Под знаком Амура. Благовест с Амура

– Все, что бесплатно – то аморально. Помните такую пословицу? Она родилась не в Сюртэ Женераль – это придумал народ. А народ зря говорить не будет.

– Я вижу, вы любите пословицы. Вот вам еще одна: кого дьявол купил, того и продал. А меня вы не купили и не купите.

Везли Катрин с завязанными глазами. Повязку сняли лишь перед самой высадкой из фиакра, рядом с домом тетушки.

Женевьева де Савиньи встретила племянницу уже в полном здравии. Когда Катрин спросила ее о самочувствии, тетушка неожиданно залилась слезами.

– Прости меня, моя девочка, – всхлипывала она. – Меня заставили солгать. Я не была больна.

Катрин не стала спрашивать, кто и как ее заставил. И так все было ясно.

3

– Алиша! – повторил Муравьев, теперь уже с чисто легким восклицанием, словно подтверждающим его уверенность, что здесь, в Лондоне, никого другого он и не мог встретить.

– Узнал-таки, – вздохнула Хелен, и вздох ее тоже получился неопределенным – то ли досадливым, то ли радостным.

Но с чего бы ей радоваться? – подумал Муравьев. Да, впрочем, и досадовать – тоже. Ноги тогда унесла, и ладно – по военному времени могли бы и расстрелять. А в Иркутске, когда Вагранов доставил их с Остином, даже и не встретились. Иван доложил, что агенты перехвачены, их и отправили в Петербург со всем внешним почтением, прикрывающим глубинное презрение. В российской провинции так частенько относятся к иностранцам. В отличие от столиц, где почтение подчеркивает пресмыкательство.

– Вы меня остановили – почему? – Николай Николаевич своим «вы» сразу установил дистанцию между ними – в крепости Бомборы он говорил ей «ты». Впрочем, она всегда была с ним на «вы». Даже в постели.

– А вы как думаете? – Она снова рассмеялась, на этот раз с явной неприязнью.

– Думаю, будь ваша воля, вы бы с удовольствием подзудили всю эту газетную сволоту, чтобы я на себе почувствовал силу английского кулака. Как на Кавказе подзуживали убыхов.

– О да, я бы так и поступила, но… – Она всплеснула руками, вложив в этот жест все свое разочарование. – Да, жаль, очень жаль! Знаете, генерал, увидеть вашу побитую физиономию – это было бы даже не удовольствие, а самое настоящее наслаждение.

– Боюсь, ваши записные Цицероны, да и вы сами испытали бы разочарование, – сухо сказал Муравьев. – У меня есть чем ответить на ваши хуки и апперкоты.

– Возможно. Однако здесь, в сквере, пять минут назад, мне ничто не помешало бы поквитаться с вами, – уже откровенно зло сказала мадам Остин.

– Это за что же? – искренне удивился Николай Николаевич. – В Бомборах я вас ничем не обидел, скорее, вы нам приносили вред. А то, что случилось на Шилке… Вагранов просто спас вас с супругом от гибели, его благодарить надо. Ну а отправили обратно – не обессудьте, кто же будет терпеть шпионов у себя под боком? Английские власти на моем месте церемониться бы не стали: шлепнули за милую душу. Что, скажете, нет? Да ладно, можете не отвечать, я и сам знаю: шлепнули бы. Так зачем я вам понадобился, my darling[26 - My darling – моя дорогая (англ.).]?

Хелен открыла сумочку и извлекла из нее что-то свернутое в трубку. Прежде чем развернуть, глянула в лицо генерала, освещенное газовыми фонарями, стоящими вдоль центральной дорожки сквера; она словно тянула время, пытаясь вызвать его заинтересованность. Но Муравьев ждал с невозмутимым видом. Хелен медленно развернула свиток и повернула его так, чтобы свет от фонарей падал на него.

– Вам знакомо это лицо?

Муравьева качнуло, будто он получил внезапно тот самый апперкот: слегка повернув голову, на него смотрела Катрин с портрета Гау, того, который он не смог выкупить и который достался князю Барятинскому.

– Откуда он у вас? – севшим до сипоты голосом спросил генерал.

– Значит, знакомо. – Хелен свернула плотную бумагу в трубку и убрала свиток в сумочку. – Надеюсь, вы понимаете, что означает наличие у нас этого портрета?

– Его выкрали у князя Барятинского…

– Скажем так: позаимствовали на память. Но я спрашиваю не о том, как он у нас появился, а – для чего?

– Для чего? – повторил Николай Николаевич. Понял, что прозвучало глуповато, но он все еще не пришел в себя от появления в его жизни снова этого прекрасного и в то же время злополучного портрета, и в голове гуляли завихрения.

– Как я держала сейчас в руках портрет вашей жены, так мы держим в руках ее саму. Пока что фигурально, – добавила Хелен, с удовольствием отметив, как дернулся Муравьев, – однако в любой момент это может случиться фактически…

– Не смейте мне угрожать! – хриплым от ярости голосом перебил ее генерал.

– Это не угроза, а предупреждение, поскольку все зависит от вас, my darling.

Хелен просто купалась в волнах бессильной (как она считала) ярости могущественного генерал-губернатора, от взгляда и слова которого трепетала половина России. Как же умен и дальновиден сэр Генри, думала она, что не позволил мне тривиально убрать этого пошлого чиновника. Не-ет, вот так вот подцепить на крючок, чтобы затрепыхался, холодным потом покрылся и на что угодно был готов – это и есть высший класс профессионала-разведчика. Пусть противник оценит твои возможности, твою власть над его слабостями, пусть прочувствует неизбежность своего падения – и он весь твой, со всеми потрохами. И сэр Генри даже повторил со вкусом: with all giblets[27 - With all giblets – со всеми потрохами (англ.).]!

– Вы, очевидно, хотите, чтобы я остановил продвижение России на Амур? – сдержав себя, хмуро спросил Муравьев. – Так я сразу скажу: машина запущена, и у российского императора нет видимых причин, чтобы ее остановить.

Он говорил внешне спокойно, а внутри все трепетало в тревоге за Катрин. От этих негодяев-джентльменов можно ожидать чего угодно: они ведь действуют, опираясь лишь на голый расчет. И, между прочим, убеждены, что так и должен вести себя нормально мыслящий человек. Об этом ему поведал в одну из встреч в Петербурге Лев Алексеевич Перовский, много общавшийся с британцами по окончании битвы при Ватерлоо, участником которой ему довелось быть, и в командировках в Англию после назначения его министром уделов и управляющим кабинетом его величества.

– Мы хорошо знаем принципы работы вашей машины. От вас требуется только одно – не форсировать сплавы по Амуру. Все остальное выполнят ваши бюрократы. Вернее, не выполнят, если ваш император не будет их пинать.

– Я три года долбил как дятел: нужны сплавы, нужны сплавы, нужны сплавы, – и вдруг замолчу? У кого-то это, конечно, вызовет облегчение, но у императора – точно! – подозрение, мол, что-то тут не так. – Муравьев задумался. Хелен ждала. – Другое дело – если сплав запустить, и он провалится – к примеру, из-за непроходимости Амура.

– Это самое лучшее, что можно придумать! – искренне воскликнула Хелен.

– Вы так думаете? – Муравьев тяжело посмотрел на нее. – Хорошо, примем этот вариант. И что, мне надо что-то подписать?

– Нет. Мы используем более надежный способ.

– И какой же? – по-прежнему мрачно полюбопытствовал генерал. А сам подумал: наверное, устроят что-нибудь компрометирующее. Ну и пусть, сейчас главное – увезти Катюшу из Европы, а там – бог не выдаст, свинья не съест.

– Если вы нас обманете, наш удар возмездия будет абсолютно неожиданным и сокрушительным.

Такая фраза из уст хорошенькой женщины прозвучала столь высокопарно, что Муравьев невольно усмехнулся. Хелен оскорбилась:

– Это слова моего шефа, а он их на ветер не бросает.

– Не сомневаюсь. – Муравьев покосился на сумочку в ее руках. – А вот насчет портрета – нельзя ли…

– Нельзя, – оборвала Хелен. И добавила, смягчая резкость: – Это собственность отдела, генерал, и не в моей компетенции ею распоряжаться.

Он кивнул: мол, понимаю, понимаю…

Она встала. Поднялся и Муравьев.

– Прощайте, my darling general! – Под ее насмешливостью он вдруг с удивлением различил нотку горечи и не смог на нее не откликнуться, напомнив ей о недавнем прошлом:

– Прощайте… Алиша.

Она вскинула голову, встречая его грустный взгляд, отвернулась, шагнула от скамьи, но сразу обернулась:

– Кстати, наша машина тоже запущена, и в день X произойдет то, что должно произойти. Опередить нас вы не сможете, устоять – тоже, так давайте хотя бы избежим лишних жертв с обеих сторон.

– Это касается и моей жены, – твердо и тяжело сказал Николай Николаевич. – Учтите, если с ее головы упадет хоть волос…

– Не упадет, – ответила она, уже уходя. – Делайте свое дело.