Потому что (не) люблю

А впрочем, что вообще мне сейчас было нужно? Ничего. Потому что ровно год назад, в тот самый день, смысла лишилось вообще всё.

Художественная ковка – просто моё маленькое хобби, к которому едва ли не с самого рождения проявился интерес и у сына. Маринка была против, говорила не время, пусть подрастёт. Интуитивно боялась всего этого огня, раскалённого железа, молотов и прочего. Я возражал, что у меня тут с безопасностью круче, чем в КГБ, а у ребёнка наклонности, между прочим. Она шутила, что с моим упрямством даже обезьяне можно навязать какие угодно наклонности. Смеялась, что, может, Владька вообще танцором стать захочет, грозилась, что завтра же запишет его в балет. Специально меня цепляла, знала, что я буду злиться. Что потом сама же и будет меня успокаивать, отдаваясь без остатка моим извращённым фантазиям. Впрочем, что касается секса – тут мы с ней никогда не уступали друг другу в изобретательности. Мы знали друг друга, как самих себя, но от этого не становилось скучнее – наоборот, открывались такие бескрайние горизонты, что где бы я ни находился, от одной только мысли о жене у меня начинался стояк.

Это было светлое, доброе время, настоящая награда после бесконечных четырёх лет полных поражений, слёз и отчаяния от неудачных попыток зачать и выносить ребёнка. Когда уже не знаешь, отчего будет больнее – от того, что тест не покажет двух полосок, или наоборот – оттого, что покажет… Рекордный срок беременности у нас тогда не превышал пяти недель, а потом снова кровотечение, слёзы, отчаяние. Раз за разом. Год за годом.

Но Владька оказался упрямым: он самостоятельно дотянул аж до восьми недель, и врачи наконец-то скомандовали – идём дальше! В тот же день Маринку положили в больницу, и она провела там всю беременность, практически не вставая с кровати, в то время как я драл жилы, тайком от неё втюхиваясь в несусветные финансовые авантюры, но успел-таки построить дом к рождению сына.

Упрямым Владька оказался до самого конца.

Маринка была против, и я больше не брал его в свою маленькую кузню, расположенную на заднем дворе головной точки «ЧерметЮга», а когда, бывало, заезжали ко мне в управление, запрещал в неё ходить. Но его всё равно туда тянуло, и в тот роковой день сын просто уличил момент пока я отвлёкся и сбежал…

Это была трагическая случайность – взрыв газового баллона. Причём, и баллон-то был совсем небольшой… Но что это теперь меняет?

Занятый последствиями ЧП, я тогда даже не сразу понял, что Владька не ждёт меня больше в кабинете и не скучает в машине. А когда дошло – носился как сумасшедший по территории, звал его, искал сам, заставлял искать своих работяг. Думал, сын просто испугался взрыва и спрятался. Ему ведь было всего семь…

…Маринка обвинила во всём меня, придумав какие-то тайные от неё посещения кузни вместе с сыном. Это был полный бред, но я не возражал. Не оправдывался. Я даже не дышал, боясь навредить ей ещё больше. Решил – если ей будет проще пережить горе, идя войной против врага в моём лице – я готов.

К тому же, я и сам винил себя.

Но я ведь не хотел, чтобы так случилось! Я ведь тоже любил сына больше жизни, и миллионы раз проклял судьбу за то, что она не взяла тогда меня вместо него. И всё же, я надеялся, что пройдёт время, и общая беда всё равно сплотит нас с Маринкой, и мы переживём эту боль вместе. Иначе быть не могло, ведь это были МЫ… Но не учёл того, что и сам вовсе не железный.

Маринка рвала и метала, а я замыкался, давился этими ни с кем не разделёнными горем, болью и обидой. Потом наши роли вдруг поменялись. Потом смешались… А потом уже и сам чёрт не смог бы разобрать во что мы превратились сами и превратили нашу любовь.

Целый год Ада, из которого не было выхода, потому что и отказаться друг от друга мы тоже не могли. Больные общим горем и созависимые, мы просто самоуничтожались, заодно уничтожая и друг друга тоже…

– Ну надо же, какие люди! – донеслось мне в спину из кромешной темноты гостиной, когда я, стараясь не шуметь, шёл прямиком от входа к лестнице наверх. – И чем же обязаны такой чести?

Я щёлкнул выключателем дежурного света ступеней и в его неверном свете разглядел силуэт сжавшейся в комок жены на диване. Я не видел её уже почти неделю, ведь наше безумие дошло до того, что большую часть времени я теперь жил в служебной квартире в городе.

– Я не мог приехать раньше, извини.

– Да пошёл ты! – взвизгнула она, и в меня полетело что-то тяжелое. Врезалось в стену, брызнуло осколками. Резко ударил в нос запах водки.

– Марин, давай не будем? Не сегодня, пожалуйста. У меня сейчас просто нет на это сил.

– А когда? Когда?! – вскочив с дивана, закружила она вокруг меня. – Год назад ты его убил, а сегодня даже не соизволил просто приехать и помянуть! Что ты за человек, Магницкий, что за бездушный ублюдок?!

Моя ярость вспыхнула мгновенно. Привычка уже. Сжал кулаки, челюсти, силу воли – всё, что только можно, чтобы не сорваться.

– Я просто не смог вырваться, у нас печь сломалась.

– Что?! Что у тебя сломалось?!

– Домна. Действовать нужно было безотлагательно, иначе четыре тонны чугуна просто застыли бы в ней непробиваемым козлом, и тогда мы потеряли бы вообще всё. Вообще всё, ты понимаешь? В этой печи сейчас все наши деньги, включая этот дом и пару сотен миллионов вложений инвесторов.

– В задницу себе это всё засунь, Магницкий! Печи свои, бабки свои, инвесторов, чугун и себя самого! Кому это всё нужно?! Кому?! – привалившись спиной к стене, она бессильно сползла на пол и зарыдала. – Кому это всё нужно?

Я не тронулся с места. Настолько привык к этим истерикам, что меня даже не кольнуло.

– Это ты убил его! Ты!

И меня сорвало.

– Я?! Да я просто на минутку заехал в офис, как делал сотни раз до этого! Если бы я знал, что так случится, да я бы… – попытался продышаться, но не помогало. – А вот ты, Марин? Ничего не забыла случайно? В тот раз, когда сделала аборт, даже не потрудившись поставить меня в известность, что ждёшь от меня ребёнка, ты никого не убила, нет?!

Она сжалась, задрожала, заскулила в прикушенный кулак. У меня в груди что-то шевельнулось, но я был слишком зол, чтобы прислушиваться к этому.

– И я, если хочешь знать, действительно не горел желанием ехать на поминки! Потому что не собираюсь праздновать смерть сына, ни сейчас, ни потом – никогда! Я, в отличие от тебя, хочу забыть об этом кошмаре! И тебе советую! Празднуй, лучше, его день рождения и помни живым, чем превращать наш дом в склеп!

Маринка вдруг затихла – резко, словно её переключило. Утёрла ладонями слёзы, глубоко вдохнула. Поднялась с пола.

– Мой сын, это не набор кубиков лего, из него невозможно выкинуть какую-то детальку, чтобы улучшить версию игрушки. – Её голос дрожал, но звенел несгибаемой сталью. – Весь, какой есть, от рождения до смерти – это и есть мой сын. И я лучше забуду себя, тебя и всю эту чёртову жизнь, чем предам память о нём!

И не сказав больше ни слова, и даже не взглянув на меня больше, ушла наверх. А я остался внизу.

Вискарь скользил по опалённому печным жаром горлу больно, заставлял кашлять и давиться, но я упрямо заливал его в себя и впервые за всё время понимал, что вот теперь, пожалуй, всё. Конец. Мы словно оплавленные оловянные солдатики на последнем издыхании протянули этот год – в память о сыне, но окончательно разучились разговаривать на одном языке и стали необратимо чужими. Теперь мы просто орали друг на друга, словно находились на разных берегах Волги, и ни хрена не понимали, что же доносит до нас пропущенное сквозь личную боль эхо. Нужно было заканчивать это всё. Тянуть дальше бессмысленно.

Когда поднялся в нашу бывшую спальню, Маринка собирала вещи.

– Что ты делаешь? – глупо, чисто по инерции спросил я.

– Ухожу.

– Почему?

Само вырвалось, наверное, лишь бы заполнить паузу, но Маринка вдруг замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к себе…

– Потому что не люблю тебя больше. Хватит.

Я молча вытряхнул вещи из чемодана обратно на кровать и пошёл на выход. В дверях задержался.

– Уйду я. – Не оборачиваясь. – Я этот дом строил для вас с Владькой. Без вас он мне не нужен.

Глава 3

Август 2018г.

Когда вернулся в зал, Маринка с Киром о чём-то возбуждённо болтали, чуть склоняясь друг к другу через столик, чтобы перекрикивать играющий джаз-бенд. В какой-то момент она повернула голову и глянула вдруг на меня с такой неподдельной нежностью, что у меня аж в груди замерло. Вот прямо сейчас она снова была собой, той самой Маринкой-малинкой, какой всего пять месяцев назад уезжала на Минводы…

Ну и где эта чёртова лягушачья шкурка, которую надо спалить прямо сейчас, чтобы не потерять больше свою царевну?!

Впрочем, она уже и не смотрела. Суетливо и слегка растеряно, словно её поймали с поличным, заправляла за уши волосы и кивала Кирею, но не было уже ни открытой, счастливой улыбки, ни возбуждённого ажиотажа беседы. Получается, я им помешал, так что ли?

Оно оказалось, они просто вспоминали свои студенческие годы. Общих друзей, педагогов, смешные случаи с выступлений. А я сидел теперь с ними, как третий лишний, и не знал, куда себя деть. То и дело хватался за телефон, проверял сообщения, но там была тишина, и я его откладывал. Постепенно Маринкин коматоз снова схлынул, она начала улыбаться, а потом и смеяться. Я смотрел на неё в упор, провоцируя на ответный взгляд, но бесполезно. Однако, стоило мне только отвлечься, как я чувствовал – смотрит. И в этом взгляде ощущалась какая-то особая заинтересованность, словно она видела меня впервые или… тупо сравнивала с Киреем.

– А почему никто не танцует? – удивился братан. – Странно, ведь не попсу какую-нибудь играют, а золотой фонд современной классики!

– Не в музыке дело, – усмехнулся я. – Для здешней публики это просто не комильфо.