Русалочка должна умереть

Выглядел он паршиво. В трусах, в мятой майке, усеянной всевозможными пятнами; небритый, словно умерший изнутри.

– Ты выглядишь, как дерьмо, – сообщил Себастьян.

Ему хотелось бы сказать что-то нежное, но эта вонь, этот мерный мушиный гул… Они напомнили о другом, нелюбимом, но все равно сыне. Себастьян сам почти умер в те считанные мгновения, когда поверил, что Филипп убил себя.

Сердце лихорадочно пыталось затормозить. Все вспоминалась другая темная комната и мухи, мухи… Граф провел рукой по лицу, пытаясь отогнать видение. Другого, мертвого сына.

Раскрытые мутные глаза, приоткрытый рот.

Записка: «Папа, прости меня! Я не хочу занимать место твоего законного сына, однако позволь умереть, считая тебя отцом!»

И собственные, уже ненужные никому рыдания.

Рене и был законным! Слабым, болезненным, но его родным. Незаконным был тот, другой. Который жил себе дальше, пиликая на долбаной скрипочке. И Марита, сука лживая, притворялась, будто несет свой крест… а сама, в душе, его лишь винила.

Словно это он, первый, принес своего ублюдка в гнездо! Словно он воспитал их первенца слизняком.

Он ошибался, яйца у Рене были. Себастьян бы так не смог.

Фил медленно убрал от лица руку и посмотрел на отца.

– Что ты здесь делаешь? Твой новый Мустанг хочет дополнительных показаний?

– Здесь нужно убраться, – сказал Себастьян, ощущая неприятную дрожь в руках.

Сын огляделся вокруг. Пожал плечами.

– Валяй!

В другой раз, граф влепил бы ему затрещину, но сын и без того был разбит. И больно видеть его таким. Снова… Женщины разрушают все, к чему прикасаются. Дружбу, семьи, любовь. Пока ты просто трахаешь их, ты в безопасности, ты свободен. Но стоит влюбиться, или не дай бог, взять в жены, она убьет тебя без ножа.

Сперва эта женщина лишила Филиппа друга, теперь его маленькой, но большой любви.

– Не хочешь пойти побриться? Душ принять?

– А что случилось? Меня хоронят?

– Ты не в том состоянии, чтоб хамить.

– В том, – возразил Филипп. – Ты что-то слышал от Джесс?

– С чего мне слышать что-либо о твоей жене?

– С того, что лужа там на ковре – следы твоего ребенка.

Себастьян сдвинул рот в сторону. Он ожидал, что Филипп поднимется. Ударит его. Обругает, на крайний случай. Но Филипп ничего этого не сделал.

– По ходу я был единственным, кого она не хотела. Ральф, ты, Фредерик… Даже Маркус! Кто, ради бога, может захотеть Маркуса?

Твоя маман, Графиня Фригидия!.. – раздраженно подумал граф.

– И ты решил взять реванш, оттрахав Ви посреди гостиной, – сказал он вслух.

Филипп пожал плечами. Если его и занимала Верена, то куда меньше, чем Джесс.

– Мы спали вместе уже давно. С Джесс я ощущал себя таким мелким, таким не нужным, что просто не устоял. Верена сама за мной бегала. С самого начала…

– Ответ не мальчика, а мужчины, – сухо сказал отец. – Надо было не прятаться на кухне от полицейских, а выйти и прямо им все сказать. Что это ты – жертва. И что судить, на самом деле, надо ее. Зря ты не вышел! В следующий раз, не вздумай притворяться героем!

Он ожидал, что сын возмутится, скажет, что ни при чем и можно будет дать ему в морду. Как в прошлый раз, после семинарии. Но Филипп вдруг сжался, закрыл ладонью лицо и его плечи беззвучно дрогнули; задрожали мелко и часто.

– Я верил ей! – хрипло булькнул он. – Я был уверен, что хоть она меня любит! Но я был нужен ей лишь затем, чтоб нагадить Джесс!.. Видел бы ты, как они дрались! И что они при этом кричали… И Ральфа вспомнили, и Фреда… Даже тебя! Лишь на меня им плевать. Обеим.

Себастьян не выдержал, отвернулся. Какое-то время, он стоял на пороге. Вдыхал свежий воздух с реки и ждал. Вспоминал против воли, как Ви напрыгнула на него в конюшне и на мгновение запечатала поцелуем рот. И ощущения от ее грудей на его груди. Если бы она настаивала, смог бы он устоять?

До этого Себастьян считал, Верена – ребенок. Тогда, у конюшни, понял, что уже нет. Ребенок такую невинность не разыграет… И губами при поцелуе, дети обычно, тоже не шевелят.

Еще мгновение, она бы ему язык в рот сунула. А он бы ответил ей.

Джесс это поняла. Он к ней подкатывал после выхода из психушки. Хотел отвлечь от романа сына и ее дочери, но Джесс особо не реагировала. А тут вдруг перестала ломаться; пришла сама. Секс был ужасный, но вот беседа занимательная. Даже очень.

Джессика рассказала все, как на исповеди.

И про вазэктомию, и про финансовые долги ей лично, и про то, что Филипп с Вереной спит. И что Верена делает это, исключительно назло ей. Что Джессике наплевать, и Джессика притворяется, что не знает. Когда маленькой сучке наскучит, Верена бросит его сама. Но если будет развод, Джессика так спокойно молчать не станет. Она посадит его. За связь с несовершеннолетней падчерицей.

Сперва посадит, а потом разорит.

– Почему ты не рассказала все просто так? – спросил Себастьян. – Зачем тебе понадобилось эта унылая возня на матрасе?

– У меня овуляция, – ответила Джессика. – Если мой муж не хотел своего ребенка, будет воспитывать твоего.

…Себастьян позвонил сыну, как только она ушла. Филипп не отнекивался. Да, сделал, да не хотел детей, да, он в душе чайлдфри.

– Езжай в больницу и делай восстановление! – приказал отец. – Иначе я тебе сейчас твои яйца-фри сделаю!

– Я не хочу детей!

– Ты думаешь, я хотел детей? Да я никого из вас не хотел, начиная с твоей мамаши!..

В больнице их обоих ждал новый удар: врачи развели руками. Разве Филипп не знал, что есть риск остаться бездетным? Да, небольшой, но есть. Ему, разве не сказали, на всякий случай запасти «образцы»?

Филипп молчал; слегка вспотевший и бледный. И Лизель, которой граф позвонил, тоже молчала. О свадьбе можно было забыть. Верена была единственной дочерью, что Лизель выжала из собственных сыновей. И речи не шло о том, чтоб выдать ее за бесплодного идиота.

Себастьян как раз думал, что делать, когда позвонила Джесс.

– Сработало! – радостно взвизгнула она. – Ты станешь дедушкой, поздравляю!

– Спасибо, – ответил он. – Как бы нам все это объяснить официально бесплодному идиоту?