Исповедь Обреченной
Я туда хотела поехать, но Дмитрий Анатольевич почему-то не разрешил: сказал, что я еще «не настолько умирающая», и свернул с дороги. А мне так хотелось выскочить из сидения, побежать, туда, куда я хочу!!
Вечером, когда мы вернулись в палату, я еще раз позвонила Марку. Теперь-то он взял трубку сразу, но почему-то попросил не заходить к нему пару дней. Перед тем, как отключить телефон, он сказал: «кажется, мы скоро встретимся», а потом в трубке раздались гудки, свидетельствовавшие об окончании связи.
Вот и все.
Такой вот был насыщенный день Умирающего.
31 июля
Марк на связь не выходит.
Когда я попросила Дмитрия Анатольевича свозить меня к нему, грубо отказал.
Что же все-таки происходит…
1 августа
23:57
А что происходит, стало мне ясно уже сегодня, когда ко мне в палату заглянул он сам.
Раньше, понимаете, первым делом я всегда смотрела в его глаза, потому что постоянно видела в них только радость и ни грамма отчаяния. Но не сегодня… Когда я стала искать его взгляд, он зажмурился и ущипнул себя за переносицу.
Что-то красное упало рядом с его ногами.
Бейджик.
Красный бейджик смерти.
4 августа
Помню его слова… Сначала он сказал, что они начали новый протокол. А пару дней назад признался, что ни черта никакого протокола нового не было, все это время, с июня, он содержался на паллиативе. В день, когда его собрались переводить на третий этаж (кстати, в тот самый день, когда я заявилась к нему в палату), он попросил медсестер не делать этого, лишь бы я не догадалась.
А теперь… Все… Боли стали сильнее, а морфин здесь находится только на третьем этаже.
Даже представить не могу, что он чувствовал, когда врач в белом халате сообщил, что лечения больше нету…
6 августа
00:00
Мы лежали у него в палате почти до ночи. Разговаривали о Боге… Марк говорит, что на все есть Его воля. Заболел – значит, это так надо было… Вылечился – тоже Божья воля. Умер в мучениях или во сне – даже это решает Бог.
Он рассказывал мне про своих родителей. Что они работали пожарными. Однажды ушли на работу – и не вернулись. Майкл и Элизабет все еще были в горящем доме, когда он стал рушиться. Убило ли их завалами или дымом, которым они впоследствии надышались – загадка, которую никто, возможно, никогда не узнает… Разве что не спросит у них самих, когда окажется в раю.
Ну а Марк, что терять, уехал к своему дядюшке в Россию.
Это случилось полтора года назад.
А мои родители… Я уже мало что помню о них, особенно если брать в учет тот факт, что меня почти целыми сутками пичкают обезболивающими, от которых мозг перестает функционировать в нужном направлении. Но навсегда запомню ту дату, какой бы наисильнейший блокатор боли не тек по моим венам…
Две тысячи четвертый год тридцать первое декабря. Мне было семь лет. Мои родители поехали проведать каких-то знакомых и забрать подарки для меня. А домой уже не вернулись… Снег, летящий хлопьями, заснеженная дорога, силуэт КАМАЗа… Я помню, что мы играли с тетушкой в какую-то настольную игру, и у нее зазвонил телефон. Она взяла, поднесла к уху… Вздрогнула… Поспешила выйти в другую комнату… И оттуда раздался едва слышный, сдавленный, но такой горький крик отчаяния…
7 августа
К Марку приходил дядюшка Браун. И меня навестил. Боже, я так по нему скучала.
Сегодня в коридоре я поймала сиделку и заставила ее колоться, а то Марк ничего не рассказывает мне о последних анализах. Вот она и поведала мне, что бедный мой Маркуша весь, как елка в канун Нового Года светится…
9 августа
Мы снова лежали у него в палате.
Потом, спустя какое-то время, он повернул голову и тихо прошептал: если бы я мог, я бы отдал тебе свои легкие.
12 августа
15:24
Марк слабеет. От накаченного брюнета со вьющимися волосами остался обтянутый кожей скелетик. А хотя что это я – я не лучше.
Но пока что еще держусь.
14 августа
Мне в палату привезли кресло-качалку – знаете, такую, в которой в сказках обычно сидят старушки и вяжут, и поставили у окна. Понятия не имею, зачем Дмитрий Анатольевич сделал это, я же все равно редко когда встаю с кровати, в основном сплю да сплю.
17 августа
Я заходила к Брауну сегодня.
Он схватил меня за руки…
Господи, как же он изменился. Бледный, тощий, глаза впалые, вен почти не видно – сожглись из-за химии. Спорю, не такую смерть он хотел, не такую…
Я легла рядом, обняла его. Он, не размыкая опухших век, что-то невнятно проблеял и уснул…
Проснулся через пару часов и первой фразой, что он сказал, было «я тебя люблю». А у меня, честное слово, на глазах слезы навернулись…
Когда вспоминаю, что завтра для него может и не быть, и что он может уже больше никогда не сказать мне «я тебя люблю» еще раз – всегда начинаю расклеиваться, хоть убей. Вот сколько раз я себе давала установку не плакать перед ним… И сколько раз нарушала.
Он бы мог говорить и говорить, но вскоре опять забылся беспокойным сном и проспал до самого вечера.
18 августа
Сегодня меня не пустили к нему в палату.
Я трясущимся голосом спросила, жив ли он. Меня поспешили успокоить, что все в порядке и он просто плохо себя чувствует.
Будем надеяться на лучшее, хотя уже очевидно, что рак уже выиграл.
22 августа
Он пришел ко мне в палату – сегодня, сам… Сел на кровать и стал щебетать, как все хорошо, как он хорошо себя чувствует. Показал гастростому – такую штуку, которая выходит из живота и подает еду сразу в желудок.
Мы хохотали, шутили, словно это не мы тут лежим и умираем.
Так и лежали до позднего вечера. А потом он нежно поцеловал меня в лоб, сказал «я тебя люблю» и медленно стал удаляться.
Я тоже люблю тебя, милый…
23 августа
08:16
Не верю.
Маркуша в реанимации…
12:23
Все еще там…
13:00
Господи, помоги…
14:15
Слезы льются, как бешенные. Молюсь…
19:46
Умоляю, Боже, помоги ему…
22:19
Пришла медсестра. Сказала, он в коме. Так же не забыла упомянуть, что это их последний шанс, но, кажется, сказала так для того, чтобы успокоить меня.
А к черту меня успокаивать, мне нужен он, он, он…
24 августа
21:04
Весь день сижу в преддверии новостей. Каких – непонятно, то ли плохих, то ли хороших.
Пытаюсь поймать тех, кто с реанимации, чтобы спросить про Марка, а они, что ли, назло мимо моей палаты не проходят…
Господи, если ты меня слышишь, прошу, помоги ему…
Я же верю, что у него есть еще один шанс… Почему же Ты никак не хочешь поверить в это тоже…
25 августа
16:49
Дмитрий Анатольевич пытается отвлечь. Не сдержалась и послала его сегодня к черту на куличики – у меня горе, а он мне тут пытается мишуру на шею намотать, ака елка в предновогоднюю ночь.
А он – что… Не обиделся, ушел молча…
Вот это-то меня и взбесило по-настоящему. Словно у них тут каждый день умирают, и он относится к этому уже так обыденно, как будто это было бы не смертью, а таким простым действием, как чистка зубов.
Дядюшка Браун приходит к нему каждый день. Потом он ждет, пока я усядусь в коляску, и мы идем гулять по больничному саду. Да – по тому самому, куда приходят коротать свои последние деньки умирающие. Иногда я пытаюсь спросить, как же там Марк, но получаю только суровое молчание. И это от человека, который улыбался 24/7 во все свои тридцать два!
Непривычно…
И больно…
26 августа
23:39
Весь день сижу и молюсь.
Молитва расслабляет и заставляет верить.
28 августа
00:02
Никаких новостей…
Маркуша все еще борется.
Давай, мой мальчик, ты сможешь…
29 августа
23:47
Сегодня в 19:29…
29…
Чертово несчастливое число…
1 сентября
29 марта он узнал, что болен одной из самых агрессивных сарком.
Она была всего лишь на второй стадии – и шансы вылечиться и наслаждаться жизнью составляли около восьмидесяти пяти процентов.
29 мая он сделал скриннинг, и результаты вполне порадовали: и химия действует, и метастазы ушли.
29 июня это же самый скриннинг показал, что опухоль а) неоперабельна и б) ни черта не лечится.
А 29 августа кончился его путь…
Полгода…
Полгода этой чертовой саркоме хватило, чтобы забрать невинную жизнь…
3 сентября
17:11
Я не верю во все то, что происходит…
Сегодня была на его похоронах…
Пришлось исполнить самую гадкую вещь в мире – звонить тому, кого я считала самым лучшим другом детства, и просить подвезти к церкви, где будут хоронить Маркушу. Да-да – Кириллу Зеленскому. Видимо, он меня сдал в хоспис, думая, что я копыта откину в первые же пять дней, поэтому очень испугался, когда спустя два месяца ему позвонила «Луиза» и попросила свозить ее на похороны (свои, что ли, – подумал наш верный христианин и перекрестился. Три раза).
И вот стою я у открытого гроба… то есть, сижу на кресле, с полным арсеналом медицинских штучек вроде порта и канюли…
Последний раз увидела его лицо, чуть приподнятые уголки белесых губ, словно улыбается… Глаза закрыты… Кожа бледная, настолько, что даже выступили веснушки. Мне так хотелось поцеловать его, такой огромный соблазн был. Я даже пару раз порывалась – но в итоге отступала. Не потому, что мне было противно целовать мертвую плоть, а потому что…
Не знаю, почему…
Почти всю церемонию плакала… И чувство такое было – что вот, еще немного, и сердце разорвется от боли.
Луиза Сергеевна Ли, возьми себя в руки – твержу. А нихрена не получается…
Боль невыносима… Накатывает волнами, кидает на острые скалы, и я прямо вижу, как вода ее окрашивается в красный…
Боже…
За что…
У него же был шанс…
Почему же ты так все испортил…
5 сентября
17:11
Пришел ко мне сегодня во сне…
Обнял, поцеловал, сказал, что скоро все будет хорошо…
Спасибо… Спасибо…
7 сентября
18:13
Девять дней…
9 сентября
Я искренне верю, что у каждого из нас есть цель.
Когда мы заканчиваем свою Миссию здесь, на земле, мы отправляемся туда, где получаем весь тот отдых, который ждали так долго и заслужили.
Марк мне много раз говорил это… Даже тогда, в марте, когда мы только-только познакомились и сидели, раскрашивали лица детишек… Он, помню, так серьезно на меня уставился, словно я только что себе трусы на голову надела. И сказал эту «знаменитую» фразу.
Ну и я, как истинный атеист, смеявшийся над цитатками о Боге, не упустила шанса посмеяться еще раз – про себя. Подумала, мол, понимаете ли, еще один христианин нашелся тут, когда я уже Зеленским и его мольбами двадцать три часа подряд в сутки из двадцати четырех возможных сыта по горло… А нет… Марк, как я с иронией ожидала, не оказался таким верующим, который бьет себя в грудь кулаком и кричит об этом всем подряд…
Вот за что я ему и благодарна – за те несколько недель, прежде чем он ушел, он сумел перевернуть мое впечатление и о вере, и о Боге, и о внеземной жизни. Обо всем.
И в особенности…
В особенности – о любви…
10 сентября
04:12
Наверное, у меня уже какое-то кислородное голодание пошло или это так называемое «Правило Последнего Дня», но я перестала чувствовать себя умирающей.
Буквально.
Честно, сама не верю.
Впервые за пару месяцев я смогла подняться и даже пройти пару шагов. А потом – пару метров. А потом… обогнула всю комнату, вышла в коридор и протрусила мимо офигевшего Дмитрия Анатольевича – он-то, понимаете, привык, что я уже корнями к койке приросла, а тут я – иду навстречу, как совершенно нормальный среднестатистический гражданин Петербурга, вразвалочку, пошатываясь, опираясь о стену, но все же. К сожалению, меня опять посадили на кровать и отругали. Дмитрий Анатольевич, конечно, хороший человек, но иногда мне кажется, что он жутко похож на того вредного кардиолога, который вел меня в свое время. Тоже оперирует такими же фразами, вроде «не ходи много, сердце не выдержит», «веди максимально неподвижный образ жизни», ну и так далее.
Оказывается, это очень круто – ходить своими ногами…
11 сентября
Дядюшка Браун навещает меня каждый день. Думаю, я единственная осталась, к кому он питает любовь – причем, отцовскую.
Мы сидим и просто болтаем… Потом, спустя какое-то время, я показываю ему фотографию тетушки. И он улыбается так тепло… Прямо как Маркуша…
Теперь-то я понимаю, почему она не делала снимки лысой или находясь в больничном боксе. И ответ достаточно прост. Она, моя бедная тетушка, просто хотела оставить рак за спиной, словно ничего и не было, и жить дальше…
Она победила рак… Отправившись прямиком на Небеса…
15 сентября
20:10
Ухудшения… Прямо чувствую, как меня по крупицам покидает ясное сознание. Я стала бредить. Мне все чаще снится сон: я, сижу у камина, мне пять лет, рядом со мной мои родители. А потом пламя начинает оживать и выбираться из-за чугунной решетки, оно пытается схватить меня, но они отшвыривают меня и сами попадают под натиск пламя… Их тела корежатся от невыносимой боли, меняются черты, они кричат и протягивают ко мне свои руки, обугленные, как куски полена, а их все затягивает и затягивает внутрь… Обычно на этом моменте я просыпаюсь с такими криками, что бужу половину отделения. Вот почему меня переместили в отдельный, звукоизоляционный бокс. Тут нету панорамного окна и уютного кресла, на котором я так и не успела посидеть. Просто четыре стены, койка, рукомойник и дверь, прямо как в психбольнице, – только смирительной рубашки еще не хватало.
20 сентября
Не думаю, что стоит каждый раз записывать новости о своем здоровье, потому что даже дураку понятно, что человеку, который умирает, да еще и с ночными кошмарами в придачу, живется ух как несладко.
Я все еще в этом дурацком боксе.
Хотя даже в этом, наверное, есть свои плюсы – не приходится каждый раз наблюдать сосущихся Кирилла ака Супер-Пупер-Правильного-Христианина-Который-Даже-За-Руки-Не-Держится-До-Свадьбы и его девушку.
Мне-то что… Не обидно, что после стольких лет дружбы он просто спихнул меня на чужие плечи, даже не удосужившись звонить хотя бы раз в неделю.
Просто очень надеюсь, что его жизнь сложится.
24 сентября
Ненавижу свое тело… Хотела поехать вместе с мистером Брауном на могилку к Марку, врачи сделали анализ крови – и сообщили, что показатели у меня чертовски низкие, что подразумевает под собой сидение в этом чертовом боксе, лишь бы какую заразу не подцепить.
Мне уже все равно, что будет со мной…
Просто так хотелось еще раз попасть к нему…
27 сентября
Ничего не хочется писать.
Делать – тоже.
Меня наконец перевели в мою палату с панорамным окном и креслом, хотя кошмары у меня так и не прекратились, и я продолжаю вскакивать посередине ночи в холодном поту и жуткими криками.
А все равно не радостно…
29 сентября
Месяц без тебя.
Уже месяц, как я не вижу твоей широкой улыбки и не слышу «я тебя люблю».
Я так любила, когда ты называл меня – «малышка». Как жаль, что теперь не осталось никого, кто бы смог сделать это снова…
Я удивляюсь, почему жизнь – такая странная штука. Вроде бы у тебя есть все, собственная палата, сотрудники больницы, кто не даст умереть тебе с голоду, адекватное обезболивание, любимый компьютер и электронный дневник, уже ставший неотъемлемой частью жизни, да и, собственно, все, чтобы поддерживать максимально нормальное существование, пока я не умру… Так почему же так больно…
30 сентября
Удивляюсь – я все еще тут. Я имею ввиду, я пока что не гнию в гробу. Но это только временно.
4 октября
В Петербурге уже давно дожди.
Я люблю, когда меня сажают в кресло, открывают окно… И я вдыхаю свежий запах вперемешку с мелкими капельками всеми тридцатью оставшимися процентами легких…
5 октября
А еще я люблю наблюдать за небом…
Иногда мне кажется, что оттуда на меня смотрят эти самые голубые глаза и белоснежная улыбка… А еще – мама, папа, тетушка…
8 октября
Теряю счет времени.
В основном сплю.
10 октября
За Луизу, попросившую вести ее дневник за нее какое-то время, ведет дневник Алессио Браун.
Сегодня десятое октября, она очень слаба.
11 октября
Сегодня одиннадцатое октября, вечер.
Я считаю ее своей дочерью.
Если когда-нибудь она еще сможет прочесть это, она очень обрадуется, я думаю. Ведь мне известно, что Луиза – сирота.
Сегодня Луиза слаба тоже, весь день спит. Я не смог попасть к ней в палату, на территории хосписа теперь действует строгое табу. Мне придется сделать стандартные анализы, чтобы меня пустили к ней хотя бы ненадолго.
12 октября
Сегодня я был у нее.
Луизе лучше.
13 октября
Луиза в порядке.
Доченька.
15 октября
Я подозревала, что он относится ко мне, как к дочери. Но теперь, после прочтения этих коротких, но таких значительных фраз, я понимаю, что я стерва, ибо своим уходом разрушу сразу две жизни: свою и, самое главное, дядюшки Брауна.
У него племянник, который был ему самым дорогим человеком на земле, умер чуть больше месяца назад… И я – следом…
Кажется, ему будет больно…
17 октября
12:00
Дядюшка Браун – пожалуй, самый дорогой человек для меня сейчас. Вот, оказывается, как смертельная болезнь расставляет все по местам: тот, кого я считала своим другом аж восемнадцать лет, сбежал при первой же возможности, поджав хвост (даже когда я была дома, он шел ко мне не из-за желания помочь, а из-за мысли, что я наконец-то скоро откину копыта и можно будет про меня забыть), а тот, кто в первое знакомство по телефону показался мне грубым хамом, теперь заменяет мне и отца, и дедушку, и верного друга.
Спасибо тебе, Жизнь, за этих прекрасных людей…
Думаю, всем нам иногда не помешает говорить Ей «спасибо».
27 октября
У меня были мысли относительно прекращения ведения дневника, который стал мне и верным советчиком, и личным психологом, и просто блокнотом, в который я записывала все свои ошибки, падения и взлеты. Только сначала я их не озвучивала, а теперь они, эти самые мысли, появляются все чаще и чаще.
Тогда, в январе, мне также давали шанс. Говорили, что эта самая штукенция, вставленная в мое истерзанное операциями сердце, ух как мне поможет и проживу я еще лет двести.
А теперь – вот она я, немощная, даже не в состоянии дойти до туалета, и вешу всего-то каких-то сорок килограмм – чистая анорексичка, ждущая конца. Еле компьютер в руках держу.
Тогда, той Луизе может быть и виделась перспектива и выгода в ведении дневника.
Но, к сожалению, старой Луизы больше нету. А новой приелся этот дневник, как ты ни крути.
Месяц с небольшим назад я лишилась частицы себя. Нет, не частицы… Всей себя…
Словно внутри я уже давно умерла, а тело осталось догнивать.
Марк научил меня многим вещам…
Одно из Великих Вещей Которые Были В Моей Жизни (сокращенно – ВВКБВЖ) – вера в Бога. Не знаю, почему я раньше до такого не додумалась, может быть Кирилл со своей христианской пошлятиной мне привил отвращение к религии, сам того не замечая, а может быть, это я просто закрывала глаза и считала, что быть атеистом – это жутко круто и без Бога я как-нибудь сама обойдусь.
А вот и нет. Сам факт того, что я держусь здесь уже столько лет (в то время, когда врачи говорили, что я и половины не проживу от моего настоящего возраста) – уже о многом говорит. Как минимум о том, что мне нужно было жить для того, чтобы понять те вещи, которые бы я не смогла понять, скажем, если бы умерла три или четыре месяца назад.
Все мы когда-то ушли сюда от Бога… И все мы рано или поздно вернемся к нему снова.
Кто-то – в семьдесят лет, кто-то – в сорок пять, ну а в моем случае – в восемнадцать.
Я вчера видела девчушку, которая лежала со мной в палате после операции, когда я только-только поступила на паллиатив. Она уже бегала, играла с другими детьми и была абсолютно счастлива. Уверена, что в будущем о ее пороке будет напоминать маленький аккуратненький шрам на груди, и только.
Мне снится мама и папа, снится и Марк. Они говорят, что скоро все будет хорошо. Да… Скоро все будет хорошо. Мое истерзанное тело останется здесь, на земле, но Там не будет боли. Не будет уколов, капельниц, портов и химиотерапии, от которой тебя выворачивает наизнанку – в буквальном смысле. И внутривенного питания тоже не будет – а то у меня уже желудок сводит от одной мысли, что у меня маковой росинки во рту больше четырех месяцев не было.
И, пожалуй, самое главное, что я отметила для себя за все свои восемнадцать лет – не стоит гнаться за Будущим, нужно жить Настоящим… и только изредка заглядывать в Прошлое.
Я знаю, что мне осталось ух как мало. В лучшем случае – пару дней. Мне становится хуже с каждой секундой…
Но я не боюсь умирать.
Наоборот. Меня никто здесь не держит, разве что дядюшка Браун – его мне очень жалко. Он останется совсем один…
Он, кстати, пришел ко мне сегодня в палату.
Принес апельсины, хотя я уже не раз говорила, что ничего не могу есть. Старческая память, что с него взять.
А потом мы с позволения Дмитрия Анатольевича, который сделал мне анализы (при этом сообщив, что они низкие, но не настолько, чтобы держать меня взаперти еще один день. Кажется, здесь сыграл так называемый «бонус смертника») и напялив мне маску на морду лица, вышли на улицу, прошли мимо больничного сада и пришли в центральный парк – от него до больницы рукой подать.
В нашей лавочке аквагримеров работала какая-то молодая пара: мальчишка лет двадцати и девушка лет девятнадцати. Они мне почему-то напомнили меня и Марка в свое время. Как дядюшка объяснил – это Настя и Олег, они были друзьями Марка. Так вот, кто были те два человека, которых я видела на похоронах…
Когда мы проезжали мимо, я улыбнулась им. И они мне улыбнулись тоже, кажется, узнав в том заморыше, закутанном в черное одеяло под проливным дождем Петербурга перед сырой могилой меня, а потом парень взял краски и нарисовал мне на виске розу, тепло улыбаясь.
Потом мы гуляли по аллее… Ну, как гуляли – дядюшка Браун вел коляску, а я сидела и наслаждалась видом. Огромными вековыми соснами и дубами, все еще свежими и зелеными…
Я сказала, что Марк был просто потрясающим и заслужил покой. Он не мог не согласиться. А потом, шепотом, попросил меня, когда я уйду, чтобы передала ему привет от него… И голос у него так дрогнул, а глаза на какой-то момент заблестели… Именно это вбило гвоздь мне в сердце, почему-то, а ведь я столько раз видела плачущих людей… Я пообещала, что непременно передам.
А потом нам надоели разговоры о смерти. Мы купили два мороженых – дядюшка Браун клубничное, а я – банановое, – и сели у пруда на лавочку, где плавали утки.
Сидели, наслаждались видом… Мое мороженое потекло, потому что я все никак не осмеливалась лизнуть его после четырех месяцев голодания и сидения только на внутривенном питании. Но потом все-таки откусила кусочек. Обжигающе холодная масса спустилась мне в желудок, и впервые за эти два месяца я почувствовала вкус еды. Это было удивительно.
К черту новые наворочанные айподы и гаджеты! Вот она, – настоящая радость, – кусок мороженого!!!
Пошел холодный октябрьский дождь…
Все стали убегать и доставать зонты.
Одни мы сидели на лавочке, ели мороженое и улыбались, вдыхая запах сосен и дубов.
А дождь все лил, капал на черные, словно похоронные плащи людей, и никто из них в этой суматохе не замечал двух странных граждан, даже не пытающихся скрыться от дождя – девочку на коляске и старичка с сединой и яркими голубыми глазами.
Все куда-то спешили… А мы сидели и просто радовались…
Новому дню и, даже, новой минуте, солнцу, нежданно-негаданно выкатившемуся из-за туч, моросящему дождю…
Мы просто сидели.
Мы просто наслаждались жизнью.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.
