Львы Сицилии. Сага о Флорио

И тогда Винченцо бежит, в глазах стоят слезы, ноги скользят по камням мостовой. Бежит прочь из этого дома, оставляя позади давящую пустоту, пытаясь обмануть себя.

* * *

– Винченцо!

Иньяцио зовет его, а мальчик, кажется, летит по мостовой. Внезапно на виа Сан-Себастьяно он теряет его из виду.

Иньяцио останавливается, хлопает себя по коленям.

– Ну вот, только этого не хватало… – бормочет он. Переводит дыхание. Идет к бухте искать ребенка. В порту многолюдно. Иньяцио уклоняется от знакомых, которые останавливают его, чтобы выразить соболезнования, обходит штабеля готового к погрузке товара.

Обводит взглядом бухту Кала, от церкви Пьедигротта до Ладзаретто. Тень от замка Кастелламаре падает на гавань. Лес мачт и паруса закрывают обзор.

Наконец он находит его.

Мальчик сидит на дальнем краю пирса, поджав ноги.

Плачет.

Иньяцио осторожно подходит к нему. Окликает. Винченцо не оборачивается, но расправляет плечи.

Возможно, следовало бы отругать его: сейчас совсем не время устраивать сцены. К тому же он мужчина, а мужчины не плачут. Но Иньяцио не ругает ребенка.

Он опускается рядом. Некоторое время они просто сидят и молчат. Иньяцио хотел бы утешить племянника, рассказать ему, что он чувствовал, когда во время землетрясения потерял мать. Он был примерно такого же возраста и хорошо помнит это ощущение покинутости, пустоты.

Отчаяние.

Но отец!

Своего отца, мастера Винченцо Флорио, кузнеца из Баньяры, он помнит плохо. Рядом всегда был Паоло, с тех пор как они вместе стали выходить в море.

И теперь он боится того, что его ждет… Проклятый страх, о нем никому нельзя рассказать, тем более ребенку.

Первым заговорил Винченцо.

– Как я буду без него?

– Такая, видно, судьба у твоего отца. На все Божья воля. – В этих словах Иньяцио ищет объяснение и для себя. – С того момента, как мы появляемся на свет, нами правит судьба, и ее не изменить. Ничего не поделаешь.

В тишине слышен лишь плеск волн.

– Нет. Если такова воля Божья, я не хочу ее. – Винченцо не может сдержать слез.

– Винченцо, что ты говоришь?!

Эта фраза жесткая, кощунственная, слишком серьезная для восьмилетнего ребенка.

– Я не хочу, чтобы у меня были дети, если мне придется умереть. Мама плачет, и тебе плохо, я вижу, – говорит он со злостью. Поднимает голову. – Теперь мне придется жить без него, а я не знаю – как.

Иньяцио смотрит на черную воду. Над ними в воздухе кружат чайки.

– И я не знаю… У меня земля ушла из-под ног, Винченцо. Он всегда был рядом, а теперь… – Он тяжело вздыхает. – Теперь я один.

– Теперь мы одни, – тихо произносит Винченцо, прислоняется к плечу дяди, и тот обнимает его.

Все изменилось, думает Иньяцио. Он больше не может позволить себе роскошь быть сыном и братом. Теперь он главный. Теперь их дело – это его дело. Теперь он за всё в ответе.

Это единственное, в чем он уверен.

Шелк

Лето 1810 – январь 1820

Всяк купец свой товар хвалит.

    Сицилийская пословица

Получив корону Испании, Жозеф Бонапарт с подачи своего брата Наполеона передает неаполитанский трон зятю, Иоахиму Мюрату, который восходит на престол 1 августа 1808 года.

В 1812 году на Сицилии вспыхивает восстание из-за подоходного налога, установленного Фердинандом IV. Сицилийский парламент провозглашает конституцию, составленную по образцу английской, которая фактически лишает власти короля Бурбонов, предусматривает отмену феодальной системы и реформу государственного аппарата. Ее цель состоит в том, чтобы модернизировать социальную систему, а также упрочить взаимоотношения с англичанами, заинтересованными в сохранении независимости острова.

В том же году Наполеон начинает печально знаменитую Русскую кампанию. После разгрома под Лейпцигом (19 октября 1813 года) Мюрат объединяется с Австрией в надежде спасти свой трон. Он возобновляет союзничество с Наполеоном в 1815 году, но австрийцы разбивают его армию в битве при Толентино (2 мая 1815 года). Конвенция Казаланца (20 мая 1815 года) восстанавливает Фердинанда IV на неаполитанском троне, а в Палермо в качестве регента остается его сын Франческо.

8 декабря 1816 года росчерком пера монарх объединяет под одной короной Неаполитанское и Сицилийское Королевства и провозглашает себя Фердинандом I, Королем обеих Сицилий. Конституция 1812 года отменена. Остров фактически становится колонией и подвергается жесткому налогообложению.

Шелк принадлежит не Палермо.

Шелк принадлежит Мессине.

Или, вернее, принадлежал.

От Мессинского пролива до равнины Катании крестьянские семьи разводили шелкопрядов в тени вековых тутовых деревьев, листьями которых кормили личинок. Занимались этой тяжелой и неблагодарной работой в основном женщины, получая за свой труд мизерную плату. Эти женщины были более свободными и независимыми, чем крестьянки, работающие в полях, или служанки в дворянских семьях. Они могли оставлять себе доход.

Тяжким трудом заработанные деньги они тратили на приданое или на покупку мебели для своего будущего дома.

И вдруг новость: на Дальнем Востоке шелка производят больше и по более низким ценам.

Так сюда начали поступать ткани из Англии: англичане закупали в своих колониях пряжу, а затем ткали у себя на родине или импортировали ткани с экзотическим рисунком. Все устали от полосок и пастельных тонов. После долгих войн с Наполеоном хотелось радости и мечты.

Экспорт из Сицилии в континентальную Италию постепенно сокращается, а затем прекращается вовсе. Шелковичные рощи приходят в запустение.

Начинается «китайское поветрие», увлечение всем китайским: мебель, фарфор, резная слоновая кость.

И, конечно, ткани.

Даже Бурбоны заразились этим, и король Фердинанд решил, что его охотничий домик – гарсоньер – будет «китайским дворцом».

У всех богачей есть, по крайней мере, одна комната, обитая шелком.