Русалим. Стихи разных лет

я лечил бы одним – чудом изнеможенья.

Потому что за ним – проступает дорога,
на которой уста произносят два слога,
два почти невесомых, протяжных, похожих,
остающихся, льнущих, ничуть не прохожих.

О, я помню: боящийся – несовершенен
в смелом деле прицельной стрельбы по мишеням.
О, я знаю, что дверь отворяет отвага,
и летает безкрылая белка-летяга.

Плоть поможет? Положим, и плоть нам поможет:
ужас прежний – на ноль, побеждая, помножит,
чтоб отринуть навек злой навет сопромата.
Сочлененье и тренье – завет, не расплата.

Плоть – сквозь плен осязанья и слуха —
прозревая, восходит к подножию духа,
тех прославив, кто в боязной жизни прощальной
льды расплавил телесною лампой паяльной.

    24–27.11.05 г., 8.10.06 г.

«Старое норовит потереться о молодое…»

Старое норовит потереться о молодое.
О, молодое, касайся старого осторожно!
Жадною, козлиной оно трясёт бородою,
кровью пьянящей кормится непреложно.

Ты, молодое, ищи своё, молодое,
быстрою ножкой бей и крутись юлою.
И на поляне громкой толкись ордою,
сук под собою – злою пили пилою.

Старое, ты сопи в уголочке тихо,
молча глазей на ска?чки, сиди, не ёрзай.
Не поминай, не мани, пробуждая, лихо,
гомон хмельной вмещай головой тверёзой.

Станешь и ты, молодое, таким когда-то.
Вишь, молодое, как старое сухо дышит.
Челюсть лежит в стакане, а в ухе – вата.
Выцветшими цветами платочек вышит.

…Любо глядеть – младым молодое пышет.
Любо не знать, что завтра оплаты дата.

    28 января 2008 г.

Баллада об одной любви

У чо?рной ограды он встанет на Страшном суде —
из гроба под тополем серым – на белом ветру,
и снег, незаметный на белой его бороде,
взойдёт по лицу, улетая куда-то в дыру.

И спросит Господь, разминая сухую ладонь,
как будто не зная, сощурившись, трогая бровь:
«Что значит в груди твоей, грешник, горящий огонь?»
И скажет он Господу: «Господи, это – любовь».

«Любовь, говоришь… Но она не любила тебя,
и с тем отправляется ныне из царства теней
под новое небо, – заметит Господь, теребя
на тополе ветку, – и ты не увидишься с ней».

«Ну что ж, это новость. – промолвит представший. – Ну что ж.
Но хватит вполне и того, что сокрыто внутри.
Мой Боже, Господь мой, итожа, скорее итожь.
Где дверь, что назначена мне? Я иду. Отвори».

И ступит – не горбясь, собой зачеркнув окоём, —
по новой земле, распростёртой под снегом и без.
А та, о которой сказали, останется в нём —
как вжитый в ключицу титановый штифт-саморез.

    2006 г.

«Сугдея, Солдайя иль Сурож…»

Сугдея, Солдайя иль Сурож…
А ты говоришь мне: «Судак».
Какая ж ты всё-таки дура ж! —
слова не запомнишь никак.

Они тебе точно – до фени,
а мне же всё грезится весь
в огне преподобный Парфений,
сожжённый татарами здесь

за то, что не дал им берёзы
валить в монастырском лесу.
Столетье – стоянье сквозь слёзы.
А я эту ношу – несу.

Теперь они памятник ставят
тем самым убийцам троим,
где факелом высился старец,