Красное и черное

– Сколько вам лет, сударь? – спросила она у Жюльена.

– Скоро девятнадцать.

– Моему старшему сыну одиннадцать лет, – говорила госпожа де Реналь, совершенно успокоившись, – он будет почти товарищем для вас. Вы сможете его убеждать. Когда один раз отец вздумал его ударить, ребенок проболел целую неделю, хотя удар был пустяковый.

«Какая разница со мною, – подумал Жюльен. – Еще вчера отец отколотил меня. Какие счастливцы эти богачи!»

Госпожа де Реналь уже начинала подмечать оттенки настроений в душе наставника; она приняла это облачко грусти за робость и захотела его ободрить.

– Как вас зовут, сударь? – спросила она его с таким милым выражением, что Жюльен весь затрепетал, не отдавая себе сам в том отчета.

– Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; я трепещу, входя впервые в жизни в чужой дом; я нуждаюсь в вашем покровительстве и в вашей снисходительности к тем промахам, которые могу сделать в первые дни. Я не был в колледже, я слишком для этого беден; я никогда ни с кем не разговаривал, кроме моего кузена, отставного хирурга, кавалера Почетного Легиона, и священника Шелана. Он может вам дать хороший отзыв обо мне. Мои братья всегда меня били; не верьте им, если они будут вам говорить обо мне дурно; простите мои промахи, – у меня нет дурных намерений.

Жюльен ободрился во время этой долгой речи; он рассматривал госпожу де Реналь. Таково действие истинного обаяния, когда оно естественно и когда особа, обладающая им, даже не думает о своей прелести… Жюльен, считавший себя знатоком женской красоты, готов был поклясться в этот момент, что ей не более двадцати лет. Ему вдруг пришла в голову дерзкая мысль поцеловать ей руку. Затем он испугался своей мысли, а минуту спустя говорил себе: «Было бы трусостью с моей стороны не выполнить того, что может мне оказаться полезным и смягчить презрение, которое эта прекрасная дама, наверное, чувствует к бедному работнику, едва оставившему пилу». Быть может, Жюльену придало храбрости название красивого малого, которое он слышал в свой адрес в течение полугода но воскресеньям от молодых девиц… Пока длилась эта внутренняя борьба, госпожа де Реналь обратилась к нему с несколькими наставлениями относительно того, как вести себя с детьми. Усилие, которое делал над собою Жюльен, заставило его снова побледнеть; он сказал с принужденным видом:

– Никогда, сударыня, я не стану бить ваших детей; клянусь вам в этом перед Богом. – Произнося эти слова, он осмелился взять руку госпожи де Реналь и поднести ее к своим губам. Ее удивил этот поступок, и, после минутного размышления, он показался ей дерзким. Так как было очень жарко, то ее обнаженные руки были прикрыты шалью, которая раскрылась, когда Жюльен поднес ее руку к губам. Через несколько мгновений она рассердилась на себя; ей показалось, что она недостаточно возмутилась…

Господин де Реналь, услыхавший голоса, вышел из своего кабинета; с величественным и покровительственным видом, который он принимал при заключении браков в мэрии, он сказал Жюльену:

– Мне надо переговорить с вами прежде, чем дети увидят вас.

Он увел Жюльена в комнату и удержал жену, намеревавшуюся оставить их вдвоем. Затворив дверь, господин де Реналь важно уселся.

– Господин священник дал мне о вас хороший отзыв, – все будут обращаться здесь с вами почтительно, и если я останусь доволен, то помогу вам со временем устроиться… Я бы хотел, чтобы вы не виделись больше ни с вашими родными, ни с друзьями: их манеры не подходят для моих детей. Вот тридцать шесть франков за первый месяц, но я возьму с вас слово, что вы не дадите ни гроша из этих денег вашему отцу.

Господин де Реналь был зол на старика за то, что тот в этом деле перехитрил его.

– Теперь, сударь, ибо по моему приказу здесь все будут вас так называть, и вы узнаете, что значит пребывание в порядочном доме; теперь, сударь, не следует, чтобы дети видели вас в куртке. Прислуга видела его? – спросил де Реналь у жены.

– Нет, мой друг, – ответила она с видом глубокой задумчивости.

– Тем лучше. Наденьте это, – сказал он удивленному молодому человеку, подавая ему свой сюртук. – А теперь пойдем к суконщику господину Дюрану.

Более чем час спустя, когда господин де Реналь вернулся с новым наставником, одетым во все черное, он нашел свою жену сидящею на том же месте. Она почувствовала себя успокоенной в присутствии Жюльена; рассматривая его, она забыла свой прежний страх. Жюльен совсем не думал о ней; несмотря на его недоверие к жизни и к людям, его душа в этот момент была еще душой ребенка; ему казалось, что он прожил целые годы с той минуты, когда он, всего три часа назад, сидел в церкви. Он заметил холодный вид госпожи де Реналь и понял, что она рассердилась на то, что он осмелился поцеловать ее руку. Но горделивое чувство, возбуждаемое в нем новым платьем, непохожим на его обычные костюмы, до такой степени вывело его из себя, и он так старался скрыть свою радость, что его манеры сделались резки и нелепы. Госпожа де Реналь смотрела на него с удивлением.

– Вам следует быть более сдержанным, сударь, – сказал ему господин де Реналь, – если вы хотите, чтобы вас уважали мои дети и мои слуги.

– Сударь, – ответил Жюльен, – меня стесняет это новое платье; я, бедный крестьянин, до сих пор носил только куртки; если вы позволите, я пойду и побуду один в своей комнате.

– Как тебе кажется это новое приобретение? – спросил господин де Реналь у своей жены.

Инстинктивно, почти бессознательно госпожа де Реналь не захотела сказать правду мужу.

– Я не в такой степени очарована этим мужланчиком; ваши любезности сделают из него наглеца, которого вам придется прогнать до конца месяца.

– Ну что ж! и прогоним; это обойдется в лишнюю сотню франков, а Верьер привыкнет видеть детей господина де Реналя с наставником. Эта цель не была бы достигнута, если бы я оставил Жюльена в его мужицком наряде. Если я его прогоню, я, конечно, оставлю у себя черную пару, которую я заказал у суконщика. У него останется то, что я нашел готового и во что я его одел.

Час, который Жюльен провел в своей комнате, показался мгновением госпоже де Реналь. Дети, оповещенные о прибытии нового наставника, осаждали мать вопросами. Наконец Жюльен вышел. Это был другой человек. Недостаточно было бы сказать, что он держался сдержанно; это была сама степенность. Его представили детям, и он обратился к ним тоном, удивившим самого господина де Реналя.

– Я приглашен сюда, господа, – закончил он свою речь, – чтобы заниматься с вами латынью. Вам известно, что значит отвечать урок. Вот Библия, – сказал он, показывая маленький томик в черном переплете. – Это история Господа нашего Иисуса Христа, – часть, называемая Новым Заветом. Я буду у вас часто спрашивать уроки, а вы можете сейчас спросить меня.

Адольф, старший из мальчиков, взял книгу.

– Откройте ее где придется, – продолжал Жюльен, – и скажите мне первое слово стиха. Я буду вам отвечать наизусть из священной книги, указывающей нам образцы поведения, пока вы меня не остановите.

Адольф открыл книгу, прочел слово, и Жюльен ответил всю страницу с такой легкостью, словно говорил на родном языке. Господин де Реналь торжествующе посмотрел на жену. Дети, видя удивление родителей, таращили глаза. Слуга подошел к дверям гостиной; Жюльен продолжал говорить по-латыни. Слуга постоял неподвижно, затем исчез. Вскоре горничная и кухарка появились у двери; Адольф уже открывал книгу в восьми местах, а Жюльен все отвечал с той же легкостью.

– Ах, Господи! Что за милый священник, – сказала вслух кухарка, добродушная и набожная девушка.

Самолюбие господина де Реналя было затронуто; далекий от мысли экзаменовать наставника, он весь углубился в припоминание латинских слов. Наконец вспомнился один стих из Горация. Жюльен знал только одну Библию. Он заметил, нахмурив брови:

– Священный сан, к которому я себя предназначаю, воспрещает мне читать столь нечестивого поэта.

Господин де Реналь прочел немало стихов якобы Горация. Он объяснил детям, кто такой был Гораций; но дети, пораженные и восхищенные, не обращали внимания на его слова. Они смотрели на Жюльена.

Так как слуги все еще стояли у дверей, Жюльен счел нужным продолжить экзамен.

– Пусть, – сказал он самому младшему из детей, – Станислав-Ксавье тоже укажет мне место из священной книги.

Маленький Станислав с гордостью прочел с грехом пополам первое слово стиха, и Жюльен откатал всю страницу. Для полноты триумфа господина де Реналя в это самое время вошли господин Вально, обладатель прекрасных нормандских лошадей, и господин Шарко де Можирон, супрефект округа. Эта сцена утвердила за Жюльеном титул «сударь»; даже слуги не осмеливались называть его иначе:

Вечером весь Верьер хлынул к господину де Реналю, чтобы увидать диковинку. Жюльен отвечал с мрачным видом, державшим всех на известном расстоянии. Его слава так быстро распространилась по городу, что через несколько дней господин де Реналь, из опасения, как бы его не перехватили у него, предложил ему подписать контракт на два года.

– Нет, сударь, – отвечал холодно Жюльен, – если вы вздумаете меня уволить, я должен буду уйти. Контракт, связывающий меня, но не обязательный для вас, не имеет для меня значения, я отказываюсь от него.

Жюльен так сумел себя поставить, что не прошло и месяца после его поступления в дом, как господин де Реналь сам начал относиться к нему с уважением. Священник был в ссоре с господами де Реналем и Вально, и никто не мог выдать прежнюю страсть Жюльена к Наполеону; сам же он говорил о нем с отвращением…

Глава 7. Родственные души

Ils ne savent toucher le coeur qu'en le froissant.

    Un moderne

Они не способны тронуть сердце, не причинив ему боль.

    Современный автор.

Дети обожали его, но он их не любил; мысли его были далеко. Все, что бы ни делали малыши, никогда не выводило его из себя. Холодный, справедливый, невозмутимый, он тем не менее был любим, ибо его приезд разогнал, в некотором роде, скуку в доме и он был хорошим наставником. Про себя он чувствовал лишь ненависть и отвращение к высшему обществу, куда был принят, правда на самый дальний конец стола, чем, быть может, и объяснялась эта ненависть. На нескольких званых обедах он едва мог сдержать свою ненависть ко всему, что его окружало. Однажды, в день святого Людовика, когда господин Вально ораторствовал у Реналей, Жюльен едва мог сдержаться; он убежал в сад под предлогом, что ему нужно взглянуть на детей. «Какие восхваления честности, – воскликнул он, – можно подумать, что это единственная добродетель; и, однако, какая почтительность, какое низкопоклонство перед человеком, который на глазах у всех удвоил и утроил свое состояние с тех пор, как печется об имуществе бедных! Я держал бы пари, что он извлекает выгоду из сумм, назначенных на подкидышей, нищета которых священнее нищеты всех остальных бедняков! Ах! что за чудовища, что за чудовища! Ведь и я тоже в некотором роде подкидыш, меня ненавидят отец, братья, вся семья».

За несколько дней до дня святого Людовика Жюльен, прогуливаясь в одиночестве со своим молитвенником в рощице, называемой Бельведером, возвышающейся над Бульваром Верности, вдруг увидал двух своих братьев, спускающихся по уединенной тропинке; он хотел избежать этой встречи, но не сумел. Зависть этих грубых мужланов была до такой степени возбуждена его прекрасной черной парой, его чрезвычайно опрятным видом, его искренним презрением к ним, что они исколотили его до бесчувствия и до крови. Госпожа де Реналь, прогуливаясь с господином Вально и супрефектом, случайно зашла в рощу; она увидала Жюльена распростертым на земле и подумала, что он мертв. Ее испуг был так велик, что внушил господину Вально ревность…

Впрочем, он взволновался слишком рано. Жюльен находил госпожу де Реналь красавицей, но в то же время ненавидел ее из-за этой красоты: ведь это было первым преткновением, которое чуть не повредило началу его карьеры. Он говорил с нею как можно меньше, чтобы заставить себя позабыть о восторге первого дня, когда он дошел до того, что поцеловал ей руку.

Элиза, горничная госпожи де Реналь, не замедлила влюбиться в молодого наставника; она часто говорила о нем своей госпоже. Любовь Элизы навлекла на Жюльена ненависть одного из лакеев. Однажды он услыхал, как последний говорил Элизе: «Вы не хотите со мною разговаривать с тех пор, как этот сопливый учитель втерся в дом». Жюльен не заслужил такого определения; но, сознавая свою привлекательность, он еще усиленнее стал заниматься собою. Господин Вально также удвоил свою ненависть к нему. Он заявил публично, что такое кокетство не приличествует молодому аббату, тем более что Жюльен носил костюм, походивший на сутану.

Госпожа де Реналь заметила, что он стал чаще разговаривать с Элизой; оказалось, что эти разговоры вызывались скудостью весьма ограниченного гардероба Жюльена. У него было так мало белья, что он вынужден был отдавать его стирать на сторону, и для этих маленьких услуг Элиза была ему полезна. Эта крайняя бедность, о которой она не подозревала, растрогала госпожу де Реналь; ей захотелось сделать ему подарок, но она не осмелилась; эта внутренняя борьба была для нее первым огорчением, которое ей причинил Жюльен. До сих пор имя Жюльена и чувство чистой духовной радости были для нее синонимами. Мучимая мыслью о бедности Жюльена, госпожа де Реналь предложила своему мужу подарить ему белья.

– Что за чепуха! – ответил он. – Как! делать подарки человеку, которым мы вполне довольны, который служит нам так хорошо? Это можно было бы допустить, если бы он пренебрегал своими обязанностями и нужно было бы подстрекнуть его усердие.