За тихой и темной рекой

– Он ударил околоточного перед дракой?

– Нет. Сначала он ударил рукой меня. Ли заступился. Он ударил Ли. Потом, когда все стали ударять, он ножик… Как спичка.

– И куда подевался твой тот китаец?

– Не знаю. Бежал, – старик испуганно смотрел прямо в глаза Кнутову. Тот чувствовал: китаец не договаривает. Но не мог понять: зачем? Нет резону врать-то. У него в Благовещенске всё налажено, устоялось. Зачем менять, пусть не всегда сытую, но спокойную жизнь на бунт? А чем заканчиваются подобные действия, китайцы знают, как никто другой. Не напрасно именно у них считается самым страшным проклятием, пожелание: чтобы ты жил в эпоху перемен! Нет, старик перемен не хочет. Но зачем-то же врёт? Приют они незнакомцу дали. А как не дать? Одной крови.

И речи его слушали. А может, он к бунту подстрекал? Старик толковал, что незнакомец хунхузов с той стороны Амура нахваливал? Может быть в этом кроется причина? За золото такой сшибки у китайцев бы не вышло. Золото – дело семейное, оно любит тишину. А вот политика до такого довести может! Старик сказал, китаец приехал. Откуда? Если б через Амур, однозначно бы таможня знала. Она чётко отслеживает, кто прибывает на наш берег, и кто возвращается обратно. На руке у китайцев, не имеющих документа, ставят специальную чернильную метку. Прибыл – поставили. Убываешь – проверили. Ежели, не дай бог, кого-то не хватает, начинаются поиски. Такие случаи уже были. Находили и розгами память вправляли. И на джонке тому китайцу никак нельзя – ему нужно было остаться в городе на несколько дней без подозрений. А вот на переправе, чуть выше Стрелки, таких проверок нет. Хотя паспорт, или какой другой документ, пусть и поддельный, у него должен быть. Однако, Кнутов доселе не слышал о китайце, который бы мог сам подделать паспорт Российской Империи. А если – никакого паспорта? Просто китаец приехал с кем-то, в качестве слуги? Кто спросит документ у слуги, если тот идёт рядом с хозяином? А отсюда выходит что? Заговор? Только этого не хватало!

Селезнёв вторично ворвался в комнату, где расположился Кнутов:

– Анисим Ильич, господин полицмейстер прибыли.

Анисим Ильич ругнулся, кивнул китайцу, чтобы тот вышел в сенцы, поднялся, оправился: пусть и в цивильном, но перед начальством следовало показаться аккуратным, как оно любит. И требует.

Станица пред взором Белого открылась далеко за полдень. И неожиданно. Едва они по скользкой вязлой дороге с трудом вползли на бугор, за протокой, напоминающей хомут, явилось добротное казачье село.

– Марковская, – кивнул в сторону поселения кучер.

Поселение вид имело справный, зажиточный даже по меркам столичной губернии. Дома большие, основательные, вырубленные из бруса, с небольшими окнами – бойницами, с крышами под кровельным железом. Такого достатка Олег Владимирович не видывал в российских глубинках. Станицу с трёх сторон окружал плотный, бревно к бревну, ростом в полтора человеческих роста, частокол. Попасть в поселение можно было двумя путями. Либо через мощные, окованные железом створки ворот, охранявшиеся караулом из двух казаков. Либо со стороны Амура, поднявшись по крутой, деревянной лестнице из цельных брёвен, соединявшей станицу с небольшой пристанью, предназначенной маленьких речных судов. Впрочем, Белый это увидел несколько позже, когда въехал в станицу.

Караульные под деревянным навесом при въезде молча раскрыли створки ворот, пропустили бричку без каких-либо вопросов, даже документы не спросили. Только проводили скучающим взглядом и вновь принялись лузгать семечки, ловко сплёвывая шелуху на землю.

«За такое несение службы следовало бы сопроводить караульных под стражу – суток на пять. Да так, чтобы они там не отлёживались, а занимались делом. Двадцать часов в сутки! И всего четыре часа на сон и приём пищи!» – Белый начал злиться на порядки в станице.

Дрожки медленно катили по широкой улице, распугивая кур, свиней и гусей, до того мирно ковырявшихся в грязи. Из окон некоторых домов на Белого смотрели любопытные хозяйки. Впрочем, недолго. Сей факт говорил о том, что в станице чрезмерное любопытство не приветствовалось.

Дом атамана станицы располагался в самом центре длинной улицы, за палисадником, огороженным невысоким, по пояс, заборчиком-для красоты. Дом мало чем отличался от ближних строений, разве что невысоким, в три ступеньки, крыльцом. Олег Владимирович неторопливо поднялся по нему и, минуя сенцы, прошёл через распахнутые двери в избу.

Пахнуло свежеприготовленной пищей. Белый почувствовал, как голодная слюна заполнила рот. Олег Владимирович огляделся: большая, выбеленная печь, вкруг которой расположились все остальные бытовые помещения – кухня, комнаты, даже зала. Вот в зале-то, за широким, тщательно выскобленным столом под образами, Белый и увидел атамана. Впрочем, не найти Семёна Петровича Картавкина, главу казаков, было невозможно. Ещё на улице до слуха Олега Владимировича донеслась из глубины дома довольно известная песня, но в оригинальном исполнении:

Когда я имел златые горы,
И редьки полные погреба!
Тогда я взял жену – прожору,
Она всю редьку и пожрала!

Перед поющим Семёном Петровичем, который, судя по всему, решил слегка отобедать, стояли: миска с борщом, тарелка с квашеной капустой, жареная рыба прямо на сковородке, в берестянке соленые огурцы и помидоры. С правой руки топорщилась ополовиненная чекушка водки.

Атаман станицы Семён Петрович Картавкин вид имел колоритный. Крупного телосложения, с мощным торсом и сильными руками, привыкшими держать соху и шашку, мускулистой шеей, крепким подбородком, жестковатым рисунком губ, над которыми возвышался слегка горбатый, некогда перебитый то ли в драке, то ли в битве, нос. Взглядом Семён Петрович обладал опытным, умным, с хитринкой. Но главным достоянием внешнего облика казака была безукоризненно лысая голова, блестевшая в свете лучей западного солнца. И шея, и лицо, и руки, и лысина были темно-коричневого цвета от загара и ветров, которые для Белого казались примечательными особенностями дальнего края. Атаман, исполнив хрипловатым баритоном столь диковинную песню, принял водки и, не глядя на Белого, зажевал капустой.