Вещая моя печаль. Избранная проза

– Солнце за твою деревню завернуло, задремала… – Ефим засмеялся. – Вставай, да поужинаем, чем бог послал.

Оба идут к реке. Женщина черпает ладошкой воду, отфыркивается, стирая капли с лица. Ефим скидывает рубаху, плещется и обливается с удовольствием. Баба снова со страхом смотрит на страшный волосатый торс мужика, пятится от воды. Ефим зачерпывает пригоршни воды и кидает на бабу.

– Не озоруй, Ефим Иванович…

– Ладно, ладно, не ругайся. Пошли ушку сварганим, до дому тебе не близко, протрясёт.

Сбегал к себе домой, притащил ведро картошки и пестерь.

– Ставь котелок на огонь, картошку почисти, а я мигом за рыбёшкой слетаю.

В хитром колодце-заводи всегда есть у мельника на запас живая рыба. Волочагой выхватывает пару приличных щурят, кидает снасть на черёмуху и возвращается к костру.

– Я и спасибо сказать не успела, прости, Ефим Иванович, – встречает его женщина, – как бы я теперя…

Ефим отмечает про себя, что прибралась баба, похорошела…

– Да чего там, – отмахивается, заглядывая в котелок. – Так… Забулькало? Потроши щурят, а я ещё сбегаю в одно место.

Когда возвращается, женщина уже поджидает его.

– Может, рыбок спускать?

– Рыбок… Ха-а-хх. Опускай. Это не рыбки, а щурята, – Ефим вытряхивает содержимое пестеря на разостланное полотенце.

– Как Параня склала, так всё и лежало с последнего раза, – со вздохом сказал он.

Баба молча уложила обратно в пестерь всю посуду и пошла ее мыть к реке.

«Вот-те на. С характером, оказывается», – мелькнуло в голове Ефима.

– Слышь, а как тебя звать-то?

– Анной, – как аукнулась та.

«Анна… Мать-покойница тоже была Анна, Царство ей Небесное. Анна…»

За ухой Ефим стал уговаривать Анну выпить стаканчик водки, ведь не зря же он за косушкой бегал. Едва уговорил.

– Сказывают про тебя, Ефим Иванович, что нелюдим ты… Сижу вот, а всю до костей пробирает. Сама не знаю…

– Пустое колоколит народ. Слыхал, что меня уж к водяному в родню записали, мужики и те боятся на ночь оставаться. А я всё Параню забыть не могу.

Уха показалась мельнику на редкость вкусной. Ефим спрашивал про житьё-бытьё, про хозяйство, свёкра, про деревню. Отмечал, что бог умом бабу не обидел.

– Не знаю, как и отблагодарить тебя, Ефим Иванович, – старательно перемывая посуду, сказала Анна.

Мельник запряг отдохнувшую лошадь в телегу, схватил подошедшую женщину на руки и, продержав немного, посадил на мешки. Анна только ойкнула, как очутилась наверху. Поудобнее уселась, взяла в руки протянутые вожжи.

Ефим шёл рядом с повозкой. Ему не хотелось отпускать женщину, ведь вместе с её уходом снова придёт тоска и одиночество.

– Стой, Анна, – неожиданно решившись, сказал он, – стой! Выходи за меня замуж.

– Что ты, Ефим Иванович, что ты, бог с тобой! – опешила баба. – Да что ты, право… Ведь у меня мужик есть.

– Тьфу, не в обиду будет сказано, не жив твой мужик. Два года не два дня, вернулся бы.

– Что ты, Ефим Иванович, ведь венчана я!.. Что люди-то скажут? Может, жив Ванька? Как потом-то? Ой…

– Плюнь ты на собачий лай. Да один свёкор тебя в гроб загонит! Смотришь на него, как на божницу. А жизнь-то одна дадена, худая и хорошая. Нам с Параней Бог детишек не дал, а так уж хотелось… Любить меня твой Ильюшка будет, вот увидишь. А что поп? Поп за деньги венчает и отпевает, замолит, если грех какой. Приглянулась ты мне, Анна…

– Давно я, Ефим Иванович, без мужика, а жила честно, подолом не трясла…

– Не отпущу, пока слова твёрдого не услышу. Годы мои не те, чтобы, как рекрут, за ригами волочиться да шептаться. Согласись, Анна! Жить будешь как у Христа за пазухой, словом не наднесу…

– Как тут жить-то? Народу нету, дико всё, я этой мельницы сыздали боюсь.

– Привыкнешь. А что народ? Каждый день народ, новости из первых рук. Хозяйка мельнице нужна. Раньше четыре хряка землю рыли у сарая, теперь замухрышка один ползает.

Ефим смотрит на Анну. Мысли Анны беспорядочны от такого поворота дел:

«Нет, такие мужики не обманывают. И правда, может, нет Ваньки в живых, а я смотрю на свекровьи сопли, ни вдова, ни мужняя жена, ломи от зари до зари, угождай, а им всё неладно. Горелой коркой попрекают… А он… По мне так и нисколько не старый, вон как меня на телегу кинул. Медведушко… Ой, грех-то какой…»

– Свёкор, Ефим Иванович, сарафана за мной рваного не даст.

– В нарядах ли дело-то? Чай, есть у меня на что наряды завести.

– Не попрекнёшь потом?

– Бог ты мой, Анна, не корову в хлев завожу – бабу в дом беру, да разве можно?

– Тяжело тебе будет, Ефим Иванович. Сравнивать меня во всём с Параней будешь. Не забыть тебе её, хоть и не прошу об этом.

– Что моё, то моё. Не тронь её, ладно?

– Говорим-то с глазу на глаз, и поверить не знаю как…

Ефим крестится, призывая в свидетели мать-покойницу и небесную твердь, ангелов и сосновый бор.

– Только без попа я несогласная. Как без попа-то?

– Да будет тебе поп, будет. Жди, дня через два на вечеру прикатим с братаном на лошадях! Парнишка чтоб не убежал куда, всё как у людей будет. Ох, заживём, ей-богу, не скаешься! Уж больно ты мне, Анна, приглянулась. Согласна, значит?

Женщина утвердительно кивает.

– Жди, голуба ты моя, через два дня подкачу. Ну, прощай пока, не торопись, с Богом.

Мельник возвращается на свою мельницу. Приветливо гудит в вершинах мачтового леса ветер, запах перестоявших медовых трав щекочет ноздри.