Я твой день в октябре
– А сегодня двадцать пятое, – Лёха сел на стул. Растерялся на минутку.
– Ты давай беги туда. Скажи, в командировке был. Как есть. А мы тебя по полям два дня искали через Кайдурун, – отец поправил на Алексее довольно грязную одёжку. – Ничего. Сойдет. Ты же прямо с полей. Так и скажешь. Всё, дуй бегом.
Военкоматовский дежурный послал его на второй этаж в седьмой кабинет. Лёха пробежал по пустому первому этажу и выскочил на такой же длинный пустынный второй. В седьмом кабинете сидел один седой майор, усталый, обложенный бумагами, толстыми папками-скоросшивателями и желтыми повестками. Он изучил повестку Маловича и сказал.– Мне из редакции отец твой звонил. Просил подождать. Ты в командировке был?
– Далеко. За Кайдуруном в полях. Нашли по рации за пару дней. А где призывники все?
–Ку-ку! – ответил майор. – Они в поезде. Тебя одного ждать?
Он достал папку с названием «Личное дело». Под названием стояла Лёхина фамилия.
– Значит, ты после института сразу в областную газету? В институт поступил в восемнадцать, закончил экстерном в прошлом году. Диплом номер 243 серии АГТ ноль, ноль шесть ВН. Учитель английского языка. Это из редакции справка. В ней ты год проработал. Хорошо. Вот редакция за тебя справки и собрала. День у них ушел на это. Всего-навсего. Областная газета! Уважают её. Сразу все справки дали и курьерша ваша привезла. Они, вишь ты, и Госкомспорт запросили. Вот что оттуда ответили. А! Так ты кандидат в мастера по лёгкой атлетике. Ух, ты! Десятиборье! Мощно. Это интересно. Сейчас подумаем, куда тебя направить, чтобы от спортивного твоего мастерства была польза армии нашей.
Пока он размышлял Лёха пытался проследить ход мыслей главного редактора, который уговорил ректора института дать бумагу, что Лёха институт закончил пораньше срока, а не отправлен в режим свободного посещения. Главное – номер диплома, серия. Бред полный. Но против бумаг, представленных Тукманёвым, главредом, возражать было нельзя. Глупо и вразрез с его задумкой и планом, который, наверняка, был хорошо продуман и защищён.
– Короче, – сказал майор. – Морская пехота забита полностью. Десант. Вот в десантуре есть ещё три места. Одно под Алма-Атой. Одно – в Туркмении. И вот ещё: карантин и учебка в Туле. Служба твоя будет проходить в сто тридцать седьмом Гвардейском Рязанском парашютно-десантном полку ВДВ. Вот туда и поедешь. Завтра в десять приходи. Билет заберёшь на Рязань. Поезд в четыре пятнадцать после обеда. Вот эту сопроводиловку и своё личное дело завтра захватишь. Из дома возьми еды на три дня и оденься попроще. Щетку зубную, мыло, таблетки от поноса. Поезд – дело для живота заразное. А тебе надо здоровым приехать. Найдешь часть, это недалеко от десантного училища. В городе все знают, покажут. Дежурному по части отдашь эту бумагу, папку с личным делом и поступаешь в его распоряжение. Он тебя и командирует на месяц в учебку Тульскую. Давай, кру- угом! Шагом – арш!!
Лёха вышел из военкомата и стал думать, ломая о коробок спички. Одна всё же не успела переломиться и он прикурил «приму».
– Бляха, как же это редактор пробил такую серьёзную бумагу, будто я институт досрочно закончил? Это же типичная подделка документов. Лет на пять потянет для каждого из них. Хотя… Хотя диплома-то реального нет в природе. Это редактор придумал, чтобы я год отслужил и – обратно на работу. Год-то – не два. И оба знают, что случись по этому поводу какой-нито кипиш, то дочка Альтова скажет папе, а папа заглушит эту тему намертво за три минуты. Да, собственно, кому это важно? Вон, в военкомате номер-серию прочли, а диплом показать – на фиг не надо. На бумагах же такие печати солидные. Областная редакция. Орган обкома партии. Институт государственный. Прав был вожак комсомольский Клавинец: врут коммунисты не прерываясь.
– Ну, ясно, – успокоился Леха и засмеялся. В армию, особенно в ВДВ, ему очень хотелось по двум причинам. За год он в десанте получит очень специфичную, но крайне пригодную для жизни физическую и моральную подготовку – это раз. Второе. Возможно, обозначившийся уже разлад в семье и заметная пока только Наде и Алексею тоненькая трещина на теле любви их, ранее намеченная быть вечной, затянется за время разлуки. Она, слышал, Лёха где-то, любовь только укрепляет.
Дома у родителей он собрал в старую спортивную сумку всё, что майор приказал. Поцеловался с плачушей обязательными в таких случаях слезами мамой, которой пообещал писать, а если будет возможность, то и звонить.
Мама его прижала крепко к себе, как бы переливая свои самые нежные родительские чувства в организм сына, потом легонько оттолкнула и утерла глаза платочком, который всегда держала в рукаве.
– Ну, всё! Иди. Служи верой и правдой!
Прибежал Алексей в редакцию, бросил сумку на отцовский стол и побежал к главному.
– Привет, Алёха! – Николай Сергеевич, тёзка отцовский, вышел из-за стола и крепко пожал ему руку. – Давай, служи честно! Зарайск и газету нашу не посрами! Через год твое место спецкора никем занято не будет.
– А это самое… – Лёха сделал сложное движение пальцами, показывающее исполнение замысловатого футбольного финта и одновременно извилистый способ движения змеи. – Оно на фига? Вам причёску не потреплют наверху?
Ну, послужил бы и два года, не треснул.
– Ерунда, – сказал главный. – Так надо было. И потом, институт ты всё одно закончишь. Диплом дадут. А мне надо, чтобы ты статьи писал. Год потерплю. Ничего. А два многовато.
– Это я ценный такой кадр? – засмеялся Алексей.– Без меня газете невпродых как тяжко! Ну, хорошо, раз так. Буду собой гордиться. А вам спасибо за всё!
Лето, осень, зима, и я в мае опять – по полям и знатным передовикам!
Попрощались они за руку и пошел Алексей к бате.
– Я у мамы был. Поплакали вместе перед разлукой. Она повелела служить верой и правдой. Только не спросила, где я буду служить, чем заниматься. Ну, ей это и не надо. Для неё армия – просто армия.
– А куда тебя определили? – отец оторвался от рукописи. – Не в стройбат? А то бы добавочную профессию имел, годную в мирных целях.
– В ВДВ послали, – Лёха сел на стул. – Голубой берет, тельник, парашют, рукопашный бой. Нормальный набор.
– Годится, – батя похлопал его по плечу. – А ты что, сам, один поедешь? Призыв уехал уже?
– Ну, – Лёха подал отцу руку. – Как мне служить-то?
– Как-нибудь так, чтобы парашют всегда открывался, – улыбнулся отец.
По дороге домой Алексей купил Наде цветы возле парка. Подснежники. Зарайск на севере Казахстана. Рядом с Сибирью. До солидных цветов ему минимум месяц ещё подснежники нюхать. Злате в универмаге взял музыкальную шкатулку. Ручку крутнешь сбоку, крышка открывается и выныривает балерина гуттаперчевая перед зеркальцем. Крутишь ручку дальше и музыка звучит красивая, классическая. Композитора Штрауса. А балерина крутится, вальс танцует. Хорошая игрушка. Развивающая.
Надежда что-то писала за столом. Горела настольная лампа, хотя на улице ещё светло было. На носу у жены Лёха с удивлением обнаружил аккуратные перламутровые сиреневые очки.
– Привет! – сказал он и медленно уложил букет подснежников на тетрадный лист.
– Привет, Леший! Что-то ты рано сегодня, – Надя понюхала букетик и отложила его в сторону. Рядом со словарем синонимов в английском языке. – Ты есть хочешь?
– А Злата где? – Лёха заглянул в спальню.
– У мамы пока. Мне тут добить надо главу диссертации. Завтра её будет один профессор читать. Мне это важно. – Злату мама вечером принесёт. А ты пока найди что-нибудь в холодильнике. А, ну ты же обкомовское не ешь. Другого пока нет. А ты, пока я работаю, сходи в «Колос». Рядом же. Поужинай там, а дома вечером чай с тортом попьём. Мама испекла.
– Ладно, пойду, – Малович Алексей почесал затылок. – Схожу к Жердю. Попрощаюсь.
– Он уезжает куда-то? – спросила Надежда, не отводя глаз от страницы.
– Ну, – Лёха обулся и открыл дверь. – В Америку. Его президент пригласил дворником в Белый дом. Но дворником в Америке, сказал Жердь, лучше, чем директором промтоварного магазина в Зарайске. Зарплата больше.
Надя что-то сказала вслед, но Лёха не разобрал. Хлопнула дверь и шум от щелчка замка поглотил её последние слова.
Прибежал Алексей к Жердю, который писал статью в газету «Ленинский путь» о проблемах пчеловодов в Притобольском совхозе.
– Я в армию завтра ухожу. В десантные войска, – Лёха сел на подоконник. -
На год всего. Редактор выбил фиктивную бумажку у ректора нашего. По ней я экстерном институт закончил и даже номер диплома написал. И серию. Во!
Один поеду. Когда призыв отправляли, я в командировке был.
– Ну, ништяк! – воскликнул Жердь. – Меня не берут. Плоскостопие. А я бы тоже не прочь. Ладно, давай. Уже начинаю ждать тебя обратно. Пиши. Будешь писать?
– Буду, конечно. Ты же друг мой последний и единственный, – Лёха подержал Жердя за плечи, оттолкнулся и ушел.
Идти, собственно, было некуда. Разве что фильм какой посмотреть. Как раз вечер будет. А там и ночь быстрая, да снова военкомат. До отъезда можно посидеть на вокзале. Он купил билет на шесть часов вечера в кинотеатр «Казахстан». Кино называлось «Без права на пощаду». Отсидел он фильм до конца, хотя раза три подмывало уйти. Он ближе к середине фильма угадал, кто в этом детективе убийца. А в конце ещё добавилось, что в войну он фашистам помогал. Сволочь, в общем. После плохого кино настроение совсем скатилось до подошв кед Лёхиных. Он посидел до девяти вечера на скамейке в парке. Послушал живой духовой оркестр, который, казалось, был, есть и будет всегда. Менялись музыканты. Кто спивался, кто помирал, но приходили новые и не играл духовой только в морозы, когда мундштуки труб, тромбонов и альтов прилипали к губам.
Поздно вечером он пришел домой, выпил чаю с сухариками и лёг на диван дочитывать книгу Юрия Германа «Я отвечаю за всё». Надежда продолжала писать. Злату решили оставить на ночь у бабушки, чтобы мама успела подготовить работу. Почитал он с полчаса, потом сходил к Альтовым, отнёс Злате музыкальную шкатулку и подержал её минут десять на руках, целуя и дыша нежностью, которую излучала её бархатистая, как у мамы, кожа.
– А мы уже спатоньки готовимся, – просюсюкала бабушка Лариса. – Покушали уже. Сейчас искупаемся – и в манежик. Да, Златонька?!
Дочь что-то пролепетала, смеясь и перебираясь на руки Ларисы Степановны.
– Ну, я пойду тогда, – Лёха помахал дочери рукой, глядя на неё внимательно, ласково и грустно. – Счастливо всем. Встретьте хорошо все праздники в этом и начале следующего года. Здоровья вам всем.
Игнат Ефимович отдыхал после работы и в прихожую не вышел.
– Вот какой шутник у нас папа! – сказала Лариса Степановна внучке. – Обязательно будем здоровы. Ну, пока. Нам купаться пора.
Вернулся Алексей домой. Снова взял книгу, лег на диван, почитал час под усыпляющий шепот жены, повторяющей замысловатые английские идиомы, да и уснул. А проснулся когда Надежда уже приняла душ и что-то дочитывала за столом, помечая отдельные слова простым карандашом.
– Я уже чай попила, – сказала она с улыбкой. – Он ещё не остыл. Иди тоже выпей с овсяным печеньем.
Леха пошел в ванную, почистил зубы, умылся, в прихожей нацепил на себя то, в чем надо было прибыть на службу армейскую и перекинул через плечо сумку с бумагами и всякой мелочью. Консервы собирался купить где-нибудь в городе.
– А ты уходишь уже? – подошла Надя. – И куда тебя понесёт сегодня?
– Сегодня понесёт в ряды советской армии. В сто тридцать седьмой гвардейский парашютно-десантный полк. На год. В Рязань. Призыв. В девять надо быть в военкомате. В четыре часа – уходит поезд.
– А почему не сказал раньше? – обиженно спросила жена.
– Раньше я и сам не знал. Меня выловили по рации в совхозе. Прямо на поле. И оттуда на машине кинули до военкомата. Один поеду сегодня. Призыв весь там уже. Одного не ждут.
– Ждут, – сказала Надя и поцеловала его в щёку. – Такого одного как ты – ждут.
– Где, кто? – засмеялся Малович Алексей.
– Я тебя жду, – Надежда прильнула своей бархатной щекой к его небритой.
– Ты серьёзно? Будешь ждать? – недоверчиво спросил Лёха. – С дочерью я попрощался уже. Она ждать будет точно. Потому, что других дел пока нет у неё. А ты ради чего ждать будешь? Тебя ведь могут отправить на курсы подготовки кандидатов наук в Москву. В аспирантуру. Это же важнее.
– Я буду тебя ждать, – повторила Надя. – Ты мой муж.
– Ну, это не гора, муж, – обнял её Лёха. – За год тебе может встретиться доктор наук по английской филологии. Родственная душа. Есть о чем говорить. А со мной – о чём? О тракторах, комбайнах и передовиках производства? Или о шестах фиберглассовых? Ладно, пора мне.
– Я буду тебя ждать. Ты пиши. Звони, если сможешь, – она стояла в дверях, а Лёха уже сбегал по ступенькам.
– Обязательно, – крикнул он на ходу.
А в четыре часа пятнадцать минут сорок третий поезд « Алма-Ата-Зарайск-Москва» уже прыгал по привокзальным стрелкам, набирая скорость, выходя на прямую железнодорожную магистраль и унося Лёху из одной жизни в совершенно другую. В ту, которую обязан прожить каждый мужчина, готовый защитить себя, семью и Родину.
22.Глава двадцать вторая
Куда бы ты ни направлялся – есть огромный смысл в том, каким образом тебя туда несёт необходимость твоя. В декабре 1730 года девятнадцатилетний Михаил Ломоносов сбежал из дома, чтобы попасть в Москву и там учиться наукам. Будущий академик пёхом прошагал пол-России позади продуктовых и товарных обозов. Он шел три недели и одолел весь путь – 1168 километров, не обломавшись ни телом, ни рассудком. Наверняка в дороге своей пешей и повидал он много, научился думать и дела делать так хорошо, как могут только трудности научить. И до него, и после разные люди всегда перемещались в пространстве так, как получалось. Несколько тысяч лет назад и пешком человек брёл к нужному месту, и на лошадях верхом или в повозках, потом паровозы таскали массы людские с одного края света на другой. Затем автомобили добавились, а уж с победой технической цивилизации самолёт перехватил первенство. Вот он и убрал у граждан, менявших одно место пребывания на другое самое главное – возможность видеть и чувствовать изменение пространства и времени. Он отобрал ощущение изменения жизни. Откуда бы человек ни улетал, не успевало у него в уме закрепиться осознание того, что там, куда по небу прёт его, разрывая часовые пояса, самолёт, всё другое и всё не так. А прошлая жизнь двух-трёх часовой давности, в которой осталось всё своё, родное – время, расстояния и события – всё это сразу отрывается от него, проваливается и теряется, как монета из дырки в кармане. И вот это очень плохо. Потому, что чем дольше путь, тем больше надо думать о том, как себя вести в другом месте и в другой жизни, да ещё и при другом деле. Не успеешь вдосталь обмыслить перемену житейскую – так и обернётся для тебя без пользы долгий или не очень дальний путь твой, пролетевший мгновенно в другую сторону от своего родимого куска планеты.
Лёха в армию ехал поездом. Повезло ему. Потому, что катился состав сонно сквозь майские дни и ночи мимо деревенек придорожных, где шло время не спеша, последовательно, в спокойном, столетиями сложившемся течении.
Деревеньки исчезали, меняясь в окне вагонном на маленькие тихие речки, озера и болотца с лесами разноцветными. В них подолгу жили и думали о вечности осины с берёзами, липами, ясенями и кленами, молодыми дубами да ивами возле лесных речушек. И не только, наверное, Лёхе одному на пути неторопливом, мимо красот неписанных да сквозь дорожные замедленные дни являлись спокойные, упорядоченные раздумья о разнообразии сущности земной. И о том ещё, что медленно приближающееся будущее надо будет и к себе суметь приспособить, и самому с ним поладить миром да с пользой.
Все его старшие родственники мужского рода армию прошли. Кто при мирной жизни, кто при военной. И все они гордились тем, что служили не КПСС, не государству и правительству, и не их охраняли от реальных или возможных бед. Они служили Родине. Большой, общей для всех, и своей маленькой. Той, где дом, семья, родня и друзья. Где место жизни твоей, судьбой назначенное. Поэтому за время пути до Москвы и пересадки на Рязань было у Лёхи много времени, чтобы умом и сердцем настроиться на служение отечеству с оружием в руках. Причём в особенных войсках, всегда передовых, всегда бесстрашных и настроенных на победу любой ценой. В воздушно-десантных, легендарных, с головой покрытых доблестью и военной славой.
В Рязани ему быстро довелось найти свою часть. Пришел он на КПП и доложил дежурному, что прибыл одиночно для несения службы. Дежурный позвонил в штаб и через три минуты на КПП влетел крепкий парень в голубом берете и линялой форме с двумя лычками на синих погонах. Форма его была опоясана ремнём так, что бляха свисала вроде бы специально почти до самого низа гимнастёрки.
– За мной, салабон! – скомандовал воин и побежал обратно. Лёха ускорился и не оставал. Прибежали к длинному двухэтажному дому белого цвета, перед входом в который по бокам стояли на древках два флага. Один красный с серпом и молотом. А другой – голубой сверху, зеленый внизу, а посередине полотна два желтых контура самолётов. Между ними парашют с красной звездой на стропах и слева направо внизу золотыми буквами слова: «Никто, кроме нас!»
– Потом рассмотришь, – оглянулся младший сержант. – Сейчас бегом за мной к подполковнику Соболю. Он зам.нач.штаба. Ты, салага, уже в полку. Поэтому гражданские слюни вытри и веди себя как солдат. Понял? Зайдешь к Соболю – не мяукай. Книксены ножками не делай, а щелкни каблуками и скажи: « Здравия желаю, товарищ подполковник». Дальше оно всё само пойдёт. Он постучал и открыл дверь.
– Разрешите обратиться, товарищ подполковник!
– Разрешаю, – сказал Соболь.
– Опоздавший прибыл самостоятельно. Разрешите войти!
– Разрешаю, – подполковник отложил в сторонку бумагу и ручку.
– Здравия желаю! – выкрикнул Лёха. – Алексей Малович из Казахстана. Направлен для прохождения службы в сто тридцать седьмой полк ВДВ. Был по работе в командировке, потому не смог прибыть с командой призыва.
– Проходи. Вот твой стул. Бумаги все сюда клади.
Он минут десять изучал всё, что было в папке, после чего распорядился.
– Рядового Маловича переодеть, накормить и в девятнадцать ноль-ноль не опоздать и отправить его в тульскую школу боевой подготовки на почтовом автобусе. Сопровождающий – сержант Воловец. Вопросы есть?
– Никак нет! – встал по струнке младший сержант.
– Выполняйте, – Соболь передал ему папку, снова придвинул под глаза лист и взял ручку.
Через час Лёха, накормленный до отвала в пустой солдатской столовой двумя большими кусками рыбы, картофельным пюре в глубокой алюминиевой чашке и чаем с толстым ломтем хлеба, на котором как-то разместились два больших кубика масла, пошел с сержантом на склад и переоделся в новенькую форму. Выдали ему точно по размеру гимнастерку, галифе, тельняшку, голубой берет с эмблемой ВДВ на боку и звездой спереди. Ну, а ещё ботинки на толстой подошве. Высокие, сужающиеся кверху, они зашнуровывались по всей высоте.
– Всё! Хоть и без присяги пока, но ты уже не просто солдат. Ты теперь герой десантник, – сержант Воловец хитро улыбнулся и спросил: – Какой у нас, героев, девиз-то?
– Никто кроме нас! – бодро ответил Лёха.
– Ну и молоток, что сообразил, – сержант пошел к скамейке, на которой курили несколько крупных фигур в беретах. – Садимся тут и ждем почтовика. Бумаги не потерял свои? А, вот они. Хорошо. Ждём. Вольно. Расслабься.
В девятнадцать ноль-ноль почтовый автобус остановился возле скамейки. В него погрузились трое парней с автоматами да Лёха с сержантом. Автобус тронулся, выехал из части и Воловец толкнул Лёху плечом в плечо.
– Зовут как?
– Лёха, – ответил Малович Алексей.
– Ну, поздравляю, Лёха! – сказал сержант. – С этой минуты пошел срок твоей службы. Запомни её.
Лёха сосредоточился. Огляделся вокруг. И запомнил. Цветут яблони, летают ласточки, бежит сбоку длинный серый бетонный забор части. Понятно стало, что солдатская жизнь пошла от нуля к дембелю. И, чувствовалось, что будет в ней столько всего нового и нелёгкого, чего никогда не забудешь. Даже слегка жутковато стало с непривычки.
В тульской «учебке» сначала отбирали солдат на пригодность к разным работам в армии. В ВДВ ведь не только технично драться учили и смело с парашютом прыгать. Это делали все. Но у каждого ещё своё дело было. Одни работали радистами. Стучали ключами азбуку Морзе. Другие изучали подрывную диверсионную работу. Разведчики осваивали сложности маскировки и поиска секретов, которые предстояло незаметно рассекретить и донести командирам. Были штурмовые роты. Они целыми днями и ночами отрабатывали искусство внезапно, перепрыгнув незаметно через любые препятствия, напасть, порушить всё и победить. Да много чего ещё было такого, о чём Лёха сам в жизни не догадался бы.
Вот привели его в учебный класс на следующий день утром. В комнате за длинным столом сидели три офицера. Посередине учебного класса стояла табуретка с инвентарным номером тридцать шесть на ножке. Капитан с большими русыми усами и наколкой «ВДВ» на левой кисти кивнул Лёхе на эту табуретку.
Пока все трое читали его личное дело, Алексей покрутил головой по сторонам. Справа стоял на ножках какой-то пульт с рычажными переключателями. Слева – стол с пятью телефонами и такими же рычажками-переключателями на гладкой плексигласовой поверхности. На стенах висели какие-то крюки, багры, веревки, завязанные странными узлами, ножи разных размеров и видов. В общем, почти музей.
– Интересное у вас, рядовой Малович, личное дело, – наконец сказал майор, который сидел в середине. Седой, без берета.
– Вы кроме почти уже мастерского навыка в лёгкой атлетике ещё что-нибудь пробовали в спорте? – спросил второй майор. Он был в полевой форме. Сбоку на поясе в чехле висел большой нож, а на груди болталась стального цвета рация.
– С детства и до сих пор вратарём был футбольным. В дворовой, школьной и институтской командах играл. Баскетболом тоже в школе и ВУЗе занимался. За институт играл. Параллельно с «лёгкой» на бокс ходил года два в пятом и шестом классах. Потом тренер по лёгкой меня оттуда выдернул насовсем, – Лёхе даже неловко стало от того, что он тут расхвастался. Универсальный спортсмен, блин.
– Здесь у Вас, рядовой Малович, будет возможность тренироваться и участвовать в серьёзных всесоюзных соревнованиях в рамках советской армии и военно-морского флота по лёгкой атлетике. Вам тут, я смотрю, по очкам до мастера спорта совсем недалеко, – сказал капитан с наколкой.
– Но к армейским рабочим специальностям это не относится, – добавил майор с рацией и ножом. – Вас бы, воин, с вашими спортивными данными надо, конечно, в разведбатальон определить. Или в штурмовую роту. Но Вы поздно прибыли. Всё там уже занято. И свободного довольствия там для Вас нет. Но у нас есть ещё и другие работы. Они потруднее, конечно, но престижные. В десанте есть своя служба противовоздушной обороны. Там несколько специальностей. Проверимся на самую трудную. У нас в группе контроля всегда напряженка с разводящими диспетчерами.
Он ещё и договорить толком не успел, как сбоку, там где сидел майор с ножом, почти из-под стола вылетел круглый белый щарик и через половину секунды был уже справа от Лёхи, в метре примерно. Лёха, почти не глядя. выбросил ладонь и шарик перехватил, зажал в кулак. Но после этого каждый из офицеров швырнул довольно сильно по теннисному мячу. Где они там у них хранились, Малович так и не сообразил. Но все три поймал без особых усилий.
– Хм, – довольно улыбнулся капитан. – Лихо. Яшин Лев Иванович. Годится.
Он вышел из-за стола.
– Иди сюда. Видишь, пять телефонов. Вот у меня секундомер. Как только я им щёлкну, ты берешь все телефоны по очереди, но так, чтобы каждый телефон был из другого ряда. В каждую трубку ты должен сказать два слова:
«Комета, секунду», не укладывать трубку на рычаги и в обратной последовательности каждому собеседнику условному сказать «слушаю».
– И ничего больше? – удивился Лёха.
Капитан засмеялся и вытянул руку с секундомером.
– Полминуты у тебя на всё про всё, – и запустил секундомер.
Как Алексею удалось выполнить задание, он и сам не понял. В последнюю трубку крикнул «слушаю» и услышал второй щелчок.
– Сколько? – спросил седой майор.
– Двадцать восемь секунд, – капитан глянул на Лёху с интересом. – А ну-ка, пойдем сюда.
Они переместились к столу с тумблерами. Под каждым из них был написан номер. Всего их было двадцать девять.
– Вот на листке я пишу какие тумблеры по очереди ты должен поднять вверх и какие из них после этого опустить вниз, – капитан стал писать, не глядя на стол. – Тебе надо поднять одиннадцать тумблеров и четыре из них начать опускать после моего свистка. Понял? Гляди на лист, запоминай последовательность включения и выключения. Потом я включу секундомер. Сорок пять секунд у тебя. Свисток не пропусти.
