, чья голова ловит слабые отражения ламп. Он прошёл метров двадцать, прежде чем они уткнулись в большую дверь, вылитую из металла и выкрашенную в цвет артериальной крови. Только стоило им приблизиться, как дверь лязгнула слабым скрипом и поспешила открыться.

– Проходите товарищ Давиан. Вас уже ждёт Столичный Совет Глав Духовных Малых Коммун.

Парень склонил голову в лёгком кивке и прошёл вовнутрь, минуя небольшой холодный коридорчик, облицованный каменными плитами. Он оказался в помещении, смахивающим на маленький амфитеатр, где в центре, на «сцене» стоит приведённый человек.

Давиан кинул взгляд и понял, что он в окружении больших выступов, на которых расположились людей. Непроглядный мрак цепляется к ним, словно второй саван. Они сокрыты в темени, и только луч тускло-белого света падает на пришедшего юношу, подсвечивая его для собравшихся.

– Мы приветствием тебя, Давиан Т-111222, – хором обратились к нему люди, отчего получилось, что ему отсалютовал один человек холодным многоголосьем.

– И я вас приветствую, товарищи.

Лёгкий холодок пробежал по спине юноши, а в коленях почувствовалась беглая ломка. Послышался стук сердцебиения. Эмоция страха стала медленно овладевать парнем, пока он пытался разглядеть лица фигур, сокрытых за пеленой сумрачности. Глаз Давиана приметил, как во мраке что-то шевельнулось и направляется по лестнице в центр амфитеатра.

– Я от лица Столичного Совета Глав Духовных Малых Коммун рад видеть тебя, товарищ Давиан.

– И я рад вас приветствовать, старший товарищ Сигизмунд.

Слова Давиана направлены высокому человеку, чей статус отражён в красной звезде, наколотой у самого воротника, которая чуть закрыта волнами ткани. Этот человек, как все собравшиеся: все они – старшие товарищи, а значит и круг полномочий у них больше, как и «народное жалование». Несмотря на равенство, а точнее попытку уравниловки, их жалование складывается не только из того, что выдаст Парораспределитель Ресурсов, но и в «народных подарках», этакой вольно-принудительной десятине.

– Вы вызывали меня, товарищ Сигизмунд?

– Да, товарищ Давиан, мы желали тебя видеть, для того, чтобы сообщить тебе, что твоё обучение скоро закончится, и ты сможешь вернуться обратно в Улей №17. Тебе придётся занять новый пост там.

– Какой? – робко спросил Давиан, опустив голову.

– Старший Подручный Главного Помощника Младшего Всепартийного Творца Слова.

От такой новости Давиан готов был улыбнуться, но не смог. Тяжесть его положения, скорби на душе задушили улыбку, так и не дав ей родиться. Перед ним стоят главы малых сверхульевых коммун, те, кто поставлен Партией для власти партийной и консолидацией со властью народной. Они твердят

– С-спасибо, – дрожащим голосом выдаёт Давиан. – Это…

– Рационализм, – хладно обрывает Давиана один из собравшихся. – Ты показал хорошие показатели идеологического просвещения, о тебе хорошие отзывы с мест духовного труда. А если всё так и есть, то значит, тебе можно идти дальше по Партии и стать тем, кто помогает носителю народной воли в Улье №17.

– Ты знаешь, зачем тебя отправили? – вопросил Сигизмунд. – Да откуда тебе было это знать… сам Форос тебя направил сюда на воспитание и взращивание, поскольку он увидел в тебе искру народного слова, того, кто сможет повести народ вперёд в делах идеологических.

– Да, осталось только ваше назначение согласовать с народом через пару-тройку дней, и можете вступать в должность, товарищ Давиан.

– Согласовать? – спросил Давиан.

– Да, всё так и есть. Только должности повышенной важности назначаются Партией, но ты должен помнить, что народ и есть Партия, а Партия – это народ, так что назначение это воля всего народа.

Давиану показалось это сумбурным. «Тогда почему всё не назначается Партией? Всё для концерта власти, карнавала идейного безумия?» – двумя вопросами Давиан позволил себе опасное отступничество от идей Коммуны. Но он промолчал, лишь подняв глаза на амфитеатр покрытый мраком.

– Ты всё понял?

– Да, товарищ Сигизмунд. Вы вызывали меня для этого?

– И почему я слышу в твоём голосе скептицизм? – вопросом на вопрос говорит старший товарищ. – Такова народное установление, воля его. Столичный Совет Глав Духовных Малых Коммун должен вызывать партийно-народных деятелей для донесения для них важной информации.

Давиан молчит, пытливо смотря на Совет, не говоря ни слова, пока тишину скидывает голос другого человека:

– Так мы соблюдаем народное единство, когда все представители народа говорят от имени его, донося волю его одному человеку. По сути, народ доносит свою волю члену развитого социума.

Вызванный юноша продолжает молчать и ничего не говорит. В уме он пытается сохранить хладность, внешнее спокойствие, вступая с возмущением в борьбу. Его изъедает мысль о том, насколько закручены гайки народного бюрократизма, формализма и нездорового символизма. «Чтобы ублажить народное сознание самодовольством от кажущейся власти в его руках, Партия готова устраивать подобные карнавалы и представления хоть каждый день» – мыслит Давиан, скрипя зубами. Парень не понимает, как он мог любить и рваться в эту страну, называя её оплотом здравого смысла. На практике, всё оказалось с точностью наоборот – Директория Коммун больше походит на один большой цирк, с господином Партией во главе.

– Вам всё понятно, товарищ Давиан?

– Да, товарищ Сигизмунд.

– У Столичного Совета Глав Духовных Малых Коммун есть ещё поводы задерживать товарища Давиана?

– Нет! – все ответили в единое одноголосье, и позволили юноше отстраниться.

Давиан быстро прошёл все помещения и вышел на улицу, как можно быстрее устремляясь прочь от здания, в котором был. Единая воля руководителей и их показной символизм единства с народом показался Давиану отыгрышем принципа монолитного единства Партии и общества.

Вокруг юноше, на краю Сверхулья, громоздится огромнейший лес серокаменных построек и зданий, выстроенных всех в соответствии с архитектурным принципом равенства стилей, который был «мудро» принят народом и Партией – холодные, квадратные, с железными дверями и единственная раскраска – алые знамёна, ставшие яркими багровыми пятнами на теле бесцветного града.

Сердце Давиана скрипит при виде этой безвкусицы, которая веет тюремными мотивами, а знамёна, пёстрые яркие на фоне серого полотнища, просто сводят с ума. Он смотрит дальше и видит, как город только возвышается, уходя к поднебесью. Окраины города ещё могут похвастаться тем, что изредка им достаётся лицезреть небо, а вот дальше здания настолько огромны, что от тьмы спасение только искусственное освещение, которое сверкающими вереницами оплетает центр оплота Директории Коммуны – огромный комплекс бетонных исполинов, называемый «Слава Партии и Народа».

Но Давиану сейчас не до созерцаний. Он, потирая глаза, в которых рябит от яркости диодных панелей и светильников, тянущихся по узким улочкам, ступает вперёд, на работу. Подошва обуви ступает на холодную плитку, стиснутую огромными зданиями, и парень идёт, протискиваясь средь сотен человек, спешащих незнамо куда.

«Опять читать эти проклятые проповеди, опять махать народилом и воздавать молитвы народу» – с подавленным гневом подумал Давиан, вспоминая, что сегодня на Складе Распределителей ему придётся воздавать хвалебные литании и махать золотой чашей на трёх цепочкой, в которой тлеют благовония – «народило».

– Ох, Юля, – скорбно прошептал Давиан. – Как же жалко… как же печально.

Давиан сокрушился от того, что не смог попрощаться с той девушкой. Его прибрали моментально, мгновенно пустили в оборот действий партийно-воспитательной машины, дав только вещи собрать, а после чего его посадили на самолёт и отправили получать опыт. Сейчас он думает, что если бы была хоть одна свободная минутка, хоть один-единственный момент он бы потратил его на прощание с этим человеком, который последний в этом мире, с которым он может быть откровенным, свободным. Она для Давиана – свет во мраке коммунистического бытия, без которого он сойдёт с ума, как ему кажется.

Идя переулок за переулком, двигаясь по абсолютно прямым, с изгибами и поворотами только на девяносто градусов, улицам, Давиан выходит к большому высокому строению. Юношу поливает холодный свет ламп, вокруг него толпа людей, которые теснятся и давят друг друга, как крысы в узком тоннеле, но он не обращая ни на что внимание, продолжает топать к Складу Квартала №11 Сверхулья №1. Он поднимает голову с искрой скорби и гнева смотрит на место работы, вспоминая то, что рассказывали ему о нём.

Народное управление ресурсных складов – огромнейшая сеть перераспределения всех материальных благ, которые добываются в Директории Коммун. Вся сфера повинности Труда работает на эту машину. Денно и нощно отправляя на её склады, то что было добыто или произведено в цехах и на заводах.

– Проклятье, – выругался юноша, подходя к зданию.

Давиан помнит, что «во имя лучшего устройства ресурсообеспечения, вся система складов будет находиться под руководством Партии. Но людям нечем беспокоится, поскольку Партия и есть народ, а народ – это Партия». Вспомнив, Давиан усмехнулся этой фальши и умелому ходу. Так Партия держит в своей власти главный источник достатка, по сути, в её власти вся «кровеносная» система Директории Коммун и если бунтари посягнут на Партию, то там может отсечь от себя целые регионы и задушить в голоде и холоде миллионы людей в отместку, а посему никто и не смеет поднять головы, боясь лишиться тех благ, которые были отвоёваны после эпохи страшной разрухи.

Юноша подходит к большой железной двери и подставляет правое око к панели, из которой вырвался пучок света и пронёсся по глазу, потом же Давиан коснулся пластинки, на которой сенсоры проанализировали его отпечаток пальцев. Затем ему пришлось плюнуть в специальное отверстие рядом с дверью, чтобы датчики сосчитали его генотип.

– Товарищ Столичный Словотворец Давиан-Т-111222 распознан.

После того как раздались слова машины, дверь распахнулась и Давиан прошёл в большое широкое помещение, где развернулась грандиозная работа. Огромные пространства, заставленные пластиковыми, деревянными и металлическими ящиками, везомые сюда огромными грузовиками на разгрузку. Сотни человек, на пару с человекоподобными андройдами занялись работой – запроси на электронных планшетах, данных о поставках и отправках, транспортировка вещей в распределители, проверка объектов и тому подобная работа. Давиан понимает, что какая-то часть вещей останется здесь на нужды квартала, а как какая-то поедет дальше согласно запросам в склады улиц, сот, этажей или холлов. Очень многое тут со Склада Сверхулья, какая-то же часть вещей прибыла напрямую от заводов, которым позволено поставлять фиксированную продукцию на определённый территориальный уровень общественной власти.

Давиан проходит дальше и сверяется по времени. Уже полдень, он успел, а значит, пора начать «Короткую дневную службу». Проходя мимо людей, ступая пол бетонному полу, он берёт из «духовно-идеологического уголка» «народило» и «идеалогирь» – сборник хвалебных песен коммунизму, содержащий ксомуны. Его усталый взгляд касается высокой трибуны, стоящей на небольшом балконистом возвышении, к которому ведёт вихревая лестница и Давиан быстро идёт туда.

Звучит пронзительный короткий звон – призыв к началу службы и Давиан подходит к трибуне, раскрывая книгу и протягивая «народило» в правую сторону, где андройд залил ему туда специального раствора и поджог его, отчего оно страшно закоптило, и в воздух исторгнулся страшный приторный аромат.

– Так воздадим же хвалу нашему коммунистическому учению! – раздался механический голос системы автоматизированного оповещения, которая провозглашает объявления и Давиан начал; работа временно прервалась, и на юношу уставились десятки глаз, в которых горит огонь, жажда услышанья «святых» слов.

– Иделог ноль-третий! Воздадим хвалу коммунизму, учению, которое уничтожает неравенство и даёт хлеб нищим, которое вселяет трепет в сердца богатых и служителей лживых культов, крушит семьи половой свободой и утверждает во славе своей правду народную.

– Слава! – повторил народ.

– Иделог ноль-шестнадцатый! Истины твои, коммунизм великий, да осветят сердца наши, да устрашат врагов всякого равенства, да дадут нам насладиться всласть плодами твоими, которые ты посылаешь нам!

– Слава!

– Иделог ноль-двадцатый! – переворачивая страницу, зачитывает Давиан, стараясь не смотреть на перекошенные от безумной «радости» лица людей. – Слава, слава, слава тебе коммунизм, учение избранного народа. Слава тебе за то, что Партию нам дал, которая утвердит в людях веру в правду. Утвердит веру в то, что семья – язва на теле развитого общества, а половая свобода, совокупление всех со всеми, сношение женщин, мужчин, андройдов и зверей – это есть верный путь к свободе. Пусть коммунизм утвердит в нас веру в то, что уничтожение богатых и их детей, изничтожение всякого буржуазного гада и отпрысков его, на теле народа праведного есть священная война во имя благополучия. Коммунизм – это слава человечества, это апофеоз развития рода людского, лишённого веры в истины христианские, это подарок того кто рождён зарёй! – Давиан сильно нахмурился, когда прочёл эти слова, поскольку тут они очень сильно соприкасаются с религией.

– Слава!

– Завершительный иделог! Коммунизм, веди нас в царствие свое и утверди нас там, дай нам славу твою распробовать и нести его по земле словом или мечом страшных пожарищ, который уничтожит всякое неравенство или гнетущую мораль.

– Слава!

По завершении чтения, Давиан отдал «народило» и книжку андройду, затем вознёс руку вперёд, к людям и прочитал завершительные слова:

– О священный народ, единственный проводник духа коммунизма, славься и будь славен и превознесён!

– Слава нам! Слава избранному народу, который выше всех!

После этих слов короткая служба была окончена, и Давиан пошёл в свою маленькую каморку, выделенную ему Партией для труда и упражнений в духовности. Как только он ступил на первую ступень лестницы, он был остановлен высоким человеком в сером классическом костюме, который с ним заговорил тяжёлым холодным голосом:

– Давиан, если не трудно, подсобишь?

– Чем, товарищ народный управитель квартального склада?

– Мне нужно найти Сима, в творческой коммуне «Красный рассвет».

– Зачем?

– Он должен отдать документ по доставке.

– А позвонить?

– Прости, я телефон свой посеял, а работнички мои сейчас заняты. Нам должны подкинуть фуру с вещицами для народа, и ребятки нужны будут на разгрузках, что б его намотало на колесо равенства, – ругательство коренастого лысоватого мужчины показалось Давиану очень странным, но юноша промолчал.

– Хорошо, я пройдусь туда.

– Вот спасибо тебе, – хлопнул его по плечу управитель, – ты – настоящий товарищ.

Давиан не желал что-то говорить против или спорить. Душевных сил на это просто не осталось, и он молча решился помочь, отправившись туда, где этот проклятый город внемлет духу Содома и Гоморры сильнее всего.

Давиан помнит, что большинство огромных городов разделена не только Волею Партии на Сферы и Повинности, но по устроению народному в них выделяются Малые Коммуны, как территориально-административные единицы общественного управления, в которых решаются политические и социально-экономические дела. Но помимо них, есть в таких городах выделение ряда коммун по идейно-духовному признаку. Так появились библиотечные, учебные, спортивные, рекреационные и так далее, однако Давиана пугает совершенной иной вид Коммун – творческие.

– Похотью по развращённости, – тихо промолвил Давиан, ступая за порог здания и переходя на быстрый шаг идя в одну

Двухкомунная система, когда есть административные единицы и территории для проведения досуга и вторичного обучения для Партии показалась очень привлекательной, ибо так она сможет усилить контроль и власть над народом, подавая это как «увеличение степени наблюдения общества над собой». Был создан даже специальный Фонд обеспечения коммун вторичной важности, подчинённый Управлению складов и получающий ресурсы оттуда.

Давиан прошёл по трём улица и оказался на пути в большой спуск. Полсотни ступеней уводили в подножье огромных исполинских зданий и, сглотнув слюну, Давиан ступил в объятия тьмы, кроющейся в сердце начала «творческой коммуны».

Спустившись, Давиану предстала длинная прямая улица, в которой шатается множество странных людей. Специальное партийно-народное установление позволяет членам творческих коммун прибегать к использованию красных или смежных с ним цветов, рождая разнообразие в оттенках, а поэтому люди тут чудили.

Навстречу Давиану вышел высокий стройный человек, в кожаной красной жилетке, лицом, выкрашенным в оранжевые цвета, с багровым ирокезом. Его ноги скрыты за широкими джинсами, пёстрой расцветки.

– Товарищ, вы здесь что-то ищете? – прозвучал звонкий голос.

– Да, я ищу Сима.

– Идите в главный творческий дворец. Это прямо по улице.

– Спасибо.

Давиан ступил дальше, и тут же дверь распахнулась, и на улицу вышел мужчина, держащий в руках картину. Лицо парня всё в пудре и тональном креме, одежда его – дырявый чёрно-красный балахон, а на полотне картины красно-оранжевые непонятные пятна.

– Вы пойдёте в наш театр? – вопросил у Давиана, человек с картиной.

– А что там показывают?

– Ох, там чудеснейшая постановка «Сатир и Дездемона».

Давиан не желал, и приближаться к театру коммуны. Один раз он попал на постановку, где театралы бегали голые по сцене и полтора часа кидались друг в друга яйцами и комками краски. Апофеозом было, когда мужчину, подвешенного крюками за кожу, вынесли на обозрение всей залы и поливали его красками, называя это «кульминацией – помазание коммунистическим елеем».

– Нет, спасибо.

Давиан ускорил шаг, желая, как можно быстрее выполнить поручение. На его пути возник ещё один мужчина, на котором помимо трусов ничего нет. Всё его тело покрыто срамными рисунками изображений сцен совокуплений и похотливых мотивов. Этот мужчина – живая картина, на котором изображены сцены, описанные в идеологических текстах, попирающие старую семейную мораль.

– Как вам, товарищ? – спросил этот мужчина и горделиво заявил. – Теперь по мне дети смогут учить то, чему вы учите словом.

«Полная деградация культуры» – подумал Давиан. – «На вас нет Инквизиции. В Рейхе за подобное поведение вас бы всех высекли и отправили на каторгу, чтобы неповадно было упиваться культурным безумием».

Давиан скорбно жалеет, что покинул Империю. Он отдал бы всё, лишь бы не видеть этот разврат и декадентство, которые подаются Партией как норма человеческой природы, продиктованной естественно-коммунистическим началом.

Дальше его ухо услышало, как из подворотни доносятся страстные стоны и, сдержавшись, чтобы не разругаться он устремляет взор туда. Тридцатиступенчатое углубление заканчивается небольшим амфитеатром, на котором устроили представление три актёра – две девушки и один мужчина. Лица женского пола, в лёгких прозрачных одеждах, носятся вокруг оголённого парня и пылко воздыхают, а мужчина, в полуприсяд, на холст бумаги выдавливал из ректального прохода яйца, в которые была закачана краска и тем самым он создаёт картину.

«– …, что это такое?!» – начиная с нецензурной брани, воспылал негодованием в мыслях юноша, наблюдавший за картиной.

Увидев это, Давиан еле как сдержал позыв внутреннего омерзения и яростным рывком заставил себя идти дальше. Творческие коммуны, где разрешено всё, кроме запрещённого Партией, стали оплотами самого отвратительного и Давиан старался их обходить всегда, избегая созерцания подобного «искусства».

Ступая дальше, юноша встретился нос к носу с девушкой, которая несла с собой какую-то непонятную статую, вырезанную из дерева. Приглядевшись, Давиан увидел, что это два совокупляющихся андройда и тут же ему захотелось сплюнуть от негодования. «Убив мораль, Партия убила и человека в человеке, сделав из него грязное животное» – помыслил парень.