Под ласковым солнцем: Ave commune!

Как только слова легли на благодатную почву, произошёл самый настоящий взрыв, и топа взревела, как единый дикий организм, оскорбляя и понося юношу, который не в силах даже поднять голову, чтобы посмотреть на десять тысяч судей.

Но кто-то смог перекричать всех и злобные слова были уловлены Форосом:

– Обратить его в равенство! – раздался крик из толпы, который моментально разлетелся как чума и его подхватили тысячи человек, в один голос скандируя. – Обратить в равенство! Обратить в равенство! Обратить в равенство!

Голова Фороса склонилась в лёгком кивке, и рука обратилась ладонью к народу, чтобы успокоить его:

– Тише-тише! Я понимаю ваш гнев и негодование, а посему я приступаю к первой стадии «Обращения в равенство»!

После гортанного грохота из храма вышли два человека, в серо-красных одеяниях мешковатого типа, чьи руки обременил небольшой сияющий белым пластиком сундучок, грохнувшийся возле ног Фороса и сию секунду раскрывшийся.

– При обыске комнаты Пауля ППС-1288 было обнаружено несколько предметов из лично-дозволенного имущества, – стал говорить Форос о предметах, которые выделяются народом для личного пользования человеку и список которых строго закреплён, чтобы не дать ему больше, чем он заслуживает.

– Но это не всё! – добавляет протоколист.

– Да, вместе с этим мы нашли имущество лично-чувственного характера. Среди этого – серебряное кольцо, значок двуглавого орла, железный, перьевая ручка из дерева и деревянный кулон с оттиском двух неустановленных лиц. Что ж, теперь всё это принадлежит Директории Коммун и её народу! Пользуйтесь, партийцы!

Как только Форос это огласил, лицо Пауля попыталось обратиться к иерарху, чтобы выкрикнуть проклятье, но не хватило сил, ни моральных, ни физических, он еле как на ногах стоит, и оно так и осталось прикованным к груди. А массы народа придаются ликованию и радости, ведь теперь они будут пользоваться чужим имуществом, которое обобществили».

«У этих псов разве нет ничего святого?!» – яростью зажглась жарким пламенем в Давиане. – «Это кольцо подарено ему отцом… это же его семейная реликвия!» – говорит про себя юноша, вспоминая, что Пауль в своё время всю ночь потратил на поиски кольца, когда его потерял, а деревянный кулон – это подарок ему и сестре матерью. – «Они не могут так просто это забрать! Это же народное воровство!»

– Продолжаем! – горло Фороса выдало оглушительное слово, давая знать, что этому существу микрофон с динамиками не нужен. – У нас есть доказательства его мятежного поведения.

Шестипалая ладонь уставилась в народ и из сердцевины вывались лучи и пучки света, которые соткали из частиц освещения голографическую анимацию, которая показала момент свершения преступления.

Давиан смог разглядеть, что это уже не то, что ему показывал Форос вчера. На этот раз видео… монтировано. На нём Пауль без разговора, подходит к милиционеру, наносит удары не книгой, а мясницким топором, а в конце… отрывает голову. После жестокой расправы он сколачивает на быструю руку команду отменного зверья, которая начинает… убивать мирных партийцев и забирать их имущество себе.

В этот момент, когда глаза юноши с возмущением смотрят на безобразное враньё, в разуме всплывают слова, как-то сказанные Форосом на одной из проповедей: «Среди лжи есть благая, но это только такая ложь, которая творится, чтобы защитить коммунистические устои и народ коммунальный».

И по-видимому сейчас Форос откровенной ложью пытается «защитить» устои, нагнетая обстановку вокруг ситуации и желая продолжить процедуру народной экзекуции, да потешить людей, для которых подобные суды стали истинной отдушиной в сером безрадостном мире.

«Это же ложь!» – было хотел выкрикнуть Давиан, и понял, что если он сделает это, то его завернут как пособника мятежа.

– Вот видите! Видите! – разразился криком Форос. – Это проявление человечности древности, когда люди поклонялись чувственному мировосприятию. Они были злы и вероломны, предавали во имя собственности и чувств великие идеи коммунистического развития! Вы видели всё, так какой же вердикт вынесет народ!?

И снова поднятые к небесам руки с кулаками и истошный вопль толпы, средь которого можно различить только одну фразу:

– Обратить его в равенство!

– Хорошо, – скрежета горловой механикой согласился Форос и его посох ловко подсёк ноги Паулю, отчего тот рухнул на колени и едва не вышел из сознания.

– Так его! Так! – ревёт толпа.

– Начинаю вторую стадию обращения в равенство. За сим я назначаю тебе, приблуда антикоммунистическая службу народу плотью твоея, телом своим ты окажешь услуги людям простым, тем самым равняясь с ними. Я даю тебе три года искупительной службы в «Храме коммунистического полового учения имени товарища Калантай»!

«Его сделали общественной собственностью» – с горечью констатировал Давиан и его мысли едва не потерялись средь сумасшедшего народного улюлюканья, и юноша видит, что всеми силами из его друга пытаются выхолостить человечность, сравнять с ничтожеством.

Давиан видит, как поник лицом Пауль, как его глаза сделались мокрыми, и засияли на щеках слёзы, но это не успокаивает одурманенный люд, продолжающий истошно верещать.

– Да что же творится? – никому не слышимый шёпот доносится от Давиана и только один человек его уловил и ответил на него тихим женским голосом:

– Обращение в равенство. Вот что творится.

Дрожь и страх одномоментно пробрали тело и душу юноши, и он мгновенно забегал взглядом по все сторонам в поисках хозяина реплики, обнаружив, что рядом с ним стоит среднего роста черноволосая девушка, в непонятных облачениях цвета вычищенного бетона.

– Юлия? – ошарашенно спросил Давиан. – Это вы?

– Ну, а кто же ещё? – ухмыльнулась дама и сию секунду выдала чувственное сожаление. – Эх, не повезло вашему другу. Это только начало тех мучений, которые с ним сотворят партийные изуверы.

– А ты не боишься, что тебя вздёрнут за такие слова?

– Ты оглянись вокруг и скажи, кому до нас есть дело?

Давиан снова решается посмотреть вперёд, чтобы увидеть, как всё сложится дальше, как поступят с его другом и ужас обнял его, стоило только увидеть, какая новая кара ждёт Пауля.

– Ну же, партийцы Директории! – гулко взывает Форос к дикой толпе, поигрывая своим посохом, звезда которого перевернулась и от напряжения накалилась до состояния красного свечения, превратившись в клеймо, рассыпаясь адскими бликами на корпусе тела иерарха. – Я могу приступить ещё одной стадии Обращения в равенство?

Народная мешанина тут же стала кричать:

– Приступай! Приступай! Приступай!

Кончиком остроконечного пальца Форос рассёк на спине покров одежды Пауля и его посох мелькнул в быстротечном взмахе и своим концом въелся в плоть, прожигая её раскалённым докрасна символом власти. Что было сил, юноша взвыл, прокричав во всё горло зов боли, но толпе и Форосу страдания и стенания безразличны. Он мятежник и должен быть наказан по всем правилам, которые только придумает Партия.

– Это безумие, – возмутился тихо юноша.

– Нет, это всего лишь показательная порка, – ответила девушка, – чтобы остальным не было повадно.

– Но почему именно так? Прилюдно и жестоко?

– Я же говорю: чтобы остальным было неповадно. Это рядовое мероприятие, проводимое из года в год. Партийцы смотрят, радуются, как бьют другого, видят какой он плохой и ещё больше радуются, что они живут так, как им велела Партия.

Спокойный тон, облачённый в форму полушёпота, принёс страх для Давиана. «Как она может говорить так спокойно о таких вещах? Почему это звучит как официальная процедура, как… как… постоянный фестиваль? Почему?» – вереница вопросов взбудоражили юношу, и всю их сущность он попытался изложить девушке:

– Юлия, а почему у такого события такая… регулярность?

Прежде чем ответить, края губ Юли чуть колыхнулись, обозначив секундную улыбку, рождённую то ли от усталости всего происходящего, то ли от видимости всего безумия, которое творится подле них, но не способности что-либо с этим сделать. Бессилие и тягость всем происходящим обременительным грузом давным-давно лежат на душе юной особы.

– А как вы думаете, Давиан? Так же Партии просто жизненно необходимо нужны мятежники, что бы под видом «бесконечной войны с врагами народа», помыкать этим самым народом как угодно и вытворять с ним, что хочешь.

От вспыхнувшей ярости Давиан чуть не задохнулся, в нём возникло желание, непреодолимый зов, призывающий его кинуться на Фороса и растерзать его. Голос неожиданно стал дёргаться и дрожать, только уже не от страха, а от бури гнева, приливной волной, захлестнувшей парня:

– Т-то-о есть Пауль… э-это пр-просто же-же…

– Возьмите себя в руки, Давиан.

– Хорошо, – тяжело выдохнул юноша и через пару мигов уже успокоил сердцебиение и состояние, нормально изложив мысль, стараясь её как можно сильнее укутать в шёпот. – То есть, Пауль это просто жертва «внутренней войны Партии?» Баран, положенный на алтарь стабильности и во имя поддержания Генерального Курса?

– Именно так, – преспокойно согласилась Юлия, не унимая взгляда с представления, как Форос колотит посохом Пауля, что, по мнению иерарха должно «привести отступника к покаянному равенству», тихо продолжив разговор. – Вы же понимаете, что если у Партии не будет врага, она его всегда выдумает? У неё должен быть враг, иначе все маховики репрессии и подавления окажутся бесполезными и ненужными… нисколько для самой Партии, сколько для народа.

– То есть всё это «обращение в равенство» только для поддержания покорности населения?

– Поверьте, в руках у Партии крайне широкий инструментарий подавления инакомыслия и ещё больший для поддержания идейного курса. Все должны верить, что всё вытворяемое Партии, это делается народом.

«Да кто ты такая, что столько знаешь о Партии, её целях и сущности?» – задался вопросом Давиан, не понимая, откуда Юлия столько набрала знаний о главной метрополии народной воли в Директории.

– Так же Партии всегда нужны «козлы отпущения», на которых можно повесить все грехи и просчёты.

– Это как?

– А смотрите. Сейчас будет четвёртая стадия.

Давиан послушался совета и вновь стал внимательно и сосредоточенно смотреть на «представление». В руках Фороса метнулся посох и латунное заострение на конце, одна из стрел звезды, рассекла плоть на плече Пауля, оставив хорошую царапину. Ещё одно издевательство, призванное вдолбить в головы партийцев, что грешить против Партии нельзя, что это карается муками.

«Страх, вот, что рождает Партия. Все должны её бояться и страшиться даже слово сказать против её поведения. Но страх же рождает ненависть, так почему же люди её неистово любят? Гипноформирование? Пропаганда по телевизору? Тут нет плакатов и лозунгов на стенах, да нет в них нужды. Люди думают, что грешить против Партии, значит наносить вред народу, то есть себе в частности… они так размышляют. А кто этого хочет?»

Мысли Давиана сменяются грохотом несуществующего рта Фороса:

– Партийцы, вы видели, что этот человек – мятежник, но помимо этого, он ещё и вредитель. Он, – металлические пальцы указали в сторону поставленного на колени юношу, – вредил деятельности Партии.

– Обратить в равенство! Обратить в равенство! – безумно завывает народное сборище, которое опьянело от запаха и вида крови, теперь ему подавай ещё больше зрелища. – Да, убей его! Убей!

Ладонь из металла снова устремляется к народу, призывая его к спокойствию, и все умолкли в ожидании продолжения экзекуции, а главный ведущий истязаний продолжил:

– Праведный народ Директории Коммун, прошу вас, послушайте меня. Мы не сможем в этом месяце направить в распределители стандартное количество продуктов, потому что этот проклятый вредитель испортил документы!

Ответом естественно послужило народное осуждение и брань, которая усыпала истерзанного Пауля.

– Народ! Нам не удастся подготовить достаточно предметов лёгкой промышленности! И всё из-за этого вредителя, которые украл и уничтожил документацию с несколькими важными техническими регламентами!

Сию секунду люди, которые ещё вчера голосовали за то, чтобы принять Пауля в своё общество, разразились угрозами и оскорблениями, готовые собственноручно расправиться с ним.

– Но ведь это ложь… ложь… ложь, – бессильно шепчет Давиан. – Как они так могут? Как?

– Это никого не волнует, – говорит рядом стоящая Юлия, – люди получили козла отпущения. Они теперь знают, кого винить в своих бедах. А Партия получила того, на кого это можно свалить.

– Мерзко… неправильно.

– Главное, что «и овцы сыты, и волки целы». Никто не будет винить Партию в «неэффективности» распределения, если будут «вредители», в погоне за которыми можно и пару десятков «несогласных» с Генеральной линией завернуть. Да и никто не хватится «пропавшей» продукции.

Ещё одна лавина негодования оборвала первобытным рёвом перешёптывание Давиана и Юли, напомнив им о том, что творится у «храма». Тем временем Форос стал зачитывать ещё один приговор:

– Я, Форос Ди, главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова, приговариваю этого диссидента, мятежника, бунтовщика и вредителя к четвёртой стадии «обращения в равенство», которая будет исполнена в Доме Правосудия и Воздаяния, за закрытыми дверями.

По скончанию речи, серебристый блеск механических пальцев охватил золотистое свечение латуни, и посох ударил по мраморной поверхности, раздав характерный звук стука металла о камень. Это напомнило Давиану то, как судьи в далёких эпохах прошлого били молотками по деревяшке на столе, чтобы завершить судебный процесс. Только этот кровавый концерт лживого правосудия имеет мало чего похожего с настоящим судом, который призван восстановить нарушенные права и воздать преступникам по закону. Тут же был самый настоящий фестиваль партийного самодурства, который устраивался только для чистой показухи, чтобы дать людям врага, который виновен во всех грехах, который подтверждает важность и необходимость партийного тоталитаризма, «оберегающего народ и выражающего его волю».

– Вот и конец всему, – приговаривает Юлия, смотря на то, как Пауля в кандалах вновь уводят за стены храма, где подготовят к финалу всех издевательств.

Люди стали постепенно разбредаться – кто куда. Все удовлетворили жажду крови и «весёлых» представлении. Серый, безликий мир, где есть тотальное подчинение и машинное мышление, достойное механическому повиновению человекоподобному роботу, взрастил в народе голод по ярким эмоциям и жажду их проявления. Несмотря на системы гипноформирования, на выхолащивание чувств, очень трудно выбить то, что заложено сотнями тысяч лет эволюции. Партия же умело подхватила эту нужду и перевела её в формат «народных судов», где партийные лидеры тешат народ, устраивая кровавое правосудие.

Давиан тоже поплёлся вместе со всеми, чтобы поскорее убраться с площади и уйти в общежитие, запереться в своей комнате. Но тут же припомнил, что нет никакой «его» комнаты, она общая, принадлежит народу и десятки очей, посматривающих на него через фокусы скрытых камер. Ему некуда бежать, некуда идти, ибо куда он не устремится, неутомимое око народа и Партии будет на него смотреть, а их рука достанет из-под земли и сдёрнет с небес, если пожелает.

– Ты как? – спросила Юля, нагнавшая Давиана, бесцельно бредущего средь расходящейся толпы.

– Нормально, – раздался каторжный выдох, – должно быть… устал от всего этого. Слишком это… необычно. Не каждый раз я вижу, как моего друга истязают… на потеху публики. Честно сказать… я первый раз за таким наблюдал.

– Всё будет в порядке, – хлопая по плечу, пытается успокоить Давиана, Юлия, – если хочешь дальше тут жить, тебе придётся с этим смириться.

– И куда же они пойдут? – рукой Давиан обвёл людей, шагающих впереди себя. – После такого-то?

– Кто куда… кто куда. Некоторые в «Храм коммунистического полового учения имени товарища Калантай», сбрасывать… напряжение. Другие вернутся к работе, а третьи просто гулять.

– Да вот хотел тебя спросить – куда уходит… «пропавшая продукция»? Не может ли она просто… пропасть?

– Этого я не знаю, Давиан.

– Но ведь вещи не могут так просто пропадать?

– Согласна.

– И за этим явно кто-то стоит.

– Да бросьте, Давиан. Может быть это банальные проблемы…

– Проблемы?

– У нас об этом не принято говорить, – вновь на шёпот перешла девушка. – Но распределительная система ресурсов построена так, чтобы люди много чего недополучали, кроме…

– Партийных лидеров, – шепчущим гневливым словом закончил фразу за Юлией Давиан. – Но почему

– Если бы люди имели всё в достатке, то им не нужны были «социальные договоры между народом и его членами». Они были бы заняты политикой, стали думать об улучшении механизмов Партии, а это нужно ей? Держа людей под прессом голода и жажды, в вечном страхе, можно удерживать их подальше от вопросов…

– Политического управления. Я знаю, что планируемая нищета тоже инструмент для власти.

– А это что?

– Подождите, давайте перейдём на «ты»?

– Хорошо.

– Вот, представь себе, что тебе не хватает пищи до конца месяца… не выдали в распределителе. И тебе приходится у коллектива занимать по крупице еды, чтобы протянуть.

– Я так понимаю, те, кто выдают еды и становится лидеры Партии?

– Да. В ответ ты должен будешь исполнить любое прошение коллектива.

– Точнее Партии, – поправил Юлию Давиан.

– Да. Это стало олицетворением принципа «Коллектив заботится о своих членах», но на деле это ещё сильнее укрепляет власть Партии над людьми.

Давиан отошёл от разговора, умолкнув. Всё вокруг стало для парня утомительно-серым, давящим и отталкивающим. Сейчас, после пыток друга, его посетило осознание – он ошибся, смертельно просчитался. Директория Коммун – это не спасение человечества в коммунистической идее, а скорее его медленная смерть, растянувшаяся на вечность. Это не избавление от всех проблем, а их перевод в другую плоскость. Это стремление к идеалу по дороге, ведущей в ад.

«Но почему же я пришёл к этому»? – задал себе парень вопрос и рассмотрел неутешительную истину жизни.

Давиан понял, что его высокомерие и тщеславие, которые распалили в нём жаркий пламень ненависти к Рейху, привели его прямо в лапы к дельцам чело веских душ, что плавятся в их «печах» идеологического просвещения в единое монолитное образование. Его слепота и жажда удовлетворение порочного желания быть важным привели Пауля к такому исходу.

«Что же…» – Давиан даже не может подобрать нужных слов, чтобы описать ситуацию. Теперь он остался совершенно один в мире, который всего за несколько минут сделался чуждым, страшным и омерзительным. Ещё вчера утром он поднимался с мыслью, что его ждёт новый прекрасный день в стране, где всё по справедливости, где царствует стабильность и порядок, а власть народа – это действительность, а не мифические рассказы идейных пророков и философов древности. А теперь он тянется посреди площади, и только тонкая вуаль ткани капюшона его отгораживает от враждебного и злобного мира, где нет ничего доброго.

– Кстати, – вновь заговорила Юлия, приковывая к себе внимание Давиана. – Ты знаешь, что станет с твоим другом?

– Нет, – грузно отчеканил Давиан.

– Ты же исполняешь повинность слова, – наигранно упрекнула она парня. – Ты вроде должен же знать.

– Откуда? Я недавно здесь, да и всё, что мне доверяют, так это читать проповеди, которые должны разжигать ненависть к Рейху.

– Понятно. Хочу тебе сказать, что четвертая стадия «обращения в равенство» хуже всех остальных. Пытки над ним продолжатся.

– К-как?! – разъярённо негодует Давиан и снисходит до тишины, побоявшись привлекать к себе нежелательное внимание шагающих возле них людей. – Разве этого было мало?

– Нет, – ответила Юля, став что-то искать в кармане кофты, – этого было не мало, но теперь они примутся куда более фундаментально перестраивать его психику.

– Это как? Ты что вообще говоришь?

– Они дали людям зрелища, погрозили пальцем им через прилюдное членовредительство, а теперь будут работать на себя.

– Да о чём ты чёрт тебя бы побрал говоришь?

– Партия из него несколькими днями бесконечных пыток и издевательств, гипнотическими фокусами собирается… сделать «абсолютно равным» всем партийцам. Они из него выбьют личность, изничтожат его индивидуальность.

– И он станет… как гвоздь в коробке таких же. Инструмент среди таких же инструментов, – мрачно для себя уяснил суть сказанного Юлей. – Прости, а откуда ты всё это знаешь?

– Я – «народный юрист» и читала большинство законов и постановлений от народа и Партии. И тем более работала с документами, в которых… отражена суть некоторых… процедур.

– Это даже не скрывается?

– А зачем? – удивлённо ответила вопросом Юлия. – Это рождает страх,… никто не хочет несколько дней мучится, чтобы лишиться жалких остатков личности. Страх – вот, что нужно Партии, ибо он из тех инструментов, которые держат народные массы в покорности.

– Жуть.

– Скрывается несколько иное, – с особой осторожностью донеслась реплика от Юлии, и после того, как она покрутила головой в поисках ненужных ушей, тихо и аккуратно она продолжила. – Понимаешь, «обращение в равенство» это процедура ежемесячная, планируемая, и каждый раз под неё попадают люди, которые Партии кажутся наименее стабильными.

– Секундочку… то есть каждый месяц Партия стабильно находит «коза отпущения», цепляет на него все свои махинации и погрешности и разворачивает прилюдное… торжество садизма?

– Да. Всё так. Они подстраивают обстоятельства, подкидывают улики и даже могут спровоцировать человека на открытый мятеж.

– Но зачем?

– Как же… всё для того, чтобы потешить изголодавшихся людей, показать власть свою и пригрозить остальным не выявленным «буйным головам», что с ними будет, если они задумают восстать против Партии.

– А Пауль?

– Здесь просто карты сошлись. Он сам дал Партии нужное в руки, и ей даже ничего придумывать не пришлось.

– А люди? Они же должны понять, что наказывать кого-то каждый месяц, с явной регулярностью, это ненормально?

– Боюсь, что им всё равно. Они озабочены лёгким голодом, распалённым желанием беспорядочных половых связей в «Храме полового учения» и карательным мечом Партии. Им не до Генеральной Партии, и не до её деяний.

На этот раз Давиан ощутил могильный холодок, ползущий под кожей волной ужаса, ему сделалось в один момент и страшно и яростно. Несправедливость и жестокость, лживость и опасность со всех сторон, религиозная фанатичность к господствующей идеологии: всё это породило ярое отторжение Директории в душе Давиана, но сие мгновение и вызывало страх за собственную жизнь, перешедшее в естественный вопрос к себе «Как же мне жить дальше здесь»? А это сменилось любопытством:

– Юля, а откуда ты всё это знаешь? Откуда сведения, что творится за кулисами?

– Есть то, что тебе пока знать не нужно, – коварно ухмыльнулась Юлия. – Просто хватит того, что ты не будешь говорить о своём знании. Иначе и тебя и меня «примут» и поставят на колени, как твоего друга, став «обращать в равенство».