Чумная маска. Сеанс окончен. Занавес

Что мне нужна разрядка, передача прав, управления, контроля.

Только в моменты тотального переполнения я прибегала к подобному… Моя потребность в том, чтобы оказаться «снизу» ярко сигнализировала о эмоциональном и физическом разладе. Сработал переключатель, и свитч[12 - Игра слов: дословно – переключатель, в переносном смысле – тот, кто может выступать как в роли нижнего, так и в роли верхнего, в зависимости от ситуации.] внутри, высекая искры, переместился в обратное положение тумблера.

Я написала ему. Чумной доктор отреагировал не сразу: только на следующий день я получила сообщение, и испытывая привычный тремор, я полезла читать ответ, выждав тридцатиминутную паузу.

Очередная бесполезная уловка, самообман – ибо ему со своей стороны было абсолютно все равно, сразу ли я кинулась за новостями или спустя какое-то время.

Это был не первый раз, когда я решалась пробовать что-то новое, видоизменяя привычный нам обоим сценарий. Лишь на третью сессию, предваренную моим настойчивым добавлением пункта про то, что нижний (то есть чумной доктор) должен кончить, я получила хладнокровное «опционально».

На все предыдущие попытки на этапе согласования программы я встречала в этом разделе отказы; но я была бы не я, если бы не продавила волновавшую меня тему. Невозможность получить эмоциональную реакцию от чумного доктора доводила до исступления, любой на его месте извивался бы от сладостной пытки или входил в сабспейс, отдаваясь потоку… но не он.

Если уж он так четко соблюдает договоренности, то отныне моим обязательным пунктом станет его оргазм. И пусть делает, что хочет – иначе он не профессионал.

Конечно, я рисковала, что он просто откажется работать со мной… Однако любопытство взяло верх.

Каюсь, я не раз провоцировала его, воодушевляясь и распаляясь от эрекции (единственного свидетельства моего воздействия), добиваясь ее все теми же трюками с подвешиванием, обвязками, элементами борьбы, в которых он, связанный, преимущественно обездвиженный, по сценарию должен был пытаться вырваться. Я провоцировала его… Я дразнила, комбинируя внезапность и предсказуемость, действуя в рамках дозволенного, но балансируя на грани.

Боль в наших практиках была лишь побочным эффектом головокружения.

Я расстегивала на нем жилет или развязывала шнурки, я делала вид, что собираюсь расстегнуть ремень или пуговицы рубашки – ощущая вибрации беспокойства на животном, энергетическом уровне, – и не делала этого, ибо раздевание до белья – или того странного тканевого футляра, скрывавшего тело, в который чумной доктор был облачен с ног до головы, – было запрещено.

Он тщательно продумал до мелочей условия, при которых сделать что-либо, выходящее за рамки, стало невозможно: шляпа крепилась поверх маски намертво, ни до одного участка кожи добраться было нельзя, и даже перчатки, вероятно, при желании было бы с него не стащить.

Оставалось только догадываться, сколько времени он тратил на то, чтобы облачиться в рабочий костюм. Чумной доктор продолжал восхищать меня, демонстрируя сдержанность и исключительность в деталях.

То, как он вел себя, сводило с ума. Отточенные движения, четкие действия, внимательность и подстройка… Он словно знал наперед, что будет следовать дальше, предугадывал мои шаги, делал все, чтобы усилить мое удовольствие.

Он отыгрывал великолепно, и будто не было предела совершенству, не было того, что нельзя реализовать в партнерстве.

Естественно, несмотря на мое богатое воображение и его способности, далеко не все я намеревалась воплощать в жизнь (или не могла, получая отклонение предложений). Мне нравилось и то, что уже происходило: сеансы, пусть и похожие друг на друга, не входили в рутину, оставаясь уникальным, раз от раза неповторимым опытом.

Для меня. Как он воспринимал наши сессии, я не имела ни малейшего представления. По итогам я получала скупой фидбек, своего рода оценку, в которой хорошим знаком было скорее отсутствие комментариев, чем последующий в другой раз фильтр на то, что он не хотел допустить вновь.

Когда он кончал – не каждую встречу – преимущественно спиной ко мне, на коленях, со связанными под подбородком руками, я держала его сзади, крепко прижимая к себе. Я вдыхала его запах, я дышала ему в ухо через костюм, поверх которого жесткими ремешками крест-накрест была закреплена длинноносая маска… Он дрожал, непроизвольно откидываясь назад, сжимая руки в перчатках в кулаки, по-прежнему без единого звука.

Некое подобие едва различимого стона на выдохе в самый пиковый момент возбуждения от асфиксии и резкого спада, в момент разрядки… Музыка сфер. Моя любимая мелодия. Замирание сердца и божественное благословение, дарующее прощение.

В первый раз он отреагировал так, словно это не входило в его планы – и, как мне показалось, даже слегка испугался. Я держала его крепко и ласково, без прежней силы и подавления, просто и без излишеств Темы, а как дорогого мне человека, падение которого я не допущу. Наш первый совместный катарсис…

После которого, естественно, сессия завершилась.

Именно тогда я скорее всего осознала, что хочу от него больше, чем партнерское доверие – и готова дать больше, чем клиентское доверие.

3

Я стояла посреди пустой комнаты – белого зала с конструкцией для подвеса на высоком потолке, с зеркальной стеной, в прозаическом ярком свете, при котором происходящее было как на ладони. Комната без мебели, свободное пространство для творчества; только моток веревки в стороне дожидается своего звездного часа…

Я в несвойственной для меня роли. Я жду.

Гаснет свет. В лучах ослепляющей рампы остаюсь я и моя фигура, отражающаяся в зеркальной стене… Краем глаза я различаю ее и ненароком задумываюсь: мое отражение это я или моя теневая сторона?

Но потом все мысли вмиг разлетелись по углам зала, притаившись в темноте – на сцену вышел он. Медленно, неторопливо, как хищник, который уже никуда не спешит, а жертва покорно дожидается его на серебряном блюде.

Движения человека в черном костюме были плавными, шаги бесшумными… Уже волоски на руках встали дыбом от сладостного предвкушения, и внутренности сводит от влечения – главное, не подавать виду, что я по нему скучала, – но я четко понимаю: сегодня я в другой роли.

Не будет борьбы и контроля, не будет депривации и искусства обуздания страстей… Я могу просто отдаться. С потрохами. Идти следом. Просто быть – и от меня больше ничего не требуется.

Чумной доктор приблизился и словно с любопытством, строгим взглядом экзаменатора глядел на меня, слегка наклонив голову набок. Я выдохнула, настолько бесшумно, насколько могла, стремясь не спугнуть момент, забывая абсолютно обо всем.

Пощечина, звонкая, от удара руки в кожаной перчатке об мое лицо, ошеломляющее чувство, как прыжок в ледяную воду… Я хватаю ртом воздух, выныривая из водоворота, оставаясь на ногах, но не сразу поднимаю на мужчину взор.

Он качает головой в маске, стеклышки в смотровых отверстиях поблескивают в бликах рампы, направленной на нас. Еще одна пощечина ставит меня на колени.

Я забываю, как дышать, я тону и вновь всплываю, рассыпаясь осколками, собираюсь воедино. Мне невыносимо хорошо и нестерпимо плохо, меня качает на качелях от экстаза до боли и обратно, вверх-вниз, вверх-вниз…

Я кукла, любимая игрушка кукловода, его самая любимая игрушка… Он добр и ласков, а потом беспощаден в безмолвной строгости, а я вымаливаю прощение за излишнюю чувствительность и эмоциональность, за проявление любви к повелителю марионеток.

Я поющая лилия в руках волшебника, я – беззвучная скрипка. Его ладони были холодными, но сильными, его жесты были скупыми, но достаточными… Не отпускай меня, человек в маске, держи меня крепче. Веди меня, я иду туда, куда ты хочешь… Чего ты хочешь?

Я смотрела ему в глаза – в стеклянные отверстия чумной маски, – а он зажимал мне рот руками в кожаных перчатках, и в любой другой ситуации я бы непременно больно укусила бы его за пальцы… Но это было не по сценарию.

По сценарию можно было бы просто прикусить ладонь, заглатывая руку глубже. Мышцы то и дело сводило судорогой, запястья и бедра саднило от шершавых волокон веревки, одна из моих излюбленных обвязок сегодня была испробована на мне, полностью фиксируя тело в одном положении, открывая торс, заводя конечности назад, делая из нижнего беспомощную модель фокусника – хочешь души, хочешь режь, хочешь подвязывай вверх тормашками…

Нижний – то есть я – должен кончить. Нижний нуждается в aftercare. В отточенных движениях чумного доктора все четко, идеально, по сценарию… Когда я, изможденная от боли и депривации единственного, в чем страстно и отчаянно нуждается моя плоть – эффекта присутствия – оказываюсь на полу, ничком под ним, навалившимся поверх всем весом своей фигуры, долгожданная волна облегчения прокатывается от макушки до кончиков пальцев.

Вот оно, сияние звезд, вот оно, расщепление звезды. Каждая мышца сокращается от избытка импульса, каждая клеточка, казалось, взвыла от подступившей комком к горлу боли, более не подавляемой эндорфиновым коктейлем.

Падение, черная пропасть… Чумной доктор поднимает меня с пола за плечи, смотрит в глаза (по крайней мере его носатая маска склоняется перед лицом), и я киваю – даю бессловесный сигнал, что все в порядке.

В порядке ли? Но он уже ушел, оставив меня по обыкновению одну, в пустой белой комнате.

Сеанс окончен. Занавес.

4

Я позволила себе проявить слабость. Ни дня не проходило, чтобы я не заходила на его платный профиль с приватным контентом, где он публиковал прекрасные жанровые фотографии и видео, им самим срежиссированные, пересматривала их помногу, прокручивая в голове план предстоящей встречи, желая удивить, развлечь, поставить грандиозный спектакль без зрителей.

Я нуждалась в нем, как в воздухе, но по-прежнему не виделась с ним чаще раза в неделю.

В последнее время я была чрезвычайно уставшей физически, похудела еще больше, а тяжелый и вязкий сон, придавливавший словно свинцовой плитой, длился не более четырех часов (мое стандартное время) и нисколько не восстанавливал.

Но я со свойственным мне упрямством не только не снижала планку активности, но и выплескивала наружу всех своих демонов на сеансах с чумным доктором.

Я приглашала его на спарринг; я добавила окно для свободной программы – и он его одобрил.

Я не могла не игнорировать этот прилив сил и вдохновения – ибо одобрение мужчины в черном костюме значило для меня многое.

Да что там многое… практически все!