В стреляющей глуши. Подготовка к вторжению

– Боец, отставить!

Это крикнул слабым, но настойчивым голосом «Гриша».

– Отставить, кому говорят! – повторил он уже сурово, сводя узкие чёрные брови на переносице: – Слушай меня внимательно и не бойся. Мы… я и она – диверсанты. Понял? Кивни! Ага… Слышал про Абвер? Нас забросили сюда. Мы на него… на Абвер этот гребаный работаем. Меня ты можешь не бояться. Вези меня сдаваться в комендатуру, в НКВД, к чёрту лысому… В СМЕРШ. Понятно?

Он говорил это всё больше, понимая, что по какой-то мощной, но невидимой, необъяснимой причине не может даже с места сдвинуться. Одной из составляющих этой таинственной причины была та, что сидела сейчас на дорое и носила в чреве его будущего дитя.

– Ты это… пистолетик-то брось! – деревянным голосом проскрипел водитель. – Кому говорят, положи!

Он сделал неловкое движение карабином. «Гриша» усмехнулся как можно добродушно. Убить этого молокососа в необмятой гимнастёрке и пилотке ему было всё равно, что чихнуть. Одним чёхом, как говорится. Однако он решительно выронил ТТ перед собой.

– Отойди от него, кому говорят! – боец уже передёрнул затвор. Он держал вороненое дуло на уровне «Гришиной» груди, где поблёскивал эмалью орден Славы. – Слышишь меня!?!

– Ты, дурило, успокойся… – Алексей начал было, но остолбенел.

Дыхание застряло в перехваченном горле. Он заметил краем глаза, как Машка, облизывая губы, умелым движением вынула «Вальтер» ПП. Удобный маленький пистолет, снабжённый пружиной для сброса обоймы. Крак-к-к… Этот звук, такой привычный, резанул по сердцу. Предохранитель был взведён. Пистолет был готов к стрельбе, если передёрнуть затвор и загнать пулю в ствол. Но он недооценил её «рыбью кровь». Щёлк, щёлк! Два выстрела слились в один. Бойца словно переломило. Запрокинувшись на спину, он пошёл на подгибающихся ногах к «студебеккеру». Выронил карабин. Затем протянул обе руки, чтобы ухватиться за зелёное крыло кабины с забранной в решётку фарой. Но произнёс «мама», а затем тихо сполз на бурую землю.

– Сука-а-а… – выдохнул из себя Алексей, так, чтобы полегчало.

– Кому сука, а кому и жена законна, – процедила Машка, держа «вальтер» наизготовку. – Ну, вот что, голубь сизокрылый. Ты что же, краснопёрым сдаваться собрался? Прошла любовь завяли помидоры? Вот так, значит. А страшные клятвы, которые ты давал, прикажешь… – он как можно спокойнее, но игриво указала глазами на живот. – А наш ребёночек?!? Его чекисты вынянчают? Ты про него подумал своей башкой… тупоголовой?!? То-то…

– Ты зачем… зачем этого паренька… Что он тебе сделал…

– Вот это? Брось сопли распускать, кому говорю! Ну-ка мне! – она надменно, кривя губы, стала подниматься. Будто забыв о ранении: – Я вас, соколиков задрипанных, хорошо узнала. Тогда, в 41-м. До войны вы все – «броня крепка и танки наши быстры»! А как петух жареный куда следует клюнул, так кинулись кто куда. Кто в плен, кто к бабе на завалинку. Небойсь, пригреет, спрячет от тех и от других. Как же… Баба она всё потянет, всё вытерпет! Кобели…

Она, наконец, поднялась и встала перед ним в полный рост, слегка пошатываясь. По пальцам левой руки на землю скатывались багровые струйки, что срывались каплями и сворачивались коричневыми звёздочками в пыли. Она широко улыбалась, но глаза её сделались тёмные.

– Кобели вы все! – сказала она с улыбкой, но жёстким, чужим голосом. – Все вы, мужики. Только на словах в любовь играете, а так… Всё норовите своё получить да что б девочка сама ножки расставила. И с улыбкой всё хотите, с улыбочкой. Так? Я-то… – она, переселив выливающийся гнев, вновь упрятала его, – …думала, что настоящего мужика-то нашла! Когда тебя, соколика, встретила! Как же! Настоящий…

– Дура, идиотка! – истерическим фальцетном заорал он. – Да нас же подставили! Нас забросили сюда как подсадную утку! Для операции прикрытия – ты понимаешь?!? Им же на нас наплевать! И на тебя, и на ребёнка нашего тоже! На хрена он им…

– Ага, прорвало! – нагло оскалилась она как заправская мегера. И подбоченясь, насколько позволяла боль в плече: – А меня сам герр Крумме проинструктировал – держать тебя на мушке. Тебя, соколика. Чтобы когда ты проявишься, тебя, значит…

– Вот падла!

– Падла… Ещё какая падла! А ты думал! Добреньких на свете нет, – она на мгновение потупила взор, но затем скомандовала, как ни в чём не бывало: – Сунь этого дурака в его машину и отгони в лес. Живо! Я пока здесь собой займусь. Да, пистолетик свой отфутболь вот туда, – она игриво зыркнула туда, где стояла. – Так оно спокойней будет.

Через пятнадцать минут она, облачённая в промасленный для виду ватник поверх того же платья, туго стянутая по плечу марлевой повязкой, тряслась вместе с ним по кочкам и ухабинам в обратном направлении. «Панцеркнаппе» вновь привычно оттягивал его левое запястье. Тогда, на дороге, увидев перед собой мегеру в обличии любимой женщины и будущей матери своего дитя, он чуть было не пошёл на неё с этой «колотушкой». Хотелось поднять левую руку и по башке её, по башке этой железякой стреляющей. Но не дал Бог, отвёл беду. А то б убила. Ей это…

Мотоцикл шёл уверенно, но по душе скребло будто наждаком. Временами он чувствовал себя совсем погано. Его кобура была пуста. В специальном замшевом чехле на икре правой ноги был, правда, десантный кинжал, но об его использовании и думать не хотелось. Да и Машка о нём знала. Помимо Вальтера» она теперь была вооружена его ТТ. Кроме всего он заметил под чехлом очертания приклада. Скорее всего «родимая» вынула из сундука ППШ. Не доверяет, не доверяет… Внезапно сердце кольнуло. Стало будто окончательно ясно. Она его действительно пожалела! В подкладке окровавленного теперь плаща (скатали и уложили в «сундук Роммеля») у неё наверняка были зашиты другие документы. Прикончив его, она обязана была работать по другой «легенде». Идиоты они все, и этот Крумме. Хотя и думал он о нём лучше. На что они рассчитывали, сволочи! Или история с беременностью их придумка? Неужели они так водили его за нос, вместе с ней заодно? Ну, твари…

– Слушай, я тебя не больно? – неловко поинтересовался он, выруливая на опасной ухабине.

– Не боись, кость не задета, – наигранно улыбнулась она. – Пожалел, видно.

– А… – глупо протянул он, едва не выпустив из рук руль. Хотел было прибавить, что беспокоится за ребёнка, но сам себе стал противен.

То, что представилось ему впереди дороги, тотчас напрягло. По спине загулял озноб. По обочинам, закрыв собой синеватый ельник, устроились веером два мотоцикла. На сидениях на рулём, позади и в люльках виднелись военные седоки. Один из них с автоматом на груди, в стальном шлеме и с красной повязкой на рукаве заученно махнул красным маленьким флажком на палочке.

– Так… Собрался и что б спокойно, – прошелестела Машка. Она сделала неуловимый шрих левой рукой по лицу, которое было припудрено. – Это этапно-заградительная комендатура. Проверят документы, и дальше поедем.

– Спокойно так спокойно, – ответил он, газуя.

Под ватником и тонким крепдешином вздрогнули её плечи. Даже не поморщилась… карие глаза смотрели то остро и пронизывающе, то нежно-обволакивающе. Вот змеюка! И «вальтер» у неё, наверное, со снятым предохранителем. Господь Бог мой, Ангел-Хранитель мой, надежда моя и опора – защити и сохрани… Вот такая змея якобы зачала от него дитя. Привязала его этим к себе. Ей всё нипочём, живой он или жмурик. Наверное едет и проговаривает про себя: «Жаль тебя, дурака. Красивый ты мужик, но тряпка и размазня. Ведь против приказа пошла – Абвер теперь мне это припомнит. Если какая осечка будет – вообще в порошок сотрёт. Вот так, жалеешь вас, кобелей, жалеешь, а потом боком выходит. Головой из-за вас…»

– Здравия желаю, товарищ капитан. Попрошу ваши документики, – твёрдо произнёс усатый молодой старшина с ППШ, который просигналил флажком.

C мотоциклов на них смотрели пистолет-пулемёты. Кроме того ПД на турелях. Лица бойцов и командиров казались нарочито серьезными. Хотя и готовыми рассмеяться в любой момент. Этого он и боялся, как пальца на спусковом крючке.

– Да, пожалуйста, – чувствуя взгляд Маши у себя на затылке и озноб по всему телу, он словно бы нехотя сунул руку за отворот пальто. Вытянул из нагрудного кармана кителя коверкотовую книжечку и показал её патрульному.

А перед глазами мелькали точно кадры из плохо склеенной плёнки: он волочит за подмышки намокшее кровью тело молодого бойца-водителя, впихивает его в продолговатую кабину «студебеккера», включает зажигание, снимает с ручника… Тело погибшего при рывках заваливается на него. Осунувшееся, с заострёнными чертами, бледное мальчишеское лицо. Остекленевшие глаза кажутся ему самым страшным из того, что он видел. Один раз мёртвое лицо коснулось его руки. Он рванул руль и повредил правое крыло машины о ствол молодой сосенки. Выпрыгнув из кабины, он побежал что есть духу назад. Спотыкаясь и падая, он пробежал эти двадцать метров. В этот момент ему очень захотелось, чтобы на дороге появилась ещё какая-нибудь военная машина. И чтобы в ней было много вооружённых бойцов и командиров. Тогда… Его возможно тут же порешила бы эта стерва, якобы носящая в чреве своём дитя от него. Правда, в наказание за то, что он совершил против страны, где родился и вырос которая доверила ему защищать себя.

Старшина, изучив все печати и росписи на «легенде», вернул его Грише. (Тот, стараясь быть как можно спокойней, так же небрежно сунул его за отворот пальто.) Затем повернулся к сидящему на ближайшем мотоцикле. И как только сапог Гриши коснулся педали «газ», его оглушил голос:

– Ага, контрразведка СМЕРШ! Центральный фронт! То-то я смотрю, номера знакомые. Что ж, свои ребята – из одной конторы. Работаем тут. Можно вас кое о чём попросить, товарищ капитан?

Газовать дальше было дико. Не выключая двигатель, он поднял голову. Из-под козырька фуражки, что теперь давила лоб (стало отекать от ноши и левое запястье) он бросил как можно приветливый и беззаботный вгляд на пехотного капитана и лейтенанта артиллерии. Они сидели на BMW R-75. Один в люльке, а другой – на заднем сидении. Оба приняли его взгляд как должное. Заулыбались ещё шире. Капитан, широколицый и румяный парень (сразу видно добряк, но – в рот не клади), потянул из гимнастёрочки точно такую же книжечку, разве что вытертую на краях. Молниеносно показал её в развороте:

– Ясно, товарищ капитан?

– Ясней некуда. Спасибо огромное. Своих издали видно и слышно, – пошутил он как можно непринуждённее.

– А надо, чтобы не было и не видно, и не слышно, – сострил в ответ лейтенант с пушком на щеках и над верхней губой.

– Да, служба у нас такая, – шумно выдохнул он и тут же ощутил, что этот невольный обвальный выдох насторожил и заставил замереть всё вокруг.

Маша скрипнула кожаным чехлом и осторожно закашляла. Лица сидящих в мотоциклах приняли совсем уж беззаботное выражение. Это заметно разрядило обстановку. А капитан-пехотинец из СМЕРШа Центрального фронта легко соскочил на землю.

– Не желаете ли пройтись, товарищ капитан? Есть профессиональный разговор тет на тет.

Сказал он это будто нарочно, чтобы успокоить подчинённых Все как будто совершенно расслабились, забыв о дурацком Машкином чёхе. Газовать сейчас было ещё глупей. В миг изрешетят из своих «папаш» с семьюдесятью выстрелами в каждом диске, да ещё напоследок из «дегтярей»… Ничего не спасёт. Никакая скорость. Никакой манёвр. Придётся положиться на Господа Бога да на всевидящее око Абвера.

Оставив за собой сияющую, как масленый блин, Машку, он углубился с капитаном в сосновый бор. Мягко переливалась в лучах солнца трава. Кроны деревьев шелестели, будто кто-то незримый перебирал их как струны, наигрывая затаённый мотив.

– Долго ещё идти, капитан? – мягко, но требовательно поинтересовался он, чувствуя нарастающее напряжение. Расставив ноги в сапогах и заложив руки за спину он встал прямо напротив смершевца. – Ей Богу, как девку на выданье выгуливаешь.

– Да нет, дружище. А впрочем… – он внезапно протянул свою широкую ладонь с оттопыренными пальцами: – Можно представиться? Владимир!

– Можно просто Григорий, – Алексей приятно оживился, но сохраняя предельное внимание, протянул в ответе свою руку.

Рукопожатие всё понемногу расставило на свои места. (Рука у капитана Владимира оказалась удивительно крепкая и шершавая.) Капитану Владимиру, что согласно документам был «заместитель начальника отдела» и полностью прозывался Владимиром Иосифовичем Овсянниковым (не родственник «отца народов»? ) было нужно вот что. Согласно утренней оперативной сводке в пятидесяти двух километрах по прямой был обнаружен германский транспортник «Кондор». Из четырёх двигателей у него в нерабочем состоянии были два по причине погнутия лопостей винтов. Скорее всего, клюнул носом при посадке фриц. Никого возле самолёта задержать не удалось. Все документы, полётные карты были изъяты, часы с доски приборов сняты, а сама приборная доска разбита. Транспортный отсек обнаружен в открытом состоянии. От него в направлении просёлочной дороги вели следы мотоцикла. Какой именно марки – пока установить наверняка не удалось. Скорее всего, «цундапп»… Кроме всего, на поляне, где была совершена посадка, обнаружены остатки пепелища четырёх костров, что наверняка служили сигнальными маячками. Короче, чтобы не доставать и не тратить время понапрасну, видел ли, товарищ капитан… я извиняюсь, дружище, дорогой чего-нибудь подозрительное? Или кого-нибудь? Людей в военном или гражданском? Пешком или на транспорте? Нет?… А по ходу следования выходил ли кто-нибудь из лесу? Голосовал, что б взяли?

– Друг, я здесь при исполнении особого задания штаба контрразведки Центрального фронта, – с чувством ответственности, какое только имелось у него в распоряжении, заметил Алексей. – Рад бы, но… ей-ей, ни с какого боку! Ферштейн, понимаешь? Оно, конечно, мы по сторонам поглядываем. Но никого и ничего, как говорится. Поди все уже попрятались в леса. Ищи их там. Или пристроились к какому-нибудь обозу или автоколонне. Кто ж будет в одиночку двигаться, привлекать к себе внимание? Там тоже проффи, ещё какие…

– Да, точно там проффи, – печально сник Владимир, став похожим на обиженного мальчика.

– Так это… с супругой едете? – он, мгновенно переменившись в лице, вытащил из кармана гимнастёрки с чёрно оранжевой «гергиевской» нашивкой за ранение массивный портсигар из оргстекла. Предложил одну «пушку» Алексею, когда тот вежливо отказался, вложилил её снова на место: – Да, женщина красивая. Завидую тебе по-хрошему. Работаете вместе?