Волшебный меч Курыкан

Другой раз Очароя свои спасли – брат Кутухта. История приключилась такая. Когда китайцы разорили Албазин, цари Иван и Пётр Алексеевичи в Китай грамоту отписали. Дескать, никому война не нужна и будет отправлен для переговоров окольничий Головин.

Пока послы с одного конца света на другой добирались, богдыхан потребовал помощи у Очароя и Кутухты. И Очарой чуть было не напал на Селенгинский, Братский и Балаганский остроги. Кутухта брата отговорил. В тот раз сладили. Но ненадолго…

Когда Фёдор Головин пришёл к китайской границе, Очарой смекнул, что русское войско прибыло невеликое, человек 200. Монголы вдвое больше народу собрали, да к тому же при пушках и огнестрельном бое.

И потребовал Очарой возврата братских, которые кочевали по обе стороны Байкала. И опять Кутухта проявил талант дипломата – стал посредником между китайцами и русскими. Не без боя, не без стычек, но до сражения не дошло. Всё миром уладили.

И вот теперь посольство!

Было от чего схватиться за голову воеводе Леонтию. В остроге людей раз-два и обчёлся. А надобно показать, что много, что ни в чём у Иркутска нет недостатка, а в людях и вовсе.

Придумал хитрость Леонтий – решил устроить очароевскому посольству встречу, как если бы в столице дело было…

В воеводской избе собрался ближний круг – дьяки и подьячные. За длинным столом кроме приказных расположились купцы гостиной сотни Ушаков, Бобровский, от приказчика Тункинского острога Могулёва человек.

Сидели и решали, как встречать посольство.

– Леонтий Константинович, дозволь спросить.

– Говори, купец, чего надумал?

Ушаков встал, оглаживая пышную бороду.

– Мира хотим или повоевать?

– От те на, воевать! Сам ведь знаешь, зачем нам воевать? Да и нет у нас такого войска, чтоб всю степь побороть.

– А крепость есть! – Ушаков впился ладонями в столешницу.

– Точно, крепость есть. Пасад есть, торг идёт, караульные на башнях дозорят, а войска нет.

– Так и я о том же, Леонтий Константинович! Нам зачем через Очароя с богдыханом ссориться? Мы послушаем, что монголы попросят, да и подумаем, как лучше ответить.

– Предлагаешь, значит, закрыть глаза на очароевские проделки? Они нас задирают, грозятся, а мы мириться? Тебе, купчина, конечно, мир подавай. Караван в пути! – Леонтий хитро посмотрел на Ушакова. Но тот, словно бы не поняв воеводской насмешки, продолжал:

– Караван в пути, а драка ничего не решит. Сейчас не решит. Пока «там», – Ушаков поднял палец кверху, – не договорятся, надо наблюдать и в свару не ввязываться, чтоб под раздачу не попасть. Силов-то у нас военных маловато будет, а торговлишка какая-никакая посильнее сабельки. Сабелькой-то не всяк машет умело, да и польза от покалеченного невелика – ни пахать, ни сеять без рук, без ног! Ну, примем Серенгина Зорикту как умеем – тихо, ласково, хлебосольно…

Леонтий усмехнулся – народу что с сабельками, что с грабельками, – мало. Толпы даже не составить для видимости.

Леонтий умел, а главное, любил слушать, вслушиваться в слова, подмечать интересные мысли. Когда сам говоришь, многое пролетает мимо незамеченным и недооценённым. Правильно молчать, когда говорят все желающие, считал Леонтий большой наукой. Да по весу слово молчащего всего ценней.

Шумели ещё долго, все, кто хотел сказать, – выговорились. Но окончательного решения воевода не принял. Решил подождать, всё взвесить. Само придёт.

– А мы подумаем, подумаем, Леонтий Константинович. Чай, не впервой тень на плетень наводить.

За столом все дружно прыснули смехом.

– Ох, и тяжёлая у купца Ушакова жизнь, проверю, однако, твои записи, купец.

– Да ради такого дела, Леонтий Константинович, счас же начнём тесто заводить да вино цедить.

За столом опять зашумели, заговорили, разголосились…

– Прав Ушаков, надо посольство принимать.

– Воевать не с руки, нема воинов!

– Как воевать – так сразу не с руки, не с ноги, не с головы! Дашь слабину – сядут на шею, не слезут потом.

Леонтий Кислянский и сам понимал, что лучшая тактика, когда ни войска, ни огневого боя не хватает, – тянуть время. Знал, что очароевские послы в Москве ждут аудиенции у царей, знал о зависимости самого Очароя от китайского императора. Но так же хорошо знал о давней идее хитрого монгола возродить империю Чингисхана. Лавры великого покорителя половины мира не давали ему покоя. С чего бы? Кто Чингисхан и кто Очарой! Слышал и то, что лазутчики Очароя рыскали везде в поисках ханских реликвий. Вот и на Ольхон забирались – искали котёл.

– Однако, встретим посла с почестями, с праздником. Пусть Серенгин Зорикту расскажет, как уважили его посольство.

…Все разошлись, и Кислянский засобирался было в мастерскую. Но в последний момент почувствовал, что хочется побыть одному. Ничего не делать, просто сидеть, глядеть на свечу и не двигаться.

Сколько лет уже в Сибири? В Иркутск, считай, третий раз его на воеводство посадили. А нонча цари Иван и Пётр указ дали – впредь в воеводах вместо прежних двух лет быть по четыре, пять, а то и более, «глядя на достоинство оных».

«Видать, достоинства у меня с лихвой, коли столько служу, – подумал Леонтий. – Эх, дьяки вы столичные, плохо Сибирь ведаете. Это ж как они размышляли в приказах, чтобы в конце концов прийти к выводу, что долгая служба поможет устранить потери казны! Дескать, воеводы часто менялись и беспошлинно, дескать, провозили к новому месту службы вино и разные товары. Ладно бы только прогонные деньги на поездки с отчётами в столицу тратить, тут никуда не деться. Но ещё каждый раз струги надобно строить, опять же – ямщикам платить за обывательские подводы…

А намедни дьяков и поддьяков возвеличили – отныне все дела и отписки государям присылать не иначе как скреплённые по листам да за подписью воеводы и со скрепою подьячих. Ясно дело, подпись поставил – в связку попал. Слово не воробей, сказал – мазал, а скрепу сделал – всё. Не отвертеться, на других не свалить.

Господи, а сколько свечей пожгли из-за другой истории! Ещё при отце наследников, царе Алексее Михайловиче, велено было, чтобы во всех приказах судьи и дьяки на службу «поранее» приезжали, а из приказов выходили попозже. А потом и разъяснили – за дела садиться с часу ночи и заниматься до восьми часов. Считай, работали в самое тёмное время, когда спать по природе человеческой надлежит… Замирить бы всех да попроситься на покой, – подумал Леонтий. – Устал… и на живопись совсем времени не остаётся».

…Посольство остановилось в местности под названием Мельничный луг за Ангарой. Сюда прибыли иркутские казаки, чтобы сопроводить дипломатов к воеводе. На берегу их ждал дощаник[2 - Доща?ник – плоскодонное деревянное речное судно небольшого размера с палубой (или полупалубой) и одной мачтой, использовавшееся, главным образом, для транспортных целей.] с пушками. Их по случаю торжества начистили до блеска. Плыть недолго, но всё равно монголы с опаской взошли на судно – не по душе им, степнякам, водные путешествия.

К берегу пристали выше острога. Коней оставили слугам и отправились на переговоры.

Вдоль улицы, по которой двигалось посольство, воевода выставил, считай, всех, кто был в Иркутске. А было 336 служилых, посадских, промышленных людей. Все они под знамёнами да под барабанный бой приветствовали гостей. Для пущей толпы даже «гулящих» людей отмыли, приодели и накормили. Дали им пики и пищали, но строго наказали – стоять прямо. А ещё 60 всадников гарцевали вокруг.

Торжественная встреча началась на славу – послам такие почести и многолюдство понравились. Но толпой дело не обошлось. Уже в самом городе на площади перед посольской избой увидели монголы выставленную на показ крепостную артиллерию.

Пригласили Серенгина Зорикту на крыльцо, обитое красным и зелёным сукном. Провели в избу. А там столы под коврами, лавки под паласами. Во главе стола воевода Леонтий, рядышком – приказные и служилые люди, купцы.

Леонтий Кислянский встал, подошёл к послу и, не дожидаясь, когда он скажет протокольные приветствия, заговорил первым, взяв инициативу в свои руки:

– Здравствуй, Серенгин Зорикту! Всегда рад видеть тебя в добром здравии и хорошем настроении.

– И тебе здравствуй, воевода Леонтий Константинович, – монгол расплылся в улыбке.

– Я слышал, ваши пастбища хороши, стада тучнеют и люди в степи всем довольны. Кругом мир и спокойствие.

– Это так, это так, – согласился Серенгин. – Всё хорошо, всё хорошо. Наш Очарой-хан мудро правит и во всём полагается на волю Тенгри[3 - Те?нгри, или Тэнгри – небо, небесный дух; верховное божество неба тюркских и монгольских народов.].

– Очарой-хан – мудрый монгольский правитель. Наши цари в своей грамоте отметили его справедливость и желание жить в мире с их подданными.

Серенгин, конечно же, знал об этой грамоте Петра и Ивана Алексеевича, в которой они просили Очарой-хана оказать помощь русскому полномочному послу Головину в переговорах с цинским императором.

Серенгин закивал головой. Чего в словах русских царей больше – снисходительности, доверия? А может, такой плохой толмач попался и сделал негодный перевод: