Дневник макарухи
– Он там с 2023 года. Ему можно.
Мы смеёмся.
Это наш ритуал.
Каждый раз, когда я вешаю платки сушиться, начинается гвоздевая полемика.
Но балкон – это не только платки и кот.
Это ещё и точка обзора.
Я вижу, как Маро снизу поливает герань, громко жалуясь на цену воды.
Как Рубен возвращается с рынка с огромной связкой зелени, которой хватило бы на целую свадьбу.
А ещё – слышу.
О, Армянский квартал слышно издалека.
– Тётя Анжел, ваш кот ночью орал как будто его на клирос звали!
– Клирос не для него! Он вчера душу исповедовал!
И вот снова тётя Анжел.
Она сидит на лавочке с чашкой чая, неспешно размешивая сахар.
Мимо проходит Гаянэ, соседка из второго подъезда.
– Ты слышала, что Анаит в прошлый раз сожгла орарь? – с лукавым прищуром спрашивает Гаянэ.
Тётя Анжел делает вид, что удивлена. Хотя я почти уверена, что она знает об этом больше меня.
– Да, да. Только не орарь, а своё терпение. Сказала, что гладила с любовью. Ну, почти с любовью.
Иногда я думаю: а что бы со мной было, если бы мы жили в хрущёвке в Армавире или в новой квартире в Ашдоде?
Наверное, я бы не слышала, как под окнами монах поёт «Հավիտեանս» (Хавитеанс – «Во веки веков») на рассвете.
Не видела бы, как туристы теряются у входа в собор.
И точно не спорила бы с Варданом о том, кто снова повесил платки на “наш” гвоздь.
– Анаит, тебе не кажется, что мы живём, как в аквариуме?
– Конечно, кажется. Только в нашем аквариуме ещё и кот – сом.
Вардан смеётся, кладёт голову мне на колени.
Я глажу его волосы и думаю: пусть нас видно, пусть нас слышно – зато это правда.
Мы живые. Мы настоящие. Мы – на балконе.
Но даже на балконе не спрячешься от соседей.
– Чаю не хочешь, макаруха? – снова доносится откуда-то снизу.
Тётя Анжел стоит во дворе, хитро щурится.
Она всегда знает, когда ты сидишь на балконе. Я почти уверена, что у неё есть внутренний радар.
– Почему бы и нет? – киваю я.
На столе появляются чашки с чаем и плошка с вареньем.
Кот тоже приходит, вытягивается на полу и изображает страдальца.
– Чего такой печальный? – спрашивает тётя Анжел, бросив взгляд на кота.
– Постится. Вместе с нами.
– Ах, бедняга. Его бы в Тбилиси, там посты не такие строгие.
Мы смеёмся.
Тбилиси в разговорах всплывает, как воспоминание о чем-то тёплом.
И в этом квартале всё тёплое.
Даже когда тётя Анжел говорит, что мои носки видно с улицы.
Даже когда Вардан спорит с пауком на стене.
Даже когда кот делает вид, что это не он опрокинул чашку.
Потому что тут – жизнь.
Вечером, когда солнце скрывается за крышами, мы с Варданом снова выходим на балкон, слушаем, как вдалеке кто-то бренчит на саазе (традиционном струнном инструменте), а где-то ещё слышится звон посуды – это Рубен опять разбил тарелку.
В воздухе пахнет жасмином и пылью.
– Знаешь, Анаит, иногда мне кажется, что ты любишь этот балкон больше, чем меня.
– Это неправда. Ты не такой устойчивый.
Он смеётся.
Кот фыркнул, возмущённый этим игнорированием своей важности.
И я снова думаю, что если бы кто-то снял сериал про нашу жизнь, то у него был бы только один сезон.
Без финала.
Потому что настоящая жизнь не заканчивается.
Она продолжается – с чашкой чая, с разговором о Тбилиси, с котом, который обязательно придумает ещё что-нибудь.
И с тётей Анжел, которая завтра снова скажет:
– Анаит, твои носки видно с улицы!
Глава 7
Переезд и город, который стал теснее
Сегодня у меня выдалось свободное утро. Сидя на балконе с чашкой чая, я смотрела, как ранний свет медленно скользит по старым стенам Иерусалима. Коты, вальяжно потягиваясь, охраняли свои территории, а торговцы уже раскладывали лотки с фруктами и специями. Казалось, город просыпался так же неспешно, как и я. И вдруг, ни с того ни с сего, мне вспомнился мой первый день здесь. Тогда я была ещё Марией. Девчонкой с двумя чемоданами, упрямо зажатой губой и надеждой, которую старалась не показывать.
Он был сухой, солнечный, с горячим ветром, который приносил с собой запах пыли и пряностей…Иерусалим…Город, о котором столько раз говорили за семейным столом. Теперь он стал нашим домом.
– Девочка моя, помоги-ка с коробками! – голос матери, властный, но тёплый, раздался с балкона. Мама всегда умела сочетать строгость и заботу, как будто одна рука могла обнимать, а другая – подталкивать вперёд.
– Иду, мам!
Коробки, чемоданы, сумки – вся наша жизнь теперь уместилась в этих стеснённых стенах новой квартиры. Отец умер несколько лет назад, и с тех пор мы с мамой и младшим братом Ашотом жили вдвоём. Точнее, втроём. Аревик держала всё под контролем, но каждый день чувствовалось, как нелегко ей одной.
И вот мы здесь. В Иерусалиме. Потому что так было лучше. Или, по крайней мере, так все говорили.
– Ну что, сестра, готова к жизни среди паломников? – Ашот сунул мне в руки кастрюлю.
– Готова, – улыбнулась я. – Хотя, мне кажется, этот город даже туристам кажется тесным.
Мы вошли в квартиру – старую, но уютную. Вытянутые стены с побелкой, крошечная кухня с видом на соседний балкон, где уже сушилась чья-то простыня. И в этом всём – ощущение, будто кто-то невидимый наблюдает за тобой.
– Пахнет чем-то… древним, – хмыкнула я, открывая окно.
– Это запах старого города, – ответила мама. – Здесь каждый камень с историей.
История. Она витала в воздухе. В Армянском квартале, куда мы ходили на литургию. В узких улочках с булыжником. В голосах торговцев, перекрикивающих друг друга на всех мыслимых языках.
– Мария джан, ты когда-нибудь задумывалась, каково это – жить там, где прошли тысячи лет? – спросила мама.
– Думаю, теперь узнаю.
Я попыталась улыбнуться. Но в груди что-то сжалось. Мне было девятнадцать, и я оставила друзей, привычную жизнь, всё, что было мне знакомо. И теперь меня ждала новая глава – в городе, где каждая тень хранит свою историю.В городе, который учит видеть больше, чем кажется. В городе, который принимает только тех, кто готов его услышать
– Мам, ты ведь правда уверена, что здесь будет лучше? – тихо спросила я.
Аревик села на стул, устало вытирая руки о фартук.
– Иногда лучше – это просто новое. А новое – это уже шаг.
Я не ответила. Я знала, что моя мама сильнее, чем казалась. А ещё знала, что старый город научит меня многому. О жизни. О себе. О тех, кого я полюблю.
Но об этом я узнаю позже.
Теперь, глядя с балкона на просыпающийся город, я чувствую, как эти воспоминания переплетаются с настоящим. Улицы стали знакомыми, лица – родными. И хотя город действительно оказался тесным, он словно раздвинулся, когда я научилась в нём жить.
Кот вскочил на подоконник, потянулся и, небрежно зевнув, посмотрел на меня. Словно напоминая, что даже спустя годы в Иерусалиме можно находить что-то новое.
Я допила чай и улыбнулась. А где-то внутри зазвучал тихий голос:
– Добро пожаловать домой, Анаит.
Глава 8
Воскресная школа и я с маркером у доски
Каждое воскресенье в 9:00 утра я надеваю платье без пятен, обматываю платок так, чтобы ухо не торчало, и иду учить детей про святых, грехи и почему лучше не драться за последнюю булочку на кофе-паузе.
Моя воскресная школа – это комната при монастыре с неровным полом, детскими стульчиками и одной фреской, на которую все постоянно таращатся, потому что у ангела там слишком строгое лицо.
Некоторые дети утверждают, что он напоминает им строгую тётю Анжел. И что-то в этом есть.
– Тётя Анаит, а если Иисус всё прощает, я могу не делать домашку?
– Попробуй. Потом поговорим с батюшкой. Он тоже многое прощает. Почти всё. Кроме лени.
– А если я не ленивая, а просто… рассеянная?
– Тогда будешь святой покровитель всех пятёрок за поведение.
Такое здесь каждый раз.
Дети от 5 до 12 лет – и каждый с целой вселенной в голове. Некоторые приходят с горящими глазами, другие – с лицом “меня сюда притащили силой и халвой”.
Но я люблю их всех.
Даже того мелкого Мгерика, который однажды сжевал мою закладку в Библии, потому что "думал, она из лаваша."
На одной из досок – моя любимая надпись:
"Бог есть любовь. Но Анаит строже."
Подписано: Давид, 10 лет.
Он теперь в подростковой группе, но до сих пор здоровается и стесняется.
Вардан, когда увидел эту надпись впервые, сказал:
– Теперь ты официально в святцах. Святая Анаит – покровительница маркеров и рассерженных мам.
Родители – это вообще отдельная категория.
Они смотрят на меня как на святую, пока я не говорю:
– Ваш Артур снова нарисовал архангела с сигаретой.
– Это он, наверное, с папы срисовал… – виновато бормочет мама.
Мы смеёмся.
И я думаю: эта комната – моя мини-церковь.
Без колонн, но с криками. Без иконостаса, но с искренностью.
Сегодня у нас занятие о прощении.
На доске я рисую круг и ставлю внутри него слово "Любовь."
– А что, если любовь закончится? – спрашивает Армине, у которой бабушка называет всех подряд “золотко”.
– Любовь – это не конфеты, она не заканчивается.
– А если закончится, и я останусь с Варданом? – уточняет Мариам, 9 лет.
Дети хохочут.
– Я думаю, что твоя любовь к Вардану выдержит даже то, как он поёт в ванной.
– Он поёт, как будто кадит.
И снова смех.
Но удержать их внимание – это отдельное искусство.
Рассмешить и не сбить с серьёзной темы – почти как пройти по Голгофе в тапочках и не задеть лампадки.
И я каждый раз пробую. Иногда успешно, иногда… как получится.
Сегодня, кажется, я балансирую на грани.
После урока одна девочка подошла ко мне.
– Тётя Анаит, мне с вами спокойно. Даже когда я не всё понимаю.
И я чуть не расплакалась.
Потому что я часто сама ничего не понимаю.
Зачем я здесь, почему не в офисе или за границей, почему ношу этот платок, хотя волосы у меня красивые.
Но если одному ребёнку стало спокойно – значит, всё было не зря.
Перерыв.
Дети выбегают во двор, кто-то хватает мяч, кто-то бежит к маме за печеньем.
А я остаюсь в комнате и смотрю на фреску.
Строгий ангел продолжает смотреть на меня так, будто знает все мои мысли.
– Не смотри так, я уже постаралась сегодня.
Ангел, конечно, ничего не отвечает.
Но я знаю, что скоро снова начнётся:
Мгерик забудет домашку и скажет, что “всё было в сердце.”
Армине расскажет, что её куклу звали в монастырь “для наставлений.”
А маленький Давид задаст свой вечный вопрос:
– А почему святой Георгий всегда на коне, а дракон – всегда пешком?
И я, как обычно, отвечу:
– Наверное, дракон просто не сдал на права.
После занятий я иду в пекарню.
Снимаю платок, завязываю фартук.
Здесь пахнет дрожжами, тмином и чуть подгоревшим лавашом.
Сестра Марине уже раскладывает свежеиспечённые мацуны, а Рубен спорит с ней, что он “знает, как печь лучше”.
– Рубен, когда ты последний раз что-то пёк? – спрашиваю я, смеясь.
– Когда в армии хлеб сэкономили, а я сказал, что умею.
И снова смех.
Я сажусь на лавку, наблюдая, как солнце медленно садится за каменные крыши.
С утра я была учителем.
Сейчас – пекарь.
Потом – жена.
А вообще-то я просто Анаит.
Та, что пытается быть светлой. Хоть иногда.
Глава 9
Соседи решили, что я ведьма. И, может, они правы
Когда в Старом городе слух начинает ползти, его уже не остановишь. Сначала это просто шёпот. Потом – уверенное мнение. А через день тётя Анжел уже с балкона выдаёт вердикт. На этот раз – обо мне.
– Говорят, ты ведьма, Анаит, – сообщила она, прищурившись.
– А кто говорит?
– Я. Но не только. Маро тоже поддержала.
– Ну, если Маро поддержала, то теперь точно приговор.
Всё началось с совершенно невинной истории. Утром я решила пересадить свои базилик в новые горшки. Пару молитв – чтобы выжили, и несколько проклятий – чтобы руки не отвалились. На балконе это выглядело примерно так: платок на голове, земля под ногтями, кот, следящий с выражением полного презрения.
Всё бы ничего, но ровно в этот момент мимо проходила соседка Сона.
– Анаит что-то шепчет над базиликом, – донеслось позже.
– И кот рядом. Видел бы ты его глаза! – добавила Маро.
– Ну, может, я просто разговаривала с растениями?
– Конечно. А ещё чёрные свечи на подоконнике.
– Это были ароматические!
– И соль у двери!
– От муравьёв!
– И куриные кости в мусоре!
– Вардан жарил крылышки! Поговорите с ним!
Но кого волнуют оправдания, когда есть увлекательная история?
Весь день меня изучали с особым вниманием. Тётя Анжел на балконе – как орёл в засаде. Маро заглядывала с видом “я просто мимо проходила”. Даже кот начал себя вести так, будто ждал своего часа: сидел по-царски, как будто вот-вот проклянёт кого-то одним взглядом.
А дальше – хуже.
– Анаит, ты слышала, что после твоей пересадки базилика у Арамяна телевизор сломался?
– Да он 92-го года выпуска! Там уже даже пластик отчаялся.
– А у Геворга куры перестали нестись!
– Так он же их в январе купил. Кто в январе ждёт яиц?
– И луна вчера странная была.
– Луна… подождите, что?
К вечеру Вардан вернулся домой и с порога выдал:
– Меня сегодня спросили, каково это – быть женатым на ведьме.
– И что ты ответил?
– Что с котом они разговаривали?
– Очень смешно.
– Знаешь, если ты действительно ведьма, ты могла бы хотя бы найти мне второй носок?
– А ты мог бы не разбрасывать их, как следы преступления.
– Ладно, но если ты решишь кого-то проклясть, начни с тёти Анжел.
– Вардан!
Но он лишь рассмеялся.
На следующий день я решила подыграть.
С утра поставила у двери чашку с водой – “для очищения”, разумеется. Кот тут же уткнулся в неё носом и сделал вид, что пьёт священную влагу. Потом я развесила свои платки на балконе, выбрав исключительно чёрные.
Маро пришла через час. Лицо – трагическое.
– Анаит, что ты затеяла?
– Перестановку ауры.
– Ага. И зачем?
– Чтобы соседские сплетни лучше циркулировали.
– Ты не шутишь?
– Не уверена. Может, я в трансе.
Она убежала быстрее, чем успела сказать «господи помилуй».
К вечеру на улице меня уже приветствовали с уважением. Детей от меня не оттаскивали, но явно держали в поле зрения. Сосед Геворг даже принес корзину с яйцами. Сказал, что “на всякий случай”. Я подумала, что в следующий раз стоит попросить сыр.
Когда Вардан пришёл с работы, я сидела на балконе, держа в руках книгу “Легенды Армении”, обмотанную чёрным платком. На столе стояла свеча.
– Что ты делаешь? – нахмурился он.
– Поддерживаю свой новый статус.
– А ты знаешь, что теперь они считают, что ты можешь читать мысли?
– Конечно. И твоя следующая мысль – это “почему я на ней женился?”
– Ошибаешься. Я думаю, что если ты ведьма, то должна бы уже научиться варить идеальный кофе.
– А ты, если такой святой, мог бы не оставлять мокрые полотенца на кровати.
Мы оба рассмеялись.
На следующий день я снова сажала базилик. На этот раз – с особым пафосом. Кот сидел рядом, величественно и снисходительно.
– Соседи опять смотрят, – заметил Вардан.
– Пусть смотрят. Может, научатся.
– Чему?
– Жить с чувством юмора.
Он улыбнулся, а я с довольным видом присыпала землю.
И знаете что? Иногда быть ведьмой – это просто умение сделать так, чтобы тебя побаивались. Но с уважением. И, желательно, с корзинкой свежих яиц.
Глава 10
Кот по имени Кот и другие ползучие явления
Он пришёл в нашу жизнь, как грех в 90-е: внезапно, с наглостью и видом “я тут давно живу”.
Мы его не заводили. Не покупали. Не звали.
Он просто однажды зашёл через балкон, посмотрел на Вардана, потом на меня – и остался.
– Это чей? – спросил Вардан, поднимая его двумя пальцами, как спорную находку.
– Не знаю. Может, послан?
– Кем?
– Не уверена. Или свыше, или снизу.
Кот не сопротивлялся. Просто посмотрел, как будто собирался исповедовать нас обоих.
И как его описать?
Во-первых, он серый.
Но не просто серый, а с таким сложным оттенком, что соседи называют его то «дымчатым», то «каменным».
У него белая грудка – словно он специально оставил себе парадный вид для встреч с важными людьми.
Глаза – жёлтые, с таким взглядом, что кажется, будто он знает что-то, чего не знаем мы.
А ещё хвост.
Его хвост – это отдельный персонаж. Ворчащий, нервно подёргивающийся, как будто в постоянном несогласии с этим миром.
И нос у него с маленьким чёрным пятнышком, словно след от чернил. Вардан однажды предположил, что это “приговор за кошачьи грехи”.
Мы его не назвали. Поэтому он стал Котом. Просто Котом.
– Кот, не лезь на стол.
– Кот, в храм тебя не пустят.
– Кот, это просфора, а не твоё.
Он живёт, как хочет.
Ест, когда хочет. Лежит там, где не должен.
Однажды он уснул в платках, и я чуть не пошла в храм с хвостом на голове.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Սուրբ Աստուած (Surp Astvats) – армянское: «Святой Бог». Один из ключевых гимнов армянской литургии.
2
Орарь – длинная узкая лента, часть облачения дьякона. Символизирует духовный меч и служение.
3
Скрижали ваешь – ироничное выражение, отсылающее к библейским скрижалям (таблицам с десятью заповедями). Здесь означает: ты что, вечную истину высек? Говорится, когда кто-то слишком пафосно или уверенно формулирует что-то, будто это истина последней инстанции.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
