Исповедь Обреченной

Я предложила финансовую помощь. Не много, конечно, потому что я и сама в деньгах не утопала, но у Кира попросить могла. Сначала дяденька – мистер Браун, – отказывался брать ничтожные пять тысяч, но я буквально насильно всучила ему их.

Так мы и сидели… Молчали, пили чай, заедали черствыми печеньями и смотрели в небольшое окно в будке, где уже вовсю поливал непроглядный питерский ливень.

8 апреля

11:34

Так волнуюсь – что сказать Марку, когда увижу его?

Предложить финансовую помощь?

Рассказать о тетушке? Да ну, бред какой-то. На фиг она ему сдалась-то? Как будто бы у него и так проблем мало, кроме того, что слушать девку с трубочками в носу, которая рассказывает о своей покойной тетке.

Подбодрить? Навязчивый вопрос в голове: как?

Рассказать анекдот?

Ох… Все так запутано…

13:02

Перво-наперво я решила одеть толстовку с огромной надписью Imagine dragons, и, хотя она старая, как мир, я решила, что Марку она понравится, ведь он так любит эту группу. Откопала красные кеды с белыми носами и задниками – любимый предмет в гардеробе; все, что похоже на американское фуфло – обожаемо мной, таков закон.

Я настолько расстаралась, что поймала себя на том, что украшаю прозрачную трубку искусственными цветами. Нет, ну не идиотка ли?!

А сейчас сижу перед компьютером, кусаю губы, которые перед этим тщательно намулевала ядрено-красным цветом… Это смотрится немного смешно, потому что ресницы и брови у меня от природы светлые и рыжие (и иногда кажется, что я лысая), и эта краснота слишком выделяется на фоне бледной кожи. По крайней мере, это лучше, чем идти с губами, которые требуют воздуха и уже становятся синими!

Пока могу, решила я, буду добираться до парка самостоятельно… Нет, конечно, Кира я не отталкиваю, но с мыслью, что жить мне осталось не больше двух лет, как-то трудно смириться, понимаете ли… Вот пока есть силы – буду ездить по городу на автобусе…

Скоро идти на остановку…

Волнуюсь…

20:49

В голове какой-то сумбур…

Так. Надо сосредоточиться и написать…

Это кошмар какой-то… Если бы я знала, что так случится, то вообще бы не пошла никуда, а осталась бы прирастать корнями к дивану дальше!!!

Итак, перед выходом я еще раз проверила, все ли я взяла. Сняла канюлю, протерла ее, вставила в ноздри снова и вышла из коттеджа. Кое-как дошагала до транспорта… Села… Все сразу уставились на меня так, словно у меня вдруг рог полез. Ох, был бы шанс провалиться от смущения прямо там, в побитом жизнью автобусе!

Нет, конечно, я ни на что не жалуюсь, но, простите, такой славы мне на фиг не нужно. Я кое-как дотерпела, пока мы подъехали к парку, а потом пулей – клянусь! – выскочила оттуда!

Но я даже не знала, что меня ждет впереди…

Я увидела Марка издалека, потому что он всегда выделяется своей легкой майкой с короткими рукавами на фоне людей в пуховиках и куртках. Я помахала ему рукой, но он не ответил. Зануда… Стоило признаться, я так скучала по тому Марку, вечно веселому и улыбающемуся.

– Привет, – я подошла к ступеням и стала затаскивать баллон вверх. И он, видимо, очнулся, и помог мне. Не баллон – Марк.

– Привет, – буркнул юноша. – Работать?

– Нет, просто погулять хочу. Составишь компанию?

Он вроде как и открыл рот, чтобы отказаться, но в итоге промолчал.

Мы вышли на главную аллею и зашагали вперед. Вокруг нас росли огромные дубы и сосны. Сказать по правде, я очень люблю наш центральный парк, потому что в нем можно и подумать о бытие, и хорошенечко проораться, когда невтерпеж, и даже встретиться с белками – именно тут их больше всего, в отличие от других парков.

Я заметила, что Марк хромает на правую ногу. И молчит. Наверное, не хочет рассказывать… Ну и ладно – я его не виню, это его право, рассказывать или нет о болезни. Тетушка, например, тоже сначала отшучивалась, куда она постоянно пропадает… Говорила – в командировки… А потом, когда я нашла документы с непонятными медицинскими иероглифами и забила это все в Гугл, получила исчерпывающий ответ, что она ездит не в командировки какие-то, а в больницу. Онкологическую. Туда, где есть смерть…

Я помню, как отговаривала ее не ходить туда, потому что она могла умереть там (я наивно полагала, что дома смерть ее застать никогда не сможет), пусть бы она лучше со мной дома осталась и посмотрела сериал, а она только горько смеялась и все равно покидала меня… Только потом до меня до шло, что без лечения, которое могло проводиться только в условиях стационара, она бы давно была не жилец…

Глаза у меня наполнились слезами, и я поспешила их стереть. Марк остановился и глубоко вздохнул.

– Он тебе уже все сказал? – спросил он. Я кивнула. – Прогноз крайне неутешительный. А это он тебе говорил?

Я открыла рот, но так и не смогла сказать ни слова. Такое ощущение, что они застряли у меня где-то в горле и не давали ни вздохнуть (в этом отчасти виноваты легочные сосуды, но все же), ни издать какой-нибудь звук, поэтому я даже сначала испугалась, что начала задыхаться.

– Я сделал первую химию, – продолжил он. – Красную, самую агрессивную. У меня через два месяца скриннинг. Похоже, я теперь у них как подопытный кролик.

Он расхохотался (или расплакался?) и уселся на лавочку. Я присела рядом.

– Борись, – я сжала его руку.

Честно говорю, оратор из меня так себе, но когда Марк посмотрел на меня так, словно решил прожечь в моем лице здоровенную дырку, я отодвинулась и убрала руку. Да что это с ним!

– Так все надоело, – он схватил себя за волосы и уронил голову на колени, тихо заплакав.

А я… Ну, решила подбодрить его. Стала рассказывать о своей жизни, о том, что перенесла столько операций, что уже сбилась со счета, и все равно каждую ночь молюсь (это была чушь собачья – я атеист) и прошу у Бога, чтобы это день был не последним (это тоже была чушь собачья – во-первых, я понятия не имею, как люди поклоняются тому, кого ни разу ни один человек не видел, а во-вторых, я уже научилась засыпать с мыслью о смерти и без сожаления о том, что умру во сне). Я рассказала о том, что осталась одна и теперь вынуждена полагаться на себя, и навешала еще много всякой ненужной информации. В самом конце я сказала что-то вроде «кроме тебя есть люди понесчастней», и тут его прорвало… Он вскочил с лавочки, как подстреленный, и выкрикнул «катись ты к черту, больная». А я так опешила…

То есть, по его логике, он пробыл в «виде подопытного кролика» всего неделю и уже устал, а я, с трубочками в носу и целым арсеналом лекарств в косметичке, за восемнадцать лет адских мук в игры играю?! Ну, знаете ли… Каждый по-своему несчастен, но он так возвысил свой рак, что стал ему поклоняться!

Марк пошел быстрым шагом прочь, прихрамывая, и я вдогонку крикнула ему:

– Ты сам больной! Во всех смыслах!!!

Он не остановился, только ускорил шаг… Даже не захотел прощения попросить…

А теперь я сижу и пишу, и слезы у меня катятся буквально градом, и плечи дергаются, и вообще…

Как все плохо, плохо, плохо, плохо!!!…

Ну и катись ты к черту!

Ненавижу тебя…

9 апреля

23:15

Не была сегодня в парке.

Ничего не хочется делать.

Весь день лежу и пересматриваю «V – значит Вендетта». Пытаюсь забыть эту ситуацию.

А все равно не выходит…

11 апреля

14:31

Ну вот это вообще нормально – говорить «больная» человеку с таким омерзением и остервенением, словно он болен бубонной чумой? Или у него на лбу, например, гигантских размеров гноящаяся дыра?

Самое интересное заключается в том, что он сам болен, а все равно относится к окружающим (или только ко мне?) так, словно он тут один счастливчик на миллион. Хотя, нет… Он уже сломился под давлением рака, и во время нашего разговора у него буквально на лбу светилось «я обречен», но это же не повод называть того, у кого болезнь в виде трубочек в носу, бледной коже и стометровых синяках налицо – больной!!!

А еще я не могу перестать думать: а как это было? Как он узнал, что смертельно болен?

Вот я, например, когда услышала словосочетание «артериальная легочная гипертензия», не подумала, что больна. Думала, какое-нибудь очередное осложнение из-за порока. И до тех пор, пока врач не рассказал, что хоть это и может приводить к летальному исходу, а при современной медицине отлично лечится (враки все это – только потом, когда я пришла домой, с помощь дяденьки Гугла узнала, что лечения здесь никакого нету – только поддерживающая терапия лет на двадцать вперед или, на крайняк, трансплантация легких), я даже и не допускала мысли о том, что это что-то серьезное. Это только потом, на следующем осмотре и рентгене он сказал, что у меня значительные ухудшения, и что в этом случае счет пошел на месяцы, если не недели.

– То есть, я… – я начала говорить, но шок настолько сдавил мое горло, что я даже вздохнуть не смогла и забеспокоилась, что задохнусь прямо тут, в кабинете.

– В случае, когда осложнения грядут очень быстро, пациенту назначается пересадка легких. – Кардиолог внимательно прищурился. – Но в твоем случае… Ты же понимаешь, что твое сердце не сможет выдержать наркоза.

Я закивала как примерная ученица и улыбнулась – через силу. Потому что еще немного, – я чувствовала, – и слезы хлынут из глаз а-ка Ниагарский водопад. Я знала, что обозначает это его «не сможет». Он просто вежливо намекал мне, что я достаточно истерзана болезнью и тратить легкие, которые помогут кому-нибудь еще, но не помогут мне, ну просто не имеет никакого смысла. Хотя, наверное, в его словах и была доля правды – мое сердце не сможет выдержать наркоза, хотя оно уже столько раз делало это…

Я вышла из кабинета, везя за собой баллон. Ни грустная, ни радостная. Выглядела я, по правде сказать, мягко говоря – не очень: огромные синяки, запавшие глаза, неестественно бледная кожа и синеватые губы; алкоголик вылитый, никак иначе!

А Марк… Буквально за неделю до того, как я узнала, что его пожирает рак, скакал, как бешенный чертенок! Да и вообще, по его виду нельзя было сказать, что скоро он станет лысым и измученным.

Так как же он принял эту новость? Я попыталась представить себе ситуацию: вот он сидит у кабинета в старом, как мир, кресле с побитой обивкой и торчащими швами, которые так и норовят впиявиться в задницу, тут выходит врач и скорбным голосом сообщает, что у него саркома, такая собака, которая отняла жизни у половины населения планеты, но тем не менее, это лечится. Да ну, бред какой-то… Будет она еще тут ему разжевывать про то, что рак из себя представляет и с чем его едят…

Короче, убив добрых два часа на обдумывание текущей ситуации, я наконец собралась с мыслями и решила порадовать свой желудок сэндвичами (ничего я ни про какую диету не знаю, отстаньте). Это, вообще-то, торжественное мероприятие: нужно умудриться и наесться, и не задохнуться во время разжевывания пищи, потому что легкие использованы до предела, а когда ты жуешь, то не можешь выполнять две функции одновременно. Целая пытка, короче.

Я бы могла позвать Кира, но он же весь такой правильный христианин, начнет мне тыкать, что вот, Луиза, это не ешь, то не пей, не перчи, не соли, ну и так далее. Лично у меня на это немного другое мнение: пока жив, хоть на голове стой, чтобы остались приятные воспоминания, когда тебя к койке напролом пришибет и с концами. А когда это случится – можно будет до конца дней своих вспоминать, как ты обворовал соседский магазин и до чертиков испугал соседскую бабушку, вымазавшись в кетчупе, как в крови, и усевшись посередине дороги, словно тебя только что сбила машина.

Странная штука эта жизнь, все-таки…

13 апреля

19:11

Прошлась по магазинам.

Все пытаюсь забыть этот случай, и все больше прихожу к выводу, что мне надо было посмотреть на это с другой стороны, что это ничто иное, как боль, которая вышла в свет в виде гнева. Кто-то ест обои со стен, кто-то превращает свои душевные переживания в картины. А Марк сорвался на меня – и это тоже был способ показать все то, что у него в душе.

Мне бы просто посидеть и помолчать с ним, а я начала: вот, понимаешь ли, люди без рук-ног живут, ты не несчастный, радуйся, бла-бла-бла, ну и так далее, что, собственно, и спровоцировало его на этот поступок.

Так что, получается, в этом отчасти виноват никто иной, как я.

Ну, знаете…

Я бы тоже была не в себе, если была спортсменом с шикарной жизнью, а потом узнала бы, что все это у меня отнимет болезнь и превратит в лысого старичка!

Мне срочно нужно встретиться с ним.

Срочно – и точка.

15 апреля

20:20

Пришла сегодня в парк без предупреждения. Повезло – Марк был тут.

Теперь-то он уже не смотрел на меня так, словно я была жвачкой, прилипшей к его подошве. Видно, выпустил весь свой гнев… А может, понял, что болезнь – не конец жизни, хотя так бывает в девяноста процентов случаев.

Я молча подошла к нему, везя за собой баллон. Смотрела в пол, потому что все еще боялась нарушить эту тонкую грань – а мало ли, сорвется еще сейчас при всех и насмерть меня кисточкой для макияжа затыкает…

К счастью, ничего такого не случилось. Я села рядом с ним и стала одевать фартук, расставлять краски – короче, все, что только взбредет в голову, лишь бы не смотреть в его сторону. Расставляю, расставляю – и прямо чувствую, как это садист сверлит меня взглядом.

У меня вдруг что-то резко переклинило, и я спросила, как идиотка:

– Волосы уже стали выпадать? – как будто ни о чем другом спросить мне было нельзя.

– А? – он отложил кисточку. Ребенок, на лице которого Марк нарисовал смешную букашку-козявку, удивленно покосился на трубочки, торчащие из моего носа.

– Ничего…

Я снова отвернулась, а мне – честно! – почему-то захотелось дать подзатыльник себе самой. Ну не дура ли?!

Так мы провели весь день, раскрашивая мордашки детишек и угрюмо молча. Я-то все пыталась выискать в его безупречном лице хоть грамм подтверждения того, что он все еще сердится, а он всякий раз, когда я на него смотрела пялилась, одаривал меня очаровательной улыбкой.

В итоге, спустя мучительно долгих три часа, он все-таки повернулся ко мне…

– Прости, – только и смог выдавить он. – Я олень. Самый настоящий. С рожками.

– Да что ты? – я усмехнулась.

– Ну, я серьезно. После того дня, как ты перестала брать трубку, я так рассердился на тебя, что подумал что-то вроде: если она узнает, что я уже не буду прежним, она обсмеет меня… Ну и здорово обозлился. Послал к чертям собачьим.

Он махнул рукой по направлению к главным воротам, будто показывая направление к этим «чертям».

– И, когда мы увиделись в первый раз после всей этой кутерьмы, решил тебя отшить. Не нужна мне такая подруга, которая сначала сюси-пуси куры-гуси, а потом самым последним образом кидает.

Я так хохотала, клянусь, что у меня аж живот заболел.

– И что потом? – я еле удержалась, чтобы не начать хрюкать от смеха. Ну до чего смешно – подруга, которая кидает!

Хотя, если подумать, в тот момент Марку было не до смеха…

– Ну и все, – он пожал плечами. – Это я сейчас понимаю, что вел себя как полнейших кретин. Если еще можешь, прости меня, о’кей? Я прямо серьезно извиняюсь…

– А я прямо серьезно прощаю, – и снова ржать.

Наверное, мне стоило бы вести себя по-другому, но мой организм решил иначе. К счастью, моя смешинка передалась и Марку, и вскоре мы ржали, как ненормальные – так, что посетители даже останавливались и оборачивались на нас, а дети улыбались.

Тут-то меня и посетила очень интересная мысль: мы смеемся – дети улыбаются!

Ага!

Дети любят веселье!

Ага!!

Дети улыбаются и смеются от веселья!

Ага!!!

Мы с Марком договорились преобразить нашу серую «тачку» с красками и подставками.

Впервые с Того Самого Дня мы общались так, словно мы здоровее всех живых. Мне было так легко на душе, ведь я узнала прежнего Марка, шутника и вечно улыбающегося. Да и он, похоже, тоже был очень рад тому, что мы снова тусим, как друзья, а не как заклятые враги.

Когда я уходила, он как-то засмущался, опустил взгляд в пол. Поинтересовался, люблю ли я классику. И предложил сходить на «Мастера и Маргариту» двадцатого числа, иначе позже ему придется ехать в больницу на очередную химию.

Я согласилась.

А теперь пишу – и прямо хочется закричать во все горло: уиииииииииии!!!

Как же, как же все замечательно!

17 апреля

19:00

Сегодня мы-таки занялись преображением нашего скромного уголка!

Притащили баллончики с краской с утра пораньше, пока народу мало, бумагу, листы фанеры – короче, весь ненужный хлам, который нашли у себя дома.

Ближе к десяти караван тронулся!

Я калякала на листах фанеры зайчиков, птичек, разную растительность, а Марк все это выпиливал. Потом я ровняла вырезанные фигурки с помощью наждака, а потом раскрашивала гуашью, в то время, пока юноша распылял краску на нашу тележку.

Мы хохотали как ненормальные, шутили, веселились. И, видимо, делали это так громко, что привлекли внимание мистера Брауна. Тот вышел из своей будки, потянулся, словно его разбудили после вековой спячки (старческий организм!), и стал пялиться на нас и лыбиться во все свои тридцать два белых зуба так, словно мы не наше рабочее место переделываем, а в ЗАГСе документы подписываем.

– Ну, молодежь, с самого утра на ногах – я прямо завидую! – он лукаво улыбнулся.

– Да ну тебе, дядя, сейчас только одиннадцать, – опроверг его слова Марк. – Весь город уже на ногах.

– Весь город на ногах, и эта прекрасная девушка рядом с тобой – тоже, – он снова залыбился.

Ну сердцеед!

Я прямо почувствовала, как становлюсь цвета спелой черешни.

– Дядя-а-а-а-а, – пристыженно протянул Марк.

Мы снова принялись за работу.

Закончили как раз тогда, когда первый народ стал подтягиваться в парк.

Мамочки! Как же мы преобразили нашу лавку!

Уже к часу дня у нас была такая огромная очередь из маленьких детишек, которые хотели себе грим, что мы еле управились к назначенному времени. А детишки хотели еще и еще, позировали у «леса» из фанеры и картона с его «обитателями», с нами – а их родители все это фотографировали.

Думаю, все-таки, задумка им понравилась.

23:20

Звонил Марк и рассказал отличные новости: местная газета напечатала про то, что наш центральный парк на входе теперь похож на настоящий «лес», а пару новостных каналов даже хотят сделать репортаж.

Странно, я почему-то думала, что он к чертям собачьим удалил мой номер, а он, оказывается, все еще хранит.

Я украдкой поглядела на свои руки, которые так и не отмылись от аэрозольной зеленой краски, и решила отпраздновать такое событие рюмкой коньяка. Всего лишь одной – я-то до сих пор помню тот раз, когда напилась до чертиков и заблевала полдома.

Вот так и лежала, пила коньяк и смотрела телевизор, пока совсем не стемнело, а потом зачем-то позвонила ему и мы говорили, говорили, говорили…

18 апреля

12:54

Сегодня в парк не пошла – чувствую себя поганей некуда. Даже пару шагов пройти не могу, сразу голова кружится и в сон клонит.

Я подумала, что это из-за коньяка, а потом открыла Гугл и узнала, что такое часто бывает у гипертоников, коим я и являюсь. Очень жесткий сарказм: это слово у меня всегда ассоциировалось со старенькими бабушками-дедушками, а не восемнадцатилетними девушками.

Позвонила Киру (отметила про себя, что после появления Марка почти не звоню ему. Не Марку – Киру).

Он приехал ближе к десяти, привез продукты, разобрался на кухне, незаметно пихнул десятку: я это мельком увидела, как он подсовывал две пятитисячные купюры под солонку. Потом помог поменять баллон и уехал.

Я не то ожидала, ну совсем не то…

Мне, понимаете, нужен человек, а не домохозяйка… Хочется так посмотреть с кем-нибудь сериал, поржать, пообмениваться новостями, а не чувствовать себя пятилетним ребенком, за которым ухаживают день и ночь. К сожалению, Кир принципиально не годился для компаньона. Может быть, времени не было, он вечно куда-то торопится.

А может быть, просто не хочет; я уже давно не интересовалась, как у него «на личном фронте». Не хочет рассказывать – ну и пусть, зануда… Может быть, оно и к лучшему…

Мне почему-то резко захотелось позвонить Марку и пригласить его – так, чисто для компании, вы не думайте, мы же друзья только. Но я не позвонила…

Не знаю, почему…

19 апреля

21:12

Сегодня в парк не пошла тоже.

То есть, мне уже лучше, чем вчера, но я решила сохранить все свои силы до завтра – именно тот день, когда мы с Марком идем в кино.

Повторяюсь! Не как парень с девушкой.

А как друзья.

Большая. Разница!!!

Потому что, когда ты идешь «как парень с девушкой», это подразумевает под собой слюнявые поцелуйчики и обнимашки во время сеанса, и плевать, что сзади сидящих тебя людей уже тошнит от всего этого.

А когда это происходит «как друзья», это значит, что вести ты себя можешь как полный кретин, по-дружески обниматься и хохотать так, что кока-кола из ноздрей полезет.

В общем, завтра великий день!

Вот бы все дни были такими великими…

5 мая

19:15

Вы, наверное, удивитесь, какого же хрена я не писала так долго в своем электронном дневнике.

А я скажу, что жизнь – еще та скотина, и любимчиков у нее, к сожалению, чертовски мало.

А с нелюбимчиками она, жизнь, обращается очень плохо, а порой просто ужасно.

Вот ведь мне повезло… Вот ведь нам повезло, что она выбрала нас своими нелюбимчиками…

Двадцатого апреля я встретилась с Марком в торговом центре часа в два, и мы направились в старбакс. Купили одну большущую порцию картошки, две кока-колы-макс, уселись за стол… Ели, обсуждали сплетни, смеялись. Я чувствовала такой защищенной с ним, словно мы были братом и сестрой, разлученными много лет назад и потом снова воссоединенными. А что – все может быть!

Конечно, мы не брат и сестра с Марком, потому что родители мои не бельгийцы, а очень жаль.

А еще меня очень польстило то, что он только один раз спросил украдкой, почему я вынуждена носить канюлю, и в подробности не вдавался. Я ему сказала, что так и так, проблемы с легкими, сердечник, короче, полный букет болезней, но собираюсь зависнуть тут и надоедать ему как можно дольше. А он на это только улыбнулся и повторил, что помирать ему еще рано тоже, несмотря на то, что в его организме обитает маленький рачок.

(Да вы что, всего лишь маленький рачок, и все равно, что я свечусь, как рождественская елка, заявил он).

Короче, минут через сорок объявили о том, что сеанс скоро начнется. Я отметила, что в основном сюда пришли бабушки-дедушки да молодежны, и ни одного взрослого лет так под тридцать-сорок.

Мы похватали свое добро (канюлю, баллон, остатки картошки и кока-колу) и двинули в зал. Заняли свои места. И я впервые почувствовала боль в области груди – не сильно большую, но достаточную для того, чтобы ее ощутить. А так как я сердечник, я и не особо придала ей значения…

Фильм включился, парочки стали сосаться, бабушки-дедушки охать-ахать. И где-то на пятнадцатой минуте мне стало так плохо, что просто караул.

Я схватилась ледяными руками за Марка.

– Все хорошо? – он передернулся. Не оттого, что ему было противно, а оттого, что у моих рук просто минусовая температура – причина недостаточной оксигенации.

– Ага, вроде бы, – я улыбнулась.

Вот тут-то боль повторилась, только раз в десять сильнее. Я согнулась пополам.

– Луи, – Марк обхватил меня за плечи. – Только не говори мне, что все хорошо.

– Ну-у-у-у-у-у…

– Пошли скорее, я вызову «скорую».

Мы стали проталкиваться между рядами как можно скорее, пока меня снова не накрыл приступ. Но он накрыл. Сильнее, наверное, раз в биллион… Мои ноги подкосились, и я грохнулась прямо в проем под удивленные взгляды окружающих.

Марк заорал «Луууууиииизаааааа!!!», в зале поднялась паника, а дальше я ничего не помню…

Я просыпалась пару раз и снова проваливалась в липкий сон под звуки приборов. Очевидно, меня пичкали какими-то наркотиками, отчего я не помню большей       половины того, что со мной происходило.

Из больницы я выписалась пару дней назад. Кир, узнав, что произошло со мной, сказал, что с этого момента ноги моей не будет в общественном транспорте, а он станет навещать меня гораздо чаще – вот уже случай почувствовать себя немощной корягой.

Я-то согласилась, а самой мне было так погано, так больно… Теперь я начала понимать, что риск здесь реальный – чем больше двигаешься, тем сильнее приносишь вред сердцу… Даже кусочек пиццы – это вредно, а я только и делала в последнее время, что питалась фастфудом.

Короче говоря, нарушил правила – плати.

Вот и пришлось заплатить визитом в больницу…