Любовный напиток (сборник)

Я была пьяна от счастья. Он же с первой минуты показался мне скорее удивленным, нежели любящим.

На следующее утро, когда я отдала ему мои бриллианты и золото, он решил покинуть труппу и бежать со мной в Испанию. Но, боже великий! Его незнание некоторых обычаев моей родины открыло мне, что он не испанец.

– Как видно, – говорила я себе, – я навсегда соединила свою судьбу с судьбой простого циркового наездника! Ну что ж, не все ли равно, если он меня любит? Я чувствую, что он властелин моей жизни. Я стану его служанкой, его верной женой. Он будет продолжать заниматься своим ремеслом. Я молода, если понадобится, я тоже научусь ездить верхом. Если к старости мы впадем в нищету, что из того? Через двадцать лет я умру от нищеты рядом с ним. Обо мне не придется сожалеть: я умру, узнав, что такое счастье!

– Какое безумие! Какая испорченность! – вскричала Леонора, прерывая свой рассказ.

– Надо признать, – сказал Льевен, – что вы умирали от скуки со своим старым мужем: ведь он держал вас взаперти. В моих глазах это во многом вас оправдывает Вам всего девятнадцать лет, а ему пятьдесят девять. Сколько женщин на моей родине пользуются уважением в обществе и не испытывают ваших благородных угрызений совести, совершая куда более серьезные проступки!

Несколько фраз в этом роде, видимо, сняли с души Леоноры тяжелое бремя.

– Сударь, – продолжала она, – я провела с Майралем три дня. По вечерам он уходил от меня в свой театр. Вчера вечером он сказал мне:

– Полиция может сделать у меня обыск, поэтому я спрячу ваши бриллианты и деньги у верного друга.

В час ночи, после того как я прождала его гораздо дольше обычного, терзаясь мыслью, что он, может быть, упал с лошади, он явился, поцеловал меня и снова вышел из комнаты. К счастью, я оставила свет, хотя он дважды запрещал мне это и хотел даже погасить ночник. Спустя долгое время – я уже спала – какой-то мужчина лег ко мне в постель, и я сразу почувствовала, что это не Майраль.

Я схватила кинжал. Негодяй испугался; он упал к моим ногам и стал умолять о пощаде. Я бросилась к нему, чтобы убить его.

– Только троньте меня, и вы попадете на гильотину, – сказал он.

Низость этой угрозы вызвала у меня отвращение.

«Вот с какими людьми я опозорила себя!» – подумала я.

У меня хватило присутствия духа сказать этому человеку, что в Бордо у меня есть покровители и что генеральный прокурор арестует его, если он не откроет мне всю правду.

– Хорошо, – ответил он, – знайте же, что я не принимал участия в краже вашего золота и бриллиантов. Майраль только что выехал из Бордо. Он отправился в Париж со своей добычей. Он уехал с женой нашего директора: двадцать пять из ваших кругленьких луидоров он отдал директору за то, что тот уступил ему свою жену. Мне он дал два луидора. Вот они, я готов возвратить их вам, но, может быть, вы будете настолько великодушны и оставите их мне? Когда Майраль давал мне эти деньги, он приказал продержать вас здесь как можно дольше: ему хотелось выиграть часов двадцать или тридцать.

– Он испанец? – спросила я.

– Испанец? Какое там! Он родом из Сан-Доминго и бежал оттуда после того, как обокрал или убил своего хозяина.

– Зачем он приходил сюда сегодня вечером? – спросила я. – Отвечай, или мой дядя отправит тебя на галеры.

– Я не решался идти сюда сторожить вас. Тогда Майраль сказал мне, что вы очень красивая женщина. «Нет ничего легче, – добавил он, – как занять мое место рядом с ней. Это будет забавно: когда-то ей вздумалось одурачить меня, теперь я одурачу ее». Услыхав это, я согласился. Однако у меня все еще не хватало смелости. Тогда он остановил почтовую карету у самых дверей, вошел в дом и поцеловал вас на моих глазах; меня он спрятал возле постели.

Тут рыдания снова заглушили голос Леоноры.

– Говоривший со мной молодой прыгун, – продолжала она, – был напуган и сообщил мне самые правдивые и самые позорные подробности о Майрале. Я была в отчаянии.

«Уж не опоил ли он меня каким-нибудь любовным зельем? – думала я. – Я не в силах ненавидеть его».

– Да, несмотря на все эти низости, сударь, я не в силах его ненавидеть; я чувствую, что обожаю его.

Тут донья Леонора умолкла.

«Странное ослепление! – подумал Льевен. – Такая умная и такая молодая женщина способна верить в колдовство!»

– Когда этот человек увидел, что я задумалась, – продолжала Леонора, – страх его начал проходить. Внезапно он вышел из комнаты и через час вернулся с одним из своих приятелей. Мне пришлось защищаться. Борьба была нелегкой. Быть может, они хотели лишить меня жизни, хотя и делали вид, что добиваются другого. Они отняли у меня несколько ценных безделушек и кошелек. Наконец мне удалось добраться до наружной двери, но если бы не вы, сударь, они бы, наверно, продолжали преследовать меня даже на улице.

Чем яснее видел Льевен неистовую любовь Леоноры к Майралю, тем сильнее становилась его страсть. Она много плакала; он целовал ее руки.

– Знаете ли вы, мой истинный друг, – сказала она ему через несколько дней, когда он в туманных выражениях говорил ей о своей любви, – мне кажется, сумей я доказать Майралю, что никогда не пыталась высмеять и одурачить его, быть может, он и полюбил бы меня!

– У меня очень мало денег, – ответил Льевен, – от скуки я сделался игроком. Но, быть может, бордоский банкир, которому меня рекомендовал мой отец, не откажет выдать мне пятнадцать или двадцать луидоров, если я буду умолять его об этом. Я готов на все, даже на подлость; с этими деньгами вы сможете поехать в Париж.

Леонора бросилась к нему на шею.

– Боже великий! Почему я не могу полюбить вас? Как! Вы прощаете мне мои ужасные безумства?

– До такой степени, что я бы с восторгом женился на вас, прожил с вами всю жизнь и считал бы себя счастливейшим из смертных.

– Но если я снова встречу Майраля, я буду настолько безумна и преступна, что покину вас, моего благодетеля, и упаду к его ногам, я это чувствую.

Льевен покраснел от гнева.

– Мне остается лишь одно средство, чтобы излечиться, – сказал он, покрывая ее поцелуями, – убить себя.

– Ах, нет, не делай этого, друг мой! – говорила она.

После этого никто больше его не видел. Леонора стала монахиней в монастыре урсулинок.

Ванина Ванини, или Некоторые подробности о последней венте карбонариев, раскрытой в Папской области

(в переводе Н. Немчиновой)

Это случилось весенним вечером 182* года. Весь Рим был охвачен волнением: пресловутый банкир герцог де Б… давал бал в новом своем дворце на Венецианской площади. В убранстве этого дворца сочеталось все великолепие искусства Италии и все ухищрения лондонской и парижской роскоши. Съехалось множество гостей. Английские аристократки – чопорные белокурые красавицы – сочли за честь появиться на балу у банкира. Они слетелись целым роем. Красивейшие женщины Рима соперничали с ними прелестью.

В залу вошла под руку с отцом молодая девушка: сверкающие глаза и волосы, черные, как вороново крыло, изобличали в ней римлянку; все взгляды устремились на нее. В каждом ее движении сквозила необычайная гордость.

Гостей-иностранцев поражала пышность этого бала. «Никакие празднества монархов Европы не могут с ним сравниться», – говорили они.

У монархов Европы нет дворцов, созданных итальянским зодчеством; они вынуждены приглашать своих придворных дам, между тем как герцог де Б… приглашал только красивых женщин. В этот вечер его выбор оказался особенно удачен: мужчины были ослеплены. Собралось столько пленительных женщин, что трудно было решить, кому отдать пальму первенства. Но после недолгих колебаний царицей бала единодушно провозгласили княжну Ванину Ванини, черноволосую девушку с огненным взором. Тотчас же иностранцы и молодые римляне, покинув гостиные, столпились в бальной зале.

Отец девушки, князь Аздрубале Ванини, пожелал, чтобы она прежде всего протанцевала с двумя-тремя немецкими владетельными принцами. Затем она приняла приглашение нескольких англичан, весьма красивых и весьма знатных, но их накрахмаленный вид наскучил ей. Больше удовольствия ей, казалось, доставляло мучить молодого Ливио Савелли, по-видимому, страстно в нее влюбленного. Ливио был одним из самых блестящих молодых людей в римском обществе и тоже носил княжеский титул; но, если б ему дали почитать какой-нибудь роман, он на двадцатой странице отбросил бы книгу, заявив, что у него разболелась голова; в глазах Ванины это было большим недостатком.

Около полуночи на балу распространилась новость, которая вызвала много разговоров. В этот самый вечер из крепости Святого Ангела[4 - Крепость Святого Ангела – старинная тюрьма в Риме.] бежал, перерядившись, содержавшийся в заключении молодой карбонарий; уже достигнув последних ворот тюрьмы, он в пылу романической отваги напал с кинжалом на солдат охраны, но его самого тоже ранили. Сбиры[5 - Сбиры – полицейские стражники.] гонятся за ним по кровавым следам и надеются поймать его.

Пока все толковали об этом побеге, дон Ливио Савелли, восхищенный прелестью и успехом Ванины, почти обезумев от любви, воскликнул, провожая ее к креслу после танцев:

– Но скажите, бога ради, кто мог бы понравиться вам?

– Молодой карбонарий, бежавший сегодня из крепости. По крайней мере он что-то совершил, а не только дал себе труд родиться.[6 - Дал себе труд родиться – слова Фигаро из комедии Бомарше «Женитьба Фигаро» (действие V, явление 3-е).]

Князь Аздрубале подошел к дочери. Этот богач уже двадцать лет не требовал отчета от своего управителя, а тот давал ему в долг под весьма высокие проценты его же собственные деньги. Встретив князя на улице, вы приняли бы его за старого актера; вы даже не заметили бы, что пальцы у него унизаны массивными перстнями с очень крупными бриллиантами. Оба его сына вступили в орден иезуитов,[7 - Иезуиты – могущественный католический монашеский орден, основанный в XII веке.] затем сошли с ума и умерли. Он забыл их, а на свою единственную дочь Ванину гневался за то, что она не выходит замуж. Девушке уже девятнадцать лет, а она отвергает самые блестящие партии. В чем тут причина? Причина была та же самая, которая побудила Суллу[8 - Сулла (138–78 до н. э.) – вождь аристократической партии в Риме, диктатор. По неизвестным причинам отрекся от власти. Здесь Стендаль имеет в виду трагедию Э. Жуи «Сулла» (1819), ситуация которой напоминала недавнее событие – отречение Наполеона.] отречься от власти: презрение к римлянам.

Наутро после бала Ванина заметила, что ее отец, человек на редкость беззаботный, никогда в жизни не бравший в руки ключа, чрезвычайно старательно запер дверь на узкую лесенку, которая вела в комнаты, расположенные на четвертом этаже дворца. Окна этих комнат выходили на террасу, заставленную апельсиновыми деревцами в кадках.