Равенсбрюк. Жизнь вопреки

Возможности выживания заключенных концентрационных лагерей рассматривались в разной мере в исследованиях Е. Когона, В. Франкла, Э. Коэна, Ф. Пингеля, Г. Лангбайна, К. Дунина-Васовича, Т. Дес Преса, Б. Беттельгейма, А. Павельчинской, В. Софски, Г. Армански и т. д.

В работах Е. Когона, В. Франкла, Э. Коэна, Б. Беттельгейма, Т. Дес Преса анализировались изменения, происходившие в психологии узников концентрационных лагерей, определялись специфические черты их личности, способствовавшие выживанию или осложнявшие его[59 - Kogon E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager. M?nchen: Wilhelm Heyne Verlag., 1998. 426 s.; Франкл В. Доктор и душа. СПб.: Ювента, 1997. 286 с.; Cohen E. Human Behavior in the Concentration Camp. New York: W.W. Norton & Company, 1953. 295 p.; Des Pres T. The Survivor. An Anatomy of Life in the Death Camps. Oxford – New York: Oxford University Press, 1976. 218 p.; Bettelheim B. Surviving // Surviving and Other Essays. New York: Vintage books, 1979. P. 274–314; Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // Человек. 1992. № 2–6.]. В исследованиях Х. Арендт, А. Павельчинской, В. Софски, Г. Армански, Л.М. Макаровой рассматривались различные аспекты функционирования концентрационного лагеря как инструмента по созданию необходимого нацистам заключенного – раба, жизнь или смерть которого зависели от лагерной администрации[60 - Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. 672 с.; Pawelczynska A. Werte gegen Gewalt. Betrachtungen einer Soziologin ?ber Auschwitz. Oswiecim: Verlag Staatlichen Museums Auschwitz-Birkenau, 2001. 287 s.; Sofsky W. Die Ordnung des Terrors: Das Konzentrationslager. Frankfurt-am-Main: Fischer Verlag, 2008. 390 s.; Armanski G. Maschinen des Terrors: das Lager (KZ und GULAG) in der Moderne. M?nster: Westf?lisches Dampfboot, 1993. 206 s.; Strebel B. Das KZ Ravensbr?ck. Padeborn: Ferdinand Sch?ningh, 2003. 615 s.; Макарова Л.М. Идеология нацизма. Сыктывкар: Изд-во СыктГу, 2005. 172 с.]. Проблема выживания заключенных сквозь призму понятия «Сопротивление в концентрационных лагерях» представлена в работах Ф. Пингеля, Г. Лангбайна, К. Дунина-Васовича, Б. Штребеля, М.И. Семиряги[61 - Pingel F. H?ftlinge unter SS-Herrschaft: Widerstand, Selbstbehauptung und Vernichtung im Konzentrationslager. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1978. 338 s.; Langbein H. …nicht wie die Schafe zur Schlachtbank. Widerstand in den nationalsozialistischen Konzentrationslagern 1938–1945. Frankfurt-am-Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1980. 496 s.; Dunin-Wasowicz K. Resistance in the nazi concentration camps. Warszawa: PWN, 1982. 435 p.; Strebel B. Das KZ Ravensbr?ck. Padeborn: Ferdinand Sch?ningh, 2003. 615 s.; Семиряга М.И. Советские люди в европейском Сопротивлении. М.: Наука, 1970. 350 с.]. В сборнике под редакцией Р. Штрайбеля и Г. Шафранека, среди прочего, анализируется гендерная специфика стратегий выживания заключенных, роль сотрудничества узников с лагерным руководством в процессе спасения, возможности солидарных действий различных лагерных категорий[62 - Strategie des ?berlebens: H?ftlingsgesellschaften in KZ und Gulag / Hrsg. Streibel R., Schafranek H. Wien: Picus Verlag, 1996. 240 s.].

Среди работ, посвященных истории концентрационного лагеря Равенсбрюк и условиям существования в нем различных категорий узниц, имеется широкий спектр исследований. В трудах Э. Бухман, Г. Цёрнер, В. Кидержинской, Ж. Тиллион, И. Арндт, сборнике под редакцией К. Фюллберга-Штоллберга, Д. Моррисона, А. Лео представлена история женского концентрационного лагеря Равенсбрюк[63 - Женщины Равенсбрюка / Под ред. Э. Бухман. М.: Издательство иностранной литературы, 1960.140 с.; Frauen – KZ Ravensdr?ck / Red. G. Z?rner. Berlin: VEB Deutscher Verlag der Wissenschaften, 1973. 232 s.; Kiederzynska W. Ravensbr?ck kobiecy oboz koncentracyjny. Ksiazka i Wiedza, 1961. 379 p.; Tillion G. Frauenkonzentrationslager Ravensbr?ck. L?neburg: zu Klampen, 1998. 410 s.; Arndt I. Das Frauenkonzentrationslager Ravensbr?ck // Dachauer Hefte. 1993. № 3. S. 125–157; Frauen in Konzentrationslagern: Bergen-Belsen, Ravensbr?ck / Hrsg. F?llberg-Stolberg C. Bremen: Ed. Temmen, 1994. 348 s.; Morrison G. Ravensbr?ck: everyday life in a women’s concentration camp. Princeton: Markus Wiener Publishers, 2000. 320 p.; Leo A. Ravensbr?ck – Stammlager // Hrsg. Benz W., Distel B. Der Ort des Terrors. Geschichte der nationalsozialistichen Konzentrationslager. M?nchen: Verlag C.H. Beck oHg, 2006. Band 4. S. 473–520.]. Исследования К. Шикорры, Л. Апель, Р. Зайдель, С. Киттель, Ю. Бубер-Агасси, Г. Гессе и Й. Хардера, Х. Амесбергер и Б. Хальбмайр освещают специфику основных лагерных категорий заключенных[64 - Schikorra C. «Asoziale» H?ftlinge im Frauenkonzentrationslager Ravensbr?ck – die Spezifik eine H?ftlingsgruppe // Hrsg. R?hr W., Berlekamp B. Tod oder ?berleben? Neue Forschungen zur Geschichte des Konzentrationslager Ravensbr?ck. Berlin, 2001. S. 89–121; Schikorra C. Kontinuit?ten der Ausgrenzung. Berlin: Metropol, 2001. 279 s.; Apel L. J?dische Frauen im Konzentrationslager Ravensbr?ck. Berlin: Metropol, 2003. 422 s.; Saidel R. The Jewish women of Ravensbr?ck Concentration camp. The university of Winsconsin Press, 2004. 280 p.; Kittel S. «Places for the Displaced». Biographische Bew?ltigungsmuster von weiblichen judischen Konzentrationslager-?berlebenden in den USA. Z?rich – New York: Georg Olms Verlag, 2006. 352 s.; Buber-Agassi J. The Jewish Women Prisoners of Ravensbr?ck: Who Were They? Oxford: Oneworld Book, 2007. 334 p.; Hesse H., Harder J. … und wenn ich lebenslang in einem KZ bleiben m?sste. Die Zeuginnen Jehovas in den Frauenkonzentrationslagern Moringen, Lichtenburg und Ravensbr?ck. Essen: Klartext-Verlag, 2001. 473 s.; Amesberger H., Halbmayr B. Von Leben und ?berleben – Wege nach Ravensbr?ck. Band 1. Dokumente und Analyse. Wien: Promedia, 2001. 263 s.; Amesberger H., Halbmayr B. Von Leben und ?berleben – Wege nach Ravensbr?ck. Band 2. Lebensgeschichten. Wien: Promedia, 2001. 271 s.]. Творчеству в Равенсбрюке посвящены труды Г. Кнапп, К. Яйзер[65 - Knapp G. Frauenstimmen. Musikerinnen erinnern an Ravensbr?ck. Berlin: Metropol, 2003. 303 s.; Jaiser C. Poetische Zeugnisse. Stuttgart – Weimar: Verlag J.B. Metzler, 2000. 430 s.]. Статьи Б. Штребеля и А. Нойман характеризуют деятельность узниц, сотрудничавших с лагерной администрацией[66 - Strebel B. Unterschiede in der Grauzone? ?ber die Lager?ltesten im Frauen- und M?nnerlager des KZ Ravensbr?ck // Abgeleitete Macht: Funktionsh?ftlinge zwischen Widerstand und Kollaboration. Beitr?ge zur Geschichte der nationalsozialistischen Verfolgung in Norddeutschland. Bremen: Ed. Temmen. Hefte 4. 1998. S. 57–68; Neumann A. Funktionsh?ftlinge im Frauenkonzentrationslager Ravensbr?ck // Hrsg. R?hr W., Berlekamp B. Tod oder ?berleben? Neue Forschungen zur Geschichte des Konzentrationslager Ravensbr?ck. Berlin, 2001. S. 25–87.]. Календарь основных дат и событий за весь период функционирования женского концентрационного лагеря был представлен в работе Г. Филипп[67 - Philipp G. Kalendarium der Ereignisse im Frauen-Konzentrationslager Ravensbr?ck 1939–1945. Berlin: Metropol, 1999. 350 s.].

Наиболее фундаментальным исследованием, в котором анализируется широкий спектр вопросов, связанных с историей концентрационного лагеря Равенсбрюк, является монография Бернхарда Штребеля «Концентрационный лагерь Равенсбрюк: история лагерного комплекса»[68 - Strebel B. Das KZ Ravensbr?ck. Geschichte eines Lagerkomplexes. Padeborn: Ferdinand Sch?ningh, 2003. 615 s.]. В своем труде немецкий историк характеризует нацистский персонал лагеря, условия существования и состав лагерных категорий, различные проявления террора, принудительный труд на эсэсовских предприятиях и военном производстве, а также способы уничтожения узниц. Отдельное внимание уделяется вопросам возможностей выживания и сопротивления заключенных в концентрационном лагере. Рассматривая данные проблемы, Б. Штребель, наряду с чертами Равенсбрюка, которые были общими для всех концентрационных лагерей Третьего рейха, выделяет также специфику женского лагеря.

В основу данной монографии было положено диссертационное исследование, отмеченное Германским историческим институтом в Москве как лучшая работа в области германистики в 2011 году.

В предлагаемом вниманию читателя издании появилась глава о жизни советских женщин – узниц Равенсбрюка в послевоенные годы, которая основана преимущественно на уникальной, ранее не использовавшейся исследователями источниковой базе – личной переписке бывших заключенных. Анализ этих писем позволил увидеть многие болезненные вопросы лагерной действительности и взаимоотношений между женщинами по возвращении в СССР в необычном ракурсе, как бы изнутри.

Важным дополнением книги стали биографии советских узниц, написанные, по всей вероятности, при подготовке третьего издания сборника «Они победили смерть» (1966), составителями В. Кудрявчиковой и А. Масалкиной, но так никогда и не опубликованные. Эти тексты, безусловно, несут на себе отпечаток советской эпохи. Об этом говорят их стиль, смысловые акценты, фигуры умолчания. Вместе с тем они содержат уникальные биографические сведения о сорока семи узницах. Это их основная ценность, наряду с особой эмоциональной заряженностью текстов.

Глава 1

Человек в условиях экстремального насилия нацистского концентрационного лагеря

1.1. Стратегии выживания узников: генезис проблемы в исторической ретроспективе

Проблема нацистских концентрационных лагерей стала объектом пристального внимания исследователей практически сразу после Второй мировой войны. Но в течение многих лет эта тема рассматривалась преимущественно бывшими узниками, полагавшими, что лишь работы, написанные на основе их воспоминаний, способны объяснить ужасы «концлагерного универсума». В результате пережившие опыт экстремального насилия бывшие заключенные пытались предотвратить его повторение в будущем, а потому делали акцент на преступлениях нацистов[69 - См., например: Rousset D. L’univers concentrationnaire. Paris: HACHETTE Littеratures, 2008. 190 p. Работа П. Леви впервые появилась на русском языке в 2001 г. См.: Леви П. Человек ли это? М.: Текст, 2001. 205 с.].

Пожалуй, первым фундаментальным трудом, в котором рассматривались не только вопросы нацистских преступлений, но и различные аспекты человеческой борьбы за выживание за колючей проволокой, стала работа Е. Когона[70 - Книга «Государство СС» вышла в свет уже в 1945 г. См.: Kogon E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager. M?nchen: Wilhelm Heyne Verlag., 1998. 426 s.]. Бывший узник Бухенвальда на своем личном опыте пережил воздействие лагерного аппарата насилия. Но во многом благодаря влиянию внешнего фактора (по заданию американской оккупационной власти он работал над докладом для комиссии, расследовавшей деятельность нацистских концентрационных лагерей) исследователь не стал останавливаться лишь на нацистском терроре, а воссоздал весьма многостороннюю картину положения заключенных.

Именно автор «Государства СС» впервые заметил, что такие черты, как социальная деклассированность, низкий уровень образования и преобладание элементарных потребностей над социальными, способствовали быстрому усвоению угодных нацистам моделей поведения со стороны узников, причислявшихся к категориям асоциальных и уголовников[71 - Ibid. S. 382.]. Подобный ход рассуждений сохраняется в исследовательской традиции до сих пор. В определенной мере он воспроизводит стереотипы, предложенные в мемуарах бывших узников, оказавшихся в лагере по политическим мотивам.

Одним из первых Е. Когон обратил внимание на принадлежность узников к той или иной общности заключенных как на фактор, способствовавший их выживанию[72 - Kogon E. Der SS-Staat. Das System der deutschen Konzentrationslager. M?nchen: Wilhelm Heyne Verlag., 36. Aufl.,1998. S. 388, 393.]. Ему удалось также показать, что, спасая свои жизни, заключенные учились приспосабливаться. Зачастую было невозможно установить степень принятия ими системы ценностей СС[73 - СС (от нем. Schutzstaffel – «охранные отряды») – вооруженные элитные формирования НСДАП. Начали создаваться в мае 1923 г. С момента создания входили в СА и подчинялись их руководителю. В дальнейшем были возведены в ранг самостоятельной организации, возглавляемой рейхсфюрером.], ибо формальное, внешнее подчинение лагерному руководству отнюдь не означало внутреннего согласия с его предписаниями и действиями.

Вслед за Е. Когоном в конце 1940-х и в 1950-х гг. к проблеме выживания в экстремальных условиях лагерного заключения обратились и бывшие узники – психологи В. Франкл и Э. Коэн[74 - Книга В. Франкла неоднократно переиздавалась. В данной работе см.: Франкл В. Доктор и душа. СПб.: Ювента, 1997. 286 с.; Cohen E. Human Behavior in the Concentration Camp. New York: W.W. Norton & Company, 1953. 295 p.].

В своей всемирно известной работе, впервые увидевшей свет в 1946 г. под названием «Сказать жизни «Да»: психолог в концентрационном лагере», В. Франкл представлял концентрационный лагерь как экстремальную, по сути, экзистенциальную ситуацию, в которой узник находился в положении постоянного выбора способа выживания. Но в этом выборе своего отношения к внешним обстоятельствам, который невозможно отнять никому извне, и состояла, по определению В. Франкла, так называемая «последняя свобода человека». Ученый подчеркивал, что, с одной стороны, зачастую больше шансов выжить в лагере имели заключенные, способные оставить в стороне моральные убеждения, в то время как интеллектуалы искали опору преимущественно в своем внутреннем мире, пытаясь сохранить традиционную систему ценностей. С другой стороны, психолог отмечал, что узники, не способные бороться за самоуважение, становились частью массы и в дальнейшем опускались до животного уровня[75 - Франкл В. Доктор и душа. СПб.: Ювента, 1997. С. 160–201.].

В описании тех изменений, которые происходили с заключенным, В. Франкл выделял три фазы реакции узника на лагерную действительность: период прибытия в лагерь, период погружения в лагерную жизнь и период, следовавший за освобождением[76 - Последняя фаза, следовавшая за освобождением, характеризовалась, по мнению ученого, страданиями узников от непонимания или неразделенности окружающими их мучений.]. Симптомом, характерным для первой стадии, был шок – столкновение с новой реальностью вызывало страх, нервное возбуждение, злость, мысли о самоубийстве[77 - Там же. С. 163–173.]. На втором этапе наступала апатия, нечто вроде эмоциональной смерти. Заключенного мучила тоска по дому и семье, его уже не удручала обыденность смерти солагерников. Эта бесчувственность была защитной реакцией, позволявшей сосредоточить эмоции на задаче сохранения жизни[78 - Там же. С. 180.]. Но при этой «бесчувственности», несмотря на критические условия – голод, недосыпание, насилие со стороны нацистов и внутренние душевные страдания, – заключенные все же пытались облегчить свое существование за счет своего внутреннего мира – воспоминаний, мечтаний, юмора, искусства. Более того, они ставили себе цели в ближайшем будущем, а значит, планировали свои действия, без чего человек вообще был не в состоянии выжить[79 - Там же. С. 222–223.]. Как писал ученый, «в концлагерях мы наблюдали, что некоторые вели себя, как свиньи, в то время как другие вели себя, как святые. Человек заключает в себе обе возможности; какая из них реализуется, зависит от принимаемых решений, а не от условий»[80 - Там же. С. 279.].

Как и В. Франкл, психолог Э. Коэн попытался в своем исследовании охарактеризовать поведение заключенных. Ученый обратил внимание на такие внешние факторы, как отсутствие личной свободы, неопределенность срока заключения, а также невозможность остаться наедине с самим с собой, которые отрицательно сказывались на возможности выживания узников[81 - Cohen E. Human Behavior in the Concentration Camp. New York: W.W. Norton & Company, 1953. P. 131.]. Небезынтересен тот факт, что Э. Коэн отметил деформацию пространства и времени в восприятии заключенных: первое максимально сужалось, концентрировалось, а второе, наоборот, предельно расширялось, становясь вечностью[82 - Ibid. P. 159.].

В 1951 г. в США была издана работа Х. Арендт «Истоки тоталитаризма», ставшая позднее классической[83 - См.: Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. 672 с.]. Философ, безусловно, не задавалась целью изучить в своем труде возможности и границы выживания человека в экстремальных лагерных условиях, но рассмотрение феномена тоталитарного общества привело ее к этой проблеме. Исследовательница впервые определила концентрационный лагерь как «центральный институт тотальной власти», «лабораторию», где человек, по сути, приравнивался к подопытному животному, на котором отрабатывалась технология тотального господства[84 - Там же. С. 568–569.]. Эта технология в лагере имела несколько этапов. Процесс создания из узника, по выражению Х. Арендт, «живого трупа» начинался с формирования лагерной структуры заключенных, которые разделялись на группы по социальным, политическим, религиозным и расовым критериям, получая лагерную маркировку на униформе и порядковый номер вместо имени. Так начиналась деиндивидуализация личности человека. Следующим шагом было уничтожение нравственного начала, прежних ценностных ориентиров, без которых узник становился легкоуправляемым[85 - Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 586–590.]. Х. Арендт рассматривала попытки заключенных противостоять террору нацистов как единичные случаи, обреченные на поражение.

В итоге исследования второй половины 1940-х – начала 1950-х гг. стали первыми попытками понять происходившее в нацистских концентрационных лагерях, но профессиональные историки оставались в стороне вплоть до начала 1960-х гг. Поводом для изменения ситуации стал процесс над персоналом концентрационного лагеря Аушвиц, начавшийся в 1963 г. На основе подготовленных к Франкфуртскому процессу материалов появились первые фундаментальные исследования ученых-историков, ориентированные в первую очередь на анализ развития лагерной системы и аппарата СС, а не на проблемы выживания узников, взаимодействие лагерных групп, их характерные особенности и различия[86 - Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Geschichte, Erinnerung, Forschung // Hrsg. Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Entwicklung und Struktur. Berlin: Wallstein Verlag, 1998. S. 22.]. Подобная тенденция сохранилась и в 1970-х гг. Пожалуй, единственным исключением стала опубликованная в 1978 г. монография Ф. Пингеля[87 - Pingel F. H?ftlinge unter SS-Herrschaft: Widerstand, Selbstbehauptung und Vernichtung im Konzentrationslager. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1978. 338 s.].

Ученый попытался определить условия, которые делали возможным не только выживание, но и открытое противостояние узников нацистам[88 - Pingel F. H?ftlinge unter SS-Herrschaft: Widerstand, Selbstbehauptung und Vernichtung im Konzentrationslager. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1978. S. 10.]. Он впервые отметил необходимость учитывать долагерный опыт заключенных, во многом определявший их поведение и шансы на спасение в лагере. Особенно важным в этой связи становился опыт, приводивший к формированию мировоззрения, которое способствовало демонстрации узниками солидарности и сопротивления. Исследователь предлагал рассматривать систему концентрационных лагерей как подвижную структуру, в которой положение заключенного, а следовательно, и его выживание во многом определялось спецификой этапов в развитии всей системы концентрационных лагерей[89 - Ibid. S. 10.]. В то же время автор практически не рассматривал роль творчества заключенных в их спасении. Такие вопросы, как гендерная специфика выживания, разрушение или деформация идентичности узников в экстремальных условиях, вообще не ставились ученым.

Несмотря на существенный вклад, который внесла монография Ф. Пингеля в исследование проблемы выживания узников, в дальнейшем, вплоть до середины 1980-х гг., дискуссия немецких ученых сосредоточилась в основном на анализе национал-социалистического режима[90 - Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Geschichte, Erinnerung, Forschung // Hrsg. Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Entwicklung und Struktur. Berlin: Wallstein Verlag, 1998. S. 23.]. Лишь отдельные аспекты проблемы выживания узников продолжали изучаться историками сквозь призму понятия «сопротивление в концентрационных лагерях».

Одной из классических монографий, посвященных сопротивлению в концентрационных лагерях, стало исследование Г. Лангбайна[91 - Langbein H. …nicht wie die Schafe zur Schlachtbank. Widerstand in den nationalsozialistischen Konzentrationslagern 1938–1945. Frankfurt-am-Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1980. 496 s.]. Предложенное ученым определение сопротивления как «усилий узников по организованному противодействию эсэсовским намерениям уничтожения» явилось значимым вкладом в изучение проблемы, что определило всеобщее признание данного понятия в историографии ФРГ. Во многом это объясняется тем, что Г. Лангбайну удалось избежать крайностей в интерпретации различных аспектов лагерной действительности. Историк не пошел по пути интерпретации сопротивления в концентрационных лагерях как непосредственного активного противостояния лагерному руководству. В то же время он предостерегал от чрезмерного расширения термина, включавшего в таком случае всю совокупность действий заключенных[92 - Langbein H. …nicht wie die Schafe zur Schlachtbank. Widerstand in den nationalsozialistischen Konzentrationslagern 1938–1945. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag, 1980. S. 57.]. Тем не менее существенным недостатком исследования Г. Лангбайна стала концентрация внимания ученого на борьбе за жизнь лишь одной категории узников – заключенных по политическим мотивам.

Наряду с Г. Лангбайном вопросы выживания узников в концентрационных лагерях рассматривались польским ученым К. Дуниным-Васовичем[93 - Dunin-Wasowicz K. Resistance in the Nazi concentration camps. Warszawa: PWN, 1982. 435 p.]. Ученый предложил три типа Сопротивления узников, целями которых были биологическое выживание, сохранение человеческого достоинства, разрушение нацистской системы[94 - Ibid. P. 51.].

Помимо исследований историков в 1960-х – первой половине 1980-х гг. в США и Европе появилось несколько работ, оставивших значимый след в изучении возможностей выживания человека в условиях нацистского концентрационного лагеря. Американский философ Терренс Дес Прес пытался выявить характерные черты узника концентрационных лагерей, позволявшие спастись в экстремальных условиях[95 - Des Pres T. The Survivor. An Anatomy of Life in the Death Camps. Oxford – New York: Oxford University Press, 1976. 218 p.]. Для ученого выживание заключенного не замыкалось только лишь на физическое спасение. Обязательной составляющей являлось сохранение моральных норм и внутренних убеждений.

Анализируя воспоминания бывших узников, Дес Прес подчеркивал, что выживание – это специфический вид человеческого опыта, имевший свою внутреннюю структуру, а одной из его форм является стремление выжить в качестве свидетеля произошедшего. Как писал Дес Прес, «оставшийся в живых позволял мертвым иметь свой голос»[96 - Ibid. P. 36.]. Потребность предать огласке то, что происходило в лагере, свидетельствовать миру о преступлениях, совершенных нацистами, могла составить смысл жизни заключенного[97 - Des Pres T. The Survivor. An Anatomy of Life in the Death Camps. Oxford – New York: Oxford University Press, 1976. P. 30–31.].

Чтобы выжить в концентрационном лагере, заключенный должен был обладать идентичностью, отличной от той, которая формировалась у него под воздействием окружающей среды[98 - Ibid. P. 99. По справедливому мнению Т. Дес Преса, лагерная действительность формировала у человека идентичность узника.]. Подобное сохранение позитивных представлений о собственном «я» во многом зависело, по мнению Дес Преса, от того, насколько человеку удавалось соблюдать элементарные нормы гигиены[99 - Ibid. P. 65.]. Убийство заключенных не вызывало у нацистов моральных сомнений и мучений, если в лагерных условиях узники теряли человеческий облик[100 - Ibid. P. 61.]. В итоге в концентрационном лагере рушилось противопоставление тела и души, распространенное в повседневной жизни общества.

Т. Дес Прес особенно оговаривал тот момент, что любое выживание в концентрационном лагере зависело от солидарности с другими заключенными. Однако лишь совместная деятельность так называемого «политического подполья» была стратегической. Что же касается остальных лагерных категорий и объединений, то их взаимопомощь не имела каких-либо мотивов и оснований[101 - Ibid. P. 131–133.].

Американскому ученому оппонировал бывший узник Дахау и Бухенвальда Б. Беттельгейм. В своем эссе «Выживание»[102 - Bettelheim B. Surviving // Surviving and Other Essays. New York: Vintage books, 1979. P. 274–314.] он сформулировал тезис о том, что работы, подобные труду Т. Дес Преса, характерны для целого поколения исследователей, делавших акцент лишь на выживании, но не обращавших внимания на условия достижения этой цели. Подобная постановка вопроса вела, по мнению психолога, к замалчиванию миллионов погибших узников[103 - Ibid. P. 284.].

Идеи, представленные психологом в данном эссе, лишь развивали ту концепцию, которую он выразил в более ранней работе – «Просвещенное сердце»[104 - Монография на английском языке вышла в 1960 г. В России ее сокращенный вариант был издан в журнале «Человек» лишь в 1992 г. См.: Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // Человек. 1992. № 2–6.]. В ней помимо прочего ученый критически оценивал роль лагерной дружбы и возникавших на ее основе объединений узников в процессе спасения. По его мнению, истинные привязанности в концентрационном лагере не могли существовать[105 - Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // Человек. 1992. № 4. С. 62.]. Взаимоотношения между заключенными находились постоянно под угрозой, а их общение замыкалось на узком круге тем – еде, освобождении, лагерном быте. Основываясь на личном лагерном опыте, Б. Беттельгейм утверждал, что интеллектуальные беседы были крайне редким явлением лагерной действительности, да и те быстро возвращались к элементарным проблемам выживания[106 - Там же. С. 63–64.].

Б. Беттельгейм полагал, что нацисты навязывали узникам модель инфантильного поведения, благодаря чему облегчали себе возможности манипулирования ими. К подобному поведению заключенных приближали также попытки механической тренировки памяти, фантазии и мечты[107 - Там же. С. 81–83.]. Но насколько были правомерны подобные выводы? Безусловно, отрыв от лагерной реальности мог привести к гибели заключенного, но это не означало, что любое обращение к своему внутреннему миру несло в себе потенциальную угрозу. Необходимо учитывать степень погружения узника в мечты или фантазии, а не сам факт обращения к ним. Если заключенный полностью терял связь с реальностью и переставал критически оценивать окружающую действительность, он лишался возможности своевременно реагировать на внешнюю опасность. Но фантазии, мечты и воспоминания могли также поддерживать его в трудные моменты.

Б. Беттельгейм утверждал, что концентрационный лагерь преобразовывал любую защиту заключенных в выгодную для себя и своих целей. Таким образом, только уничтожение лагеря как системы могло дать спасение узникам.

Выводы ученого были позднее подвергнуты во многом справедливой критике[108 - См., например: Pingel F. H?ftlinge unter SS-Herrschaft: Widerstand, Selbstbehauptung und Vernichtung im Konzentrationslager. Hamburg: Hoffmann und Campe, 1978. S. 11–12; Des Pres T. The Survivor. An Anatomy of Life in the Death Camps. Oxford – New York: Oxford University Press, 1976. P. 56–57, 116.]. Одним из аргументов его оппонентов стал тезис о том, что он перенес свой опыт пребывания в лагерях 1938–1939 гг. на весь период существования нацистской лагерной системы и это не позволило ему учесть ее эволюцию и специфику. Кроме того, исключительное апеллирование к психоанализу сужало интерпретационные возможности исследования американского ученого.

Среди трудов бывших узников, опубликованных в 1970-х гг., особое место занимает монография польского социолога Анны Павельчинской[109 - Pawelczynska A. Werte gegen Gewalt. Betrachtungen einer Soziologin ?ber Auschwitz. Oswiecim: Verlag Staatlichen Museums Auschwitz-Birkenau, 2001. 287 s.]. Она обратилась к анализу лагерного пространства, его неоднородности с точки зрения опасности или безопасности для заключенного. Автор отмечала, что для образования и существования группы необходимо было пространство, находящееся хотя бы временно вне жесткого контроля со стороны лагерного руководства. Только оно могло стать основой для «взаимной помощи и поддержки» среди узников. К подобному пространству исследовательница относила нары в бараках и места работы заключенных[110 - Ibid. S. 64–75.]. Тем не менее даже эти возможности были, по мнению А. Павельчинской, недолговечны. Солидарность среди узников разрушалась как при частом перемещении из блока в блок, так и при регулярной смене состава рабочих бригад[111 - Учитывая выводы польского ученого, необходимо иметь в виду, что они строились лишь на основе фактов, имевших место в концентрационном лагере Аушвиц. С учетом того, что данный лагерь относится исследователями к категории лагерей «смешанного типа», когда объединялись функции эксплуатации и физического истребления, положение заключенных в нем было более тяжелым, чем в большинстве концентрационных лагерей.].

Важной темой, рассматривавшейся в исследовании, стала проблема пересмотра человеком собственной системы ценностей в условиях лагерной действительности. Так, если узник редуцировал свои ценности, процесс выживания, по мнению исследовательницы, упрощался. Если человек не мог или не желал отказываться от того, что для него было важно до заключения, следуя тем же императивам, он погибал. И наконец, узник, оставшийся верным долагерным убеждениям, но нарушавший их своими действиями, постоянно испытывал чувство вины, что также осложняло процесс его спасения[112 - Рawelczynska A. Werte gegen Gewalt. Betrachtungen einer Soziologin ?ber Auschwitz. Oswiecim: Verlag Staatlichen Museums Auschwitz-Birkenau, 2001. S. 228.].

В 1970-х гг. проблема человека в его социальном и экзистенциальном проявлениях вышла на первый план в западной историографии[113 - Цит. по: Макарова Л.М. Идеология нацизма. Сыктывкар: Изд-во СыктГу, 2005. С. 21.]. Однако вплоть до 1990-х гг. этот так называемый «антропологический поворот» не нашел своего выражения в исследованиях, посвященных выживанию узников в концентрационных лагерях. Лишь в последнее десятилетие ХХ века историки начали обращаться к работам психологов, социологов, философов. Примером такого междисциплинарного сотрудничества явились труды немецких социологов, среди которых наиболее значимыми представляются монографии Вольфганга Софски и Герхарда Армански, оказавшие существенное влияние на дальнейшие исследования историков[114 - Sofsky W. Die Ordnung des Terrors: Das Konzentrationslager. Frankfurt am Main: Fischer Verlag, 2008. 390 s.; Armanski G. Maschinen des Terrors: das Lager (KZ und GULAG) in der Moderne. M?nster: Westf?lisches Dampfboot, 1993. 206 s.].

Объясняя феномен концентрационного лагеря, В. Софски ввел в научный оборот термин «абсолютная власть», раскрывая это понятие как структуру особого рода, не имевшую ранее аналогов в человеческом обществе[115 - Sofsky W. Die Ordnung des Terrors: Das Konzentrationslager. Frankfurt-am-Main: Fischer Verlag, 2008. S. 28–29.]. Исследователь полагал, что открытое сопротивление или мученическая смерть становились единичными фактами в концентрационном лагере, а отдельные акции недовольства кардинально ничего не могли изменить, они лишь являлись поводом к жестоким репрессиям. Как подчеркивал В. Софски, используя тот же термин, что и Х. Арендт, лагерь был лабораторией по применению насилия, в которой одной из главных целей было показать человеку – он может быть уничтожен в любой момент[116 - Ibid. S. 35.].

По сути, социолог создал идеальный тип концентрационного лагеря – вне времени и пространства, а также продолжил исследовательскую традицию, в соответствии с которой у заключенных концентрационных лагерей отсутствовали какие-либо шансы для противостояния власти СС. Это существенно снижало возможности анализа лагерной действительности[117 - См., например: R?hr W. Absolute oder abgeleitete Macht? Funktionsh?ftlinge im Konzentrationslager zwischen Kollaboration und Widerstand // Hrsg. R?hr W., Berlekamp B. Tod oder ?berleben? Neue Forschungen zur Geschichte des Konzentrationslager Ravensbr?ck. – Berlin, 2001. S. 254–256.].

Другой социолог – Г. Армански – подчеркивал необходимость исследования таких факторов выживания заключенных в концентрационных лагерях, как лагерные условия, характеристики личности заключенных, их социальный опыт. По мнению Г. Армански, взгляды и убеждения узников могли способствовать процессу выживания или затруднять его. Так, заключенные, разделявшие идеи христианства или коммунистические воззрения, наиболее успешно противостояли процессу деформации личности в экстремальных условиях[118 - Armanski G. Maschinen des Terrors: das Lager (KZ und GULAG) in der Moderne. M?nster: Westf?lisches Dampfboot, 1993. S. 122.], что повысило их шансы дожить до освобождения.

В отличие от В. Софски, исследователь уделял внимание аспектам выживания и сопротивления в концентрационных лагерях, отмечая нетождественность данных понятий. Тем не менее оба термина требовали более четкого определения, что не нашло своего выражения в монографии Г. Армански.

С 1990-х гг. европейские историки продолжили интенсивно разрабатывать тему проблемы выживания заключенных сквозь призму сопротивления в концентрационном лагере, действуя, однако, в рамках понятия, предложенного Г. Лангбайном. Например, Б. Штребель рассматривал сопротивление на трех последовательных уровнях: на первом уровне узники боролись за право реализовать собственные элементарные потребности, на втором – у заключенных возникала солидарность, и лишь на третьем уровне могли появиться организованные формы сопротивления. Он отмечал, что границы между этими уровнями были подвижны, тесно взаимосвязаны между собой и обусловливали друг друга[119 - Strebel B. Das KZ Ravensbr?ck. Geschichte eines Lagerkomplexes. Padeborn: Ferdinand Sch?ningh, 2003. S. 530.].

Особо Б. Штребель отмечал гендерную специфику сопротивления заключенных в концентрационном лагере. Ученый подчеркивал, что благодаря психическим и физическим особенностям, а также опыту женщин как домохозяек узницы были менее склонны к насилию, но лучше организовывали группы, делили рацион питания, следили за внешним видом[120 - Ibid. S. 532.].

Немецкий историк предлагал разделить так называемое организованное сопротивление на две составляющие: открытое сопротивление и скрытое сопротивление. К первому Б. Штребель относил следующие действия узниц: восстание, забастовку, коллективный отказ от работы и премий, побеги. Под скрытым сопротивлением он подразумевал: индивидуальный отказ от работы, саботаж, получение информации о происходивших событиях, контакты с внешним миром, попытки сообщить о преступлениях в концентрационных лагерях, обеспечение доказательной базы по преступлениям СС, культурную, религиозную и политическую деятельность, проведение нелегальных учебных занятий, помощь наиболее притесняемым группам узниц, образование интернационального лагерного комитета[121 - Ibid. S. 534–562.].

Касательно концентрационного лагеря Равенсбрюк ученый подчеркивал, что сопротивление было прежде всего борьбой за человеческое существование. Б. Штребель отмечал, что для оказания реальной поддержки находившимся рядом солагерникам требовался доступ к постам лагерного «самоуправления»[122 - Ibid. S. 534.]. В свою очередь, непосредственное противостояние СС не могло ничего изменить – победы в форме отказа от премий или актов саботажа оставались символическими[123 - Ibid. S. 564.].

В целом исследования последних лет, посвященные сопротивлению в концентрационных лагерях, безусловно, внесли существенный вклад в изучение проблемы возможностей выживания заключенных[124 - Помимо работы Б. Штребеля см., например: Distel B. Widerstand der Verfolgung // Hrsg. Benz W., Pehle H. W. Lexikon des deutschen Widerstandes. Frankfurt-am-Main: S. Fischer Verlag GmbH, 1994. S. 113–127; Swiebocki H. Spontane und organisierte Formen des Widerstandes in Konzentrationslager am Beispiel des KL Auschwitz // Hrsg. Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Entwicklung und Struktur. Berlin: Wallstein Verlag, 1998. S. 959–983; Garbe D. Selbstbehauptung und Widerstand // Hrsg. Benz W., Distel B. Der Ort des Terrors. Geschichte der Nationalsozialistichen Konzentrationslager. M?nchen: Verlag C.H. Beck oHg. Band 1. 2005. S. 242–257.]. Однако внимание ученых акцентировалось преимущественно на узниках, оказавшихся в лагере по политическим мотивам.

Советская историография на протяжении долгого времени также рассматривала различные вопросы, связанные с выживанием заключенных, лишь посредством конструкта «сопротивление в концентрационном лагере»[125 - См., например: Семиряга М.И. Советские люди в европейском Сопротивлении. М.: Наука, 1970. 350 с.]. Только в 2005 г. появилась работа Л.М. Макаровой, затрагивавшая проблему спасения узников отчасти, но в ином ракурсе, в отличие от предыдущей научной традиции[126 - Макарова Л.М. Идеология нацизма. Сыктывкар: Изд-во СыктГу, 2005. 172 с.]. Ученый подчеркивала, что забота о выживании приводила к выдвижению на первый план потребностей в пище при одновременном подавлении половой идентичности[127 - Там же. С. 131.].

В концентрационном лагере тело узника стандартизировалось для подавления и включения в симметричное пространство. Например, регламентировался взгляд заключенного на эсэсовца, применялась однообразная униформа, вновь прибывшие брились наголо[128 - Там же. С. 135–138.]. Все это деморализовало узников и способствовало манипулированию их поведением.

Продолжая исследовательскую тенденцию, подчеркивавшую практически неограниченные возможности нацистской лагерной системы в процессе деформации личности узника, Л.М. Макарова констатировала, что заключенные постепенно сами начинали воспроизводить стереотипы поведения, навязывавшиеся СС: усердно работали, пресекали попытки побега солагерников, проявляли агрессию в отношении более слабых заключенных. Такое поведение способствовало, по мнению автора «Идеологии нацизма», выживанию узниц[129 - Там же. С. 144.]. Однако данный подход в очередной раз нивелирует многообразие групп заключенных, их характеристик и моделей поведения в различные периоды существования нацистских концентрационных лагерей. Отмеченные исследовательницей стереотипы поведения узников, соответствовавшие требованиям лагерного руководства, отнюдь не гарантировали их спасение.

С конца ХХ века ученые-историки, в первую очередь немецкие, в поисках новых подходов в рассмотрении проблемы человека в условиях лагерной системы, обращаются к термину «стратегия выживания» узника, тем не менее не давая его развернутого определения[130 - См., например: Strebel B. Die «Lagergesellschaft». Aspekte der H?ftlingshierarchie und Gruppenbildung in Ravensbr?ck // Hrsg. F?llberg-Stolberg C. Frauen in Konzentrationslagern: Bergen-Belsen, Ravensbruck. Bremen, 1994. S. 79–88; Strategie des ?berlebens: H?ftlingsgesellschaften in KZ und Gulag / Hrsg. Streibel R., Schafranek H. Wien.: Picus Verlag, 1996. 240 s.; Daxelm?ller C. Kulturelle Formen und Aktivit?ten als Teil der ?berlebens- und Vernichtungsstrategien in den Konzentrationslagern // Hrsg. Herbert U., Orth K., Dieckmann K. Die nationalsozialistischen Konzentrationslager. Entwicklung und Struktur. Berlin: Wallstein Verlag, 1998. S. 983–1006; Amesberger H., Halbmayr B. Vom Leben und ?berleben – Wege nach Ravensbr?ck: das Frauenkonzentrationslager in der Erinnerung. Band 1. Wien: Promedia, 2001. 263 s.].

В контексте данной работы этот термин имеет основополагающее значение, поэтому он должен быть четко сформулирован. Итак, «стратегия выживания заключенного» – совокупность действий узника, основанных на осознанном или неосознанном стремлении спастись (не только физически, но и сохранив свою личность целостной в духовно-психологическом плане) с использованием долагерного индивидуального и группового социокультурного опыта. Последний, играя важнейшую роль в выстраивании стратегий выживания, не воспроизводился в чистом виде в лагерных условиях, всегда видоизменяясь. Чем успешнее заключенным удавалось воссоздать элементы собственного долагерного опыта в экстремальных условиях, тем эффективней были их стратегии выживания. Само понятие «стратегия» подчеркивает сложность и длительность процесса выживания, не сводившегося к простому осуществлению повседневных действий, но имевшему целью спасение жизни (своей или ближнего), а также определенные принципы, в соответствии с которыми люди пытались спастись.