В стреляющей глуши. Подготовка к вторжению

– Больше ничего, господин офицер. Я клянусь…

На стене проскрежетали ходики. Гирька на цепочке поползла наверх. Сквозь распахнувшиеся дверки дала о себе знать кукушка.

– Одну минуту, – Аграфена неосмотрительно потянулась к окну, но Науманн одним рывком бросил её к себе.

Она стала белее снега и опустилась как опара на стул. Науманн, подойдя на цыпочках к стене, выглянул через окно на улицу. Рука Аграфены, как безжизненная, потянулась за ним. Усмехнувшись, он разомкнул ключом браслеты и сложил их в карман. Рука Аграфены сама собой, как плеть, упала вдоль туловища, а плечи её вздрогнули. Всем своим существом она понимала, что сейчас произойдёт её разоблачение. Аню она так и не рассмотрела и посчитала за немку. Сама девушка кидала на себя взгляды через зеркало на трюмо – заправская эсэсовка. Если бы не заячьи ботики Амалии Фёдоровны, то всё сходство с прежней Аня осталось только в глазах. И то, если как следует всмотреться. Какой-нибудь подпольщик, не задумываясь, разрядил бы в неё наган или «тэтэшник», или швырнул бы под ноги ручную гранату. Даже взгляд стал каким-то неживым, металлическим. О такой наверняка напишут: «своимпаучьим взглядом фашистка буравила советскую подпольщицу». Дураки…

– Мы ждём одного вашего знакомого. Или вашего хозяина, – мягко продолжил Науманн, разглядывая огонёк керосинки, которую Аграфена поставила на середину стола. Он перевернул портрет фюрера на стене и обнаружил там Карла Маркса. – Ваши убеждения делают вам честь. Если это настоящие убеждения, а не страх, за которым вы прячетесь, – он задумчиво повертел в руках портрет и кинул его на постель с отогнутым одеялом. – Думаю, скоро всё объяснится, мадам.

– Да, вам скоро всё объяснят, – молвила Аграфена.

Её взгляд внезапно столкнулся с глазами Ани. Её зрачки расширились, а плечи вздрогнули словно от электрического удара.

Первым желанием «Радуги» было воскликнуть: «Она подпольщица, господин офицер!» Но этот необдуманный порыв она тут же задавила. Губы её моментально стали сухими, а горло покрылось колючими комьями засохшей слюны. Она беззвучно пошевелила губами и перевела взгляд в пространство, будто никого не заметив. Науманн с интересом следил за её реакцией. При этом он слегка подмигнул в сторону Ани. Девушка, сощурившись от затаённого презрения, тоже смотрела в пустоту, что образовалась вокруг Аграфены. Сведённые за спиной руки она постепенно расплела и опустила по талии в узкой шинели.

Вскоре по коридору затопали чьи-то шаги. По едва уловимому скрипу подгнивших половиц, было ясно, что шёл профессионал или человек, который старался быть незамеченным. Науманн знал шаги своих сотрудников. Это был явно не шарфюрер Зольман. Он не изменился в лице, когда в дверь постучали два раза. Лишь указал Ане за платиновый шкаф. Аграфена лишь с тоской и мольбой глянула ему в глаза. Помедлив, оберфюрер опустил руку в правый карман пальто и сделал шаг к двери.

– …Какие у нас обстоятельства? – вежливо поинтересовался пухлощёкий, довольно рослый блондин с голубыми глазами, что отворил дверь, как бы не решаясь ступить за порог. Он явно привык к тому, что хозяйка её в назначенный час не запирала.

На нём оказалась цигейковая шапка армейского образца, чёрная шинель с серым эрзац-мехом на обшлагах и воротнике, а также белая повязка «полиция порядка». На широком брезентовом ремне советского образца со звездой на пряжке в брезентовой же кобуре висел револьвер системы наган. Топая подшитыми валенками, этот полицай стал на удивление пристально разглядывать Науманна, будто раньше они были знакомы. При этом он не проявлял признаков беспокойства. Последний даже съёжился как насекомое или инфузория-туфелька под микроскопом.

– Кто вы такой? – светлые брови оберфюрера сдвинулись при этом угрожающе: – Ваш аусвайс, живо!

Он хотел было сказать жёстче, но почувствовал, что узнал блондина. Ноги, казалось, провалились в жидкое месиво и потянули их обладателя куда-то в преисподнюю к чертям свинячьим. О, Валгалла? Вечно живые боги и духи предков тоже… В облике «полицая» перед ним стоял не кто иной, как Вильнер. Он же шеф энзацгруппы «В», штандартенфюрер СС из VI Amt. SD (Службы безопасности).

Группа GFP находилась с ним в оперативном взаимодействии, подчиняясь полевому штабу СС при группе армий «А». Приказы обоим отдавал обергруппефюрер Цанге. Правда, в феврале 1942-го Цанге и большую часть штаба взорвали в Мценске русские диверсанты. Теперь его место занял оберфюрер Эзерлинг, который также представлял ведомство Шелленберга и был как кость в горле у Науманна.

«…Вы здесь?» – чуть не соскочил с уст Науманна идиотский вопрос.

Тишина на короткое время повисла такая, что хоть топор вешай, как говорят эти русские. У оберфюрера выступила холодная испарина. Уж кого, а пройдоху Вильнера он здесь менее всего ожидал увидеть. Скорей всего, Винфред-Шатхова из местной абвергруппы. Ох, если бы герр капитан…

«Полицай» не дожидаясь идиотских вопросов, сунул ему под нос изящную картонку, срезанную на левом верхнем углу, где красовалось запаянное железным ободком отверстие для шнурка. Борисов Иван Иванович, старший полицейский полиции порядка Заречного района города Шмоленгса… Кровь толчками приливала и отливала от лица Науманна. А его коллега и заклятый конкурент стоял и по-простецки улыбался ему прямо в глаза. Глаза у него были также голубыми, что бесило уж совсем невыносимо. Проклятая свинья…

– Прошу вас, фрау, выйти в коридор. Живо! – с натянутой любезностью проговорил Науманн. Дождавшись, пока Аграфена выскользнула, как тень, он внезапно взорвался: – Что за трюки, штандартенфюрер? Вы вездесущи как воздух?!? Или у вас половина жителей завербованы…

– Всё может статься, – ещё шире улыбнулся Вильнер. – При наличии необходимых навыков…

– Довольно! – рявкнул Науманн, но тут же сбавил тон: – Объясните мне, какие отношения вас связывают с этой особой.

Вопрос был наполовину идиотский, но всё же терпимый.

– Вы собираетесь её арестовать? – спросил Вильнер, пряча тревогу за улыбку.

– Нет… Впрочем, если это потребуется, это будет сделано незамедлительно. Не сомневайтесь. Итак?

– Профессиональный контакт и ничего больше. Я не поддерживаю интимных отношений с представителями низшей расы. Особенно, славянами. Итак, партайгеноссе?

– Штандартенфюрер, мы здесь при исполнении долга. Потрудитесь забыть о панибратстве.

– Обергруппефюрер Нёбе считает иначе. Войны СС обязаны называть друг друга на ты…

– К чёрту, что думает этот Нёбе! – Науманн снова повысил голос и снова выровнял его: – Лучше спуститься вниз, мне думается.

– Надеюсь, наша встреча не повод, чтобы мне пустить пулю в лоб? – хитро поинтересовался Вильнер. – Честно говоря, мне и здесь хорошо.

Науманн поморщился, вспомнив про Аню за платяным шкафом.

– Мне видится один выход. Мы должны делиться информацией агента, – шёпотом проговорил Науманн. – Вы её привлекли, а я вышел на неё. Мне это стоило больших трудов. Как видите – мы тоже умеем работать не хуже вашего.

– Мне это прекрасно известно. Кроме того, мне прекрасно известно о ваших доверительных отношениях с шефом Абвергруппы, – усмехнулся Вильнер.

– У вас прекрасные источники! – заглотил Науманн обиду с широкой усмешкой. – Что ж, похвально: Тем не менее, я здесь, потому что меня проинформировали о возможном нападении подпольщиков на жильца этой квартиры. А мы ведём наблюдение за всеми «хиви».

– Даже создали Русскую тайную полицию…

– Ах, вам даже это… Раз так, – понизил голос Науманн, – то вы понимаете: она на подозрении. Её могут скоро убрать. Постарайтесь либо спрятать её в надёжный «футляр», либо…

– Шокирующее воздействие? С чего вы взяли? – также снизил тон Вильнер. – Ну, во-первых, pro status kwo, как говорили древние римляне. Я плачу вам той же ценой, что и вы мне. Я также располагаю…

Науманн сделал предостерегающее движение и вынул блокнот, где размашисто написал: «Фрау Аграфен была задействована с 1935 года в сети Абвера. Она бывшая жена партийного функционера из Петербурга. Они оба проходили по делам ОГПУ (подумав, он зачеркнул и написал „НКВД“) в 1937 и 1938 гг. Мне известно, что согласно агентурному обмену Абвер передал её вам в 1940 году. Итак, как говорили древние римляне?»

Вильнер поискав глазами подходящий объект, кивнул на платяной шкаф. Затем усмехнулся и вынул свой блокнот. Подумав, он написал бисерным почерком: «Там кто-то прячется, верно? Не похоже, чтобы тайная государственная полиция взялась за меня без согласования с 3-м директоратом нашего ведомства. Впрочем, если пускаете дезу для русских или Абвера, то ваше право. Да, по фрау Аграфен всё так. Я её использую в этих целях. В партизанском штабе сидит агент Fбвергруппы. Похоже, кого-то придётся принести в жертву. Тем более, вы арестовали часть подполья. Кого будут подозревать? Только фрау Аграфен. Она действительно была репрессирована со своим мужем». «Вы предлагаете принести её в жертву, подбросив дезу абверовцам?» – молниеносно показал ему свою запись Науманн. «Вы очень проницательны!»«Я рассмотрел её как следует. Смазливая распущенная бабёнка. С такой накрашенной физиономией стоят под фонарём уличные девки. Она вам не нужна? Хорошо. Но может пригодиться мне…» «Хорошо, оберфюрер, давайте её просто попугаем. И больше ничего. Договорились?»

– Так вот, – кашлянул Науманнн: – Мне очень приятно будет представить вам одну юную особу. Итак, фройлен Анна, прошу вас! Как говорят в России…

– …прошу любить и жаловать, – подсказал ему по-русски Вильнер, с удивлением разглядывая юную девушку в шинели и пилотке СС, но зимних ботиках с заячьей опушкой, что плавно вышла из-за платяного шкафа.

У особы (по определению Науманнна) было продолговатое выразительное лицо, прямой тонкий нос и синие глаза, которые сохраняли детскую невинность, но в глубине таили много неразгаданного. Русские про таких говорят: «В тихом омуте…»

Аня коротко и любезно приветствовала Вильнера кивком головы, он ей ответствовал тем же. Он вспомнил, что девушка с похожими приметами дважды попадала в агентурные сводки: её зафиксировали с офицером комендатуры Кульмом в кинотеатре. Как выяснилось, она работает в одном из отделов полевой комендатуры переводчиком. Присматривать за ней вскоре стал агент на доверии «Вернер» (на самом деле, Вера Денисова, которую удалось «пробить» в тот же отдел переводчиком-референтом). Информация, поступившая от неё, не содержала ничего путного. Пару раз Аню отслеживали в городской управе, когда та контактировала по служебным делам с Аграфеной. «Радуга» тут же доложила ему, что на неё вышел эмиссар Центра. Фоммелю, что работал с ней параллельно жёсткими методами (на самом деле, копал под шефа по линии Amt. III) она этого не доложила. Дурак продолжал в указанное Вильнером время, переодевшись в гражданское, торчать на площади возле собора, в то время как…

Часть первая

Глава первая. Рывок отчаяния

Сквозь треск мотора её тихий, даже беззаботный голосок донёсся до него совершенно ясно. Будто говорилось в слуховую трубу или по телефону. По разъезженной дороге с зеленеющей стеной леса двигался так называемый «красный обоз»: десяток подвод с сеном. На головной, запряжённой гнедым и пегой лошадками, высился на шестах красный стяг. На ветру хлопая, он всё же демонстрировал тщательно выписанный масляной краской лозунг: «Выполним задание партии и советского народа – урожай в срок! Урожай для победы – ещё один удар по врагу!»

Бегло осмотрев круглое стёклышко стартёра, он удивлённо присвистнул. Да, разогнался! Позади, колометрах в семидесяти оказалась сгоревшая деревенька с церквушкой, дорога с правым выходом на грейдер. Скоро приедем. Машка права, надо бы сбавить обороты. Мчимся как угарелые. Будто гонится за нами кто.

– Ничего страшного, Машуля, – перекрикнул он грохот двигателя. Повёл плечами в погонах на хрустящем хроме плаща: – Тормазнём где надо. Не промахнёмся. С понтом что-то не ладится в моторе. Или резина подвела, – он замялся, но тут же как ни в чём не бывало, продолжил: – Ну, Машуня, не дрефь! Сниму сейчас сменное колесо, начну прилаживать. Сам, опосля – в лесок. Ферштейн, майн либер фрау? Вопросы?..

– Дурак он и есть! – процедила Маша сквозь накрашенные губки. – Поменьше здесь балакай по-ихнему. Понятно, товарищ капитан? Уполномоченный СМЕРШа Центрального фронта ещё называешься. Тьфу…

– А что в моём брёхе такого? Над битым врагом потешаемся, вот что это. Поняла ты – ферштейн? Или что… немецко-фашистский брёх у большевиком под запретом? Нет такого!

– Нет такого, нет такого… За речами своими следи. Не то – на первом же КПП проколешься. Навязал же на мою голову, Господи, женишка.

Она сердито подтянуда кожаный чехол на колени, что был собран в «гармошку». Сверкнула глазами… Он не видел, а если б увидал, то стало бы не по себе. Да что она мнит о себе, эта баба? Да, мордочка у неё подходящая. Если накрасится да причешется – вообще ничего из себя. Если серьги в ушки – ещё лучше. Ну, а если ножку на ножку в телесных чулках забросит, в крепдешин или шёлк оденется, коготочки отполирует и лаком вскроет – совсем заглядение! Но, в сущности, кто она и что она? До войны, говорит, была посудомойщицей, а затем разносчицей в столовой при строительном тресте. Как оказалась на курсах «Цеппелин»? Мотивы объяснила просто: ненавидит большевиков и советскую власть. А немцы разобрались и поверили. (Числилась, по её словам, посудамойщицей, при командирской столовке 3-го мехкорпуса на Северо-западном фронте. Там и попала в плен в первый месяц войны. Он про себя живо сбрехал, что при первой удобной возможности сдался в плен под Киевом. Прибавил к этому, что также советскую власть недолюбливает.) «А чего ты так не любишь, власть советскую? – спросила проникновенно, теребя волосы на его груди в постеле, где они развалились после любовных утех. – Посадила кого или расстреляла из твоих? Или сам в лагерь загудел по 58-й?» «Да нет, милая, Бог миловал. Ни то, не другое, и не третье. Просто развернуться при этой власти мне никак не удавалось, – вполне откровенно отвечал он. – Ну как мне развернуться, если я не партийный, даже не комсомолец? Выше слесаря и шофёра не поднимешься. И у чекистов вечно будешь на приколе. Общественность будет донимать. Капать на темечко: почему не в комсомоле? Почему рожа такая кислая, когда на заём подписывался? Почему, когда осуждали на собрании врагов народа Бухарина с Каменевым, Томским и Радеком, взял да заснул? Сам случаем, не скрытый ли враг? Ась?» «А ты что, точно заснул? – не унималась она, целуя его в губы. – И не взяли тебя той же ночкой ахархары энкавэдэшные? Ах, где бы я была…»