Лунный свет. Позволь мне остаться

– Кого? Твоего гостя? Да я его толком и не разглядела!

– Тогда в чем проблема? Познакомься с ним, послушай его – он чудный рассказчик и музыкант. Вот увидишь, ты сама не захочешь его отпускать.

Рычание волчицы в исполнении графини было устрашающим.

– Не зли меня, Владан. Или твой архитектор – или кто он там – уезжает, или ты пожалеешь, – выставила она ультиматум. – Здесь ему не место.

Повисло гробовое молчание. Мое сердце заколотилось в ожидании развязки, однако я в то мгновение сам не понимал, чего жду.

– Нет, Стелла, – отрезал граф. – Он мне нужен, и если ты хочешь убедить меня в обратном, давай тоже заключим пари.

Женщина, казалось, не ожидала такого поворота. Она резко развернулась на каблуках – судя по шороху взметнувшегося подола платья так же, как сделала это накануне в обеденном зале, – и уже перед тем, как выйти из кабинета, бросила:

– Отправляйся к дьяволу.

V – Скорее жив, чем мертв

На пятый вечер графиня почтила нас своим присутствием. Вероятно, тому виной был состоявшийся ранее разговор – она, пожалуй, впервые сама обратилась ко мне, проявив инициативу.

Я стоял в коридоре, окруженный с обеих сторон мрачными стенами, уходящими в черный, как ночь, потолок, и даже тяжелые канделябры с множеством свечей не разгоняли темноту – она сгущалась плотными клочьями по углам, как кошмарные твари из моих снов.

Я разглядывал портреты в фамильной галерее. Массивные позолоченные рамы, угрюмые лица – почти все с резкими чертами графа, – и неожиданно заканчивающаяся чуть дальше половины зала вереница изображений.

Кстати, ни в одном из них я не увидел графини. Все ли здесь родственники местного владыки? Возможно, портреты перевесили сюда лишь частично – не зря же под остальные зарезервировано так много места.

Молодой человек приятной наружности с юной мечтательной улыбкой на лице взирал на меня с картины. Не так ли должен выглядеть наследник старинного замка? Готовый на подвиги, с трепетным сердцем и пылкой натурой… В цепи образов он последний. Что с ним стало? Судя по состоянию краски и холста – этот портрет, действительно, был сделан позже всех остальных.

– Бедняжка Чарльз, правнук Владана, – раздалось справа от меня из дальнего конца коридора. – Его жизнь унесла необъяснимая болезнь – остановка сердца в таком возрасте. Звучит, согласитесь, очень подозрительно.

Женщина в черном платье подошла ко мне чуть ближе, но ее темные глаза на бледном красивом лице смотрели не на изображение, а на меня.

Ах да, ее, скорее всего, заворожили мои светящиеся зрачки…

– Жаль, – вздохнул я. – Кажется, он был славным малым.

– О да, он даже собирался жениться и привез сюда свою невесту.

И вновь графиня, указывая рукой в сторону соседнего портрета, глядела не на изображение, а на меня. Хвала небесам, она не приближалась более, остановившись в паре метров.

– Итальянка Маргарета… умерла от тоски по родине за несколько месяцев до смерти Чарльза. Они так и не обвенчались.

Я молчал, изучая облик итальянской невесты, и судя по моей скривившейся линии губ, графиня догадалась, о чем я подумал.

– Что же вы не говорите, что она на меня похожа? Мне все так говорили, – усмехнулась она.

Я пожал одним плечом.

– Не настолько, чтобы это озвучить вслух, – отозвался я.

Маргарета, живая, со здоровым цветом лица и в голубом платье с алыми розанами была, вопреки здравому смыслу, блеклым подобием моей собеседницы. Общие черты – явное преувеличение; они обе были шатенками, и на этом сходство заканчивалось.

– Ну хоть кто-то со мной солидарен! – коротко улыбнулась женщина, но затем вернулась к теме портретов. – Здесь все уже отбыли в мир иной – от начала и до конца, – и она перечислила несколько имен, случайно выхваченных из перечня лиц в позолоченных рамках. – Род человеческий смертен, с этим ничего не поделать.

Она изящно взмахнула тонкопалой рукой, но я не спешил с ней согласиться.

– А как же граф Владан? Вот он там – седьмой по счету, слева, – произнес я.

Это был, несомненно, он. Те же черты, тот же взгляд – властный и строгий. Даже возраст его на портрете такой же, как сейчас, пусть и работа как-то неестественно старо выглядит.

Графиня снова усмехнулась:

– Он скорее мертв, чем жив… Но да, все же живее всех этих господ. Однако не буду вам мешать. Мсье Анж, – кивнула она мне и проследовала мимо меня по коридору, обдавая ненавязчивым ароматом духов.

Какое-то время после ее ухода я продолжал смотреть на портреты в галерее, размышляя над ее словами.

Я тоже скорее был мертв, чем жив.

…За ужином графиня вела себя холодно, будто и не было ее странных улыбок в замковом полумраке. Меня, впрочем, это нисколько не трогало – я бы и сам был не против оставаться с ней на дистанции.

Меня всегда коробило от одного только вида стервозных женщин – никогда не знаешь, что у них на уме. Те, кто так или иначе волею судеб оказывались рядом со мной, либо срывали с меня маску из любопытства и, вереща, убегали, или просто убегали. Они были сами виноваты… глупые создания.

Я, не скупясь на эпитеты и правдоподобие, повествовал о персидском дворце и тайных комнатах пыток, зеркальных клетках и обманных трюках, спроектированных и созданных мной, а граф с упоением внимал каждому моему слову. Стелла – я не мог не запомнить ее имя просто в силу хорошей памяти на детали – практически никак не реагировала, задумчиво потягивая вино.

Ну хоть бровью бы повела или испугалась для приличия! Но нет, снежная королева никак не желала уделить мне внимание (так же как и перепелу на широком столе, недурно приготовленному), а меня, спустя какое-то время, к моему собственному раздражению, это начинало задевать.

Моим капризом стал ее интерес; сегодня я заставлю ее удивиться, а завтра – вздрогнуть от испуга. В первый совместный вечер она так и не осталась слушать мою скрипку, а сегодня, видимо, наступив на горло собственной гордости, соизволила проверить правдивость хвалебных речей Владана о моем музыкальном таланте.

Я играл еще неистовее, чем обычно – в воздухе, пропитанном грозовыми разрядами и волшебством, пел голос танцующих струн, и огонь в моей груди полыхал ярче, множась и заражая любую материю, сотканную из частиц, известных этой вселенной. Я касался раскаленного солнца и млел от прохлады печальной луны; я дышал глубже, я словно познавал нечто невиданное и непознанное.

Эти ощущения были еще ярче, чем выбивающие из ума галлюцинации от наркотических веществ, еще сладостнее, чем эротические видения. Я шел навстречу свету, и он меня не обжигал – он звал меня, звал все сильнее… и этот голос был роднее всего, что создавали мои руки, из чего я был создан.

Когда я очнулся от головокружительного погружения в мир музыки, я осознал, что переборщил. Графиня с бледным, почти белым лицом, сидела за столом, глядя куда-то мимо меня – наблюдая отголоски своих личных картинок, навеянных моим откровением.

Все еще находясь под впечатлением, слегка одурманенная, она посмотрела мне в глаза – впервые за этот вечер – и поднялась со стула.

– Это даже для меня слишком, – пробормотала она.

Больше она ничего не сказала – она вышла вон, оставив нас с графом, почему-то ничуть не удивленным ее реакцией, вдвоем.

VI – Лотос

В здешних лесах роса не исчезает даже к полудню – серебристой россыпью она искрится на солнце, дожидаясь, когда зверь, птица или редкий путник коснется земли, сбрасывая дрожащие капли с молодых листьев низкорослых кустарников и зеленой травы.

Я бродил нехожеными тропами в молчаливой задумчивости. В некоторых областях леса стояла неестественная тишина – ни мышь, ни еж, ни даже сойка не попались мне, и природа, будто вымершая, в своем одиночестве застыла вне времени.

Я шел к озеру, усыпанному, как покрывалом, белым полотном кувшинок. Каково было мое изумление, когда я встретил у кромки воды графиню.

Она еще не замечала меня – она тянулась к ближайшему цветку, и в наивном упрямстве чуть сдвинутые брови на красивом лице выдали всепоглощающую сосредоточенность.