Город потерянных

Наше спасение представляло из себя квадратное углубление в стене, выходящее на улицу в виде железной трубы, «слепленной» из кучи медных листов. Вокруг нее висели обрывки некогда бывшей здесь решетки. Я передернулась.

Я уже схватилась за края и приготовилась вылезать, как вдруг поняла одну маленькую, но важную деталь.

Где Кир?

Мой мозг уже решил начать лепить всякие нелепые отмазки насчет того, что юноша задержался, моча какого-нибудь зомби, или до сих пор забираясь вверх, как вдруг одновременно с моими мыслями послышался отчаянный визг, а следом – глухой звук.

– КИР?! – я подбежала к краю ограждения. Там, держась за уступ в стене, над пропастью висел сам парень, изрыгая проклятия в сторону мертвецов.

– Я! – он наигранно засмеялся. – Если ты будешь медлить, то из меня сделают мясное оливье!

Я упала на живот и протянула ему руку. Расстояние, разделяющее нас, было гораздо больше, поэтому дотянуться друг для друга не представлялось возможным.

Вторая рука, которая держалась за край металлического листа, стала жутко ныть.

– Кир! – я пододвинулась еще ближе. – Сделай что-нибудь!

– Что?! – он истерически рассмеялся. – Если я уберу хоть одну руку, я сорвусь вниз!

Время замедлилось.

Я тянулась к Киру, он тянулся ко мне. Под нами с дикими воплями машина, точно шредер, мелко шинковала бальзамированные внутренности на склизкие кусочки. По обе стороны к нам, неуклюже переваливаясь на своих обрубках, семенили утопленники. Картина была уж точно не романтическая.

Неожиданно Кир покачнулся. Я успела его схватить, прежде чем он стал бы падать вниз. Я просунула кроссовок между двух прутьев, и мы стали напоминать полудохлых гусениц, висящих буквально в шаге от своей смерти.

– Мне больно! – я зажмурилась. – Пожалуйста, сделай что-нибудь!

Кир ничего мне не ответил.

В последний момент, перед тем, как моя нога неожиданно слетела с оградки, я увидела на его глазах прозрачные слезинки.

Мы сорвались вниз.

2

Этот сон никогда не закончится.

Я буду видеть мою Соньку каждую гребаную секунду, каждую гребаную минуту, каждую гребаную ночь. И она будет кричать мне: о боже, Аза, зачем ты закопала меня живьем, Аза, мне так больно, когда земля забивает мои легкие, Аза, о боже, Аза.... А я буду выть от бессилия, потому что уже ничего не могу сделать.

Оставь меня в покое…

Мои легкие прожгло огнем, когда я сделала первый вздох. Из глаз брызнули слезы, все мышцы до единой свело ужасной судорогой. Я кое-как повернула свою голову на бок, чуть слышно стоная. Очевидно, ясность ума ко мне пришла процентов на десять, потому что в ушах у меня звенело, а части тела не хотели подчиняться ни под каким предлогом.

Мы живы? Мы живы? Мы живы. МЫ ЖИВЫ!!! О ГОСПОДИ, АЗА, МЫ ЖИВЫ!!! В таком случае я бы предпочла остаться мертвой. Пессимистка. Мое тело болит так, словно по нему прошлось стадо слонов! Но мы живы! Ты – жива. Я – наполовину. Опять ты забываешь, что мы – одно целое.

Я сделала попытку открыть глаза. Не сработало. Я попробовала снова…

Серо-черное пятно стало потихонечку принимать видимые очертания. Стали различаться всякие тумбочки, столы с лежащими на них медицинскими инструментами, куски тряпья… Рядом со мной возвышалось серое нечто. Я прищурилась сильнее, пытаясь рассмотреть, что же это все-таки есть.

Спустя пару минут до меня наконец-то стало доходить, что это что-то живое.

И оно шевелится.

Мои внутренности разом завязались в тугой узел, пытаясь не выронить все то немногое содержимое, которое осталось после моего последнего перекуса. То ли от страха, то ли оттого, что за эти пару дней в моем рту не было даже и маковой росинки.

А потом случилось то, что заставило заработать мои мысли в другом направлении. Серое тряпье, которое прежде чуть видно покачивалось, резко развернулось и откинуло капюшон назад…

На меня уставились два серьезных глаза с разными по цвету радужками. Один представлял из себя коричневую, вполне человеческую, радужку, а вот вторая была какой-то неестественно бледно-голубой, без зрачка, сильно косящей в сторону, и, казалось, совсем не смотрящей на меня. Карие волосы прядками свисали вниз, ложась на широкую переносицу юноше. На щеке был чуть заметный шрам. Он рассматривал меня с минуту, пока я не закашлялась.

Юноша поднялся на ноги и слегка пнул меня ботинком.

– Пошел вон! – я попыталась встать, но все, что мне удалось – опереться на локти и снова зайтись в приступе сильного кашля.

И только тут я заметила еще одного человека.

Нет, она не была мне знакома. Все, что выдавали в этом женскую особь – аккуратные тонкие пальцы в жестких брезентовых перчатках, покоящихся на талии. Накидка представляла их себя темно-серое месиво «чумного доктора», с кучей побрякушек на поясе, всякими зельями в колбах и с классическим «черепом» вороны, сверху которого была нахлобучена черная шляпа с широкими полями. Ботинки были твердыми, грубыми. Оголенная рука сжимала длинный жезл с шипом на конце. Девушка стояла неподвижно, изредка покачивая головой, смотря то на меня, то на юношу, не решаясь начать диалог первой.

Парень откашлялся.

– Проснулась… – протянул «Чумной доктор». – Мы думали, что ты копыта откинешь.

– С чего бы? – я ухмыльнулась. – Для вас будет новостью, что я довольно живучая тварь.

– В отличие от твой друг, – подал голос парень, акцент которого порезал мне уши хуже любой мясорубки.

Я встрепенулась.

О нет.

Кир.

– Что с ним?! – я быстро села, отодвинувшись от парня.

– Да ничего, – махнул рукой Доктор. – Оклемается. Не баба.

Так, мозг, работай давай. Что они хотят с нами сделать? Пытать? Заставить отдать самое ценное (несомненно, карту, которая хоть как-то связывает нас с Шарлотт)? Держать в заточении, пока мы корни не пустим? При мысли о том, что это уже более разумные существа, чем дикари из Слипстоуна, и что сбежать нам от них ну точно не получится, мои внутренности сжались в плотный клубок.

– Где Кир? – повторила я, и мой голос сорвался. – Где я?

Мальчишка с одним невидящим глазом рассмеялся:

– Не будем есть тебя, глупый. Мы спасать тебя от неупокоенных.

– Кого-кого?

– Правильно тебя он глупой назвал, – бросил Доктор, – ты же знаешь сама. Ты видела.

Мы «общались» друг с другом уже минут пять, но все, что было мне понятно, так это то, что мне ни черта не понятно.

Ты видела. Возможно, она имела ввиду всех тех неупокоенных в Слипстоуне, которых нам посчастливилось увидеть в первую ночь выживания? Неужели они могут менять форму на жутких вздутых от влаги утопленников? Я тотчас поделилась своими догадками с Доктором, на что получила положительный ответ. То есть, нормальный человек принял бы ее реплику за угрозу, но я была ненормальным человеком, который за несколько недель повидал столько, сколько человек не повидал бы за двести лет.

Тогда я попросила снять с Доктора «череп».

И она сняла.

Это была девушка лет девятнадцати, с большими серьезными и печальными светло-голубыми (на этот раз – не слепыми!) глазами и коротко остриженными белыми, как снег, волосами. Белесые брови в напряженной гримасе съехались на переносице. На левой щеке виднелась родинка в виде полумесяца.

Альбинос.

– Теперь ты удостоверилась, что мы безвредны? – протянула она с видимым британским акцентом.

Я истерически усмехнулась:

– Как сказать.

С одной стороны, мне было и страшно, и радостно одновременно, потому что я нашла живых людей, пусть и выглядевших так, словно они только что вернулись с хеллоуина. Но вопрос напрашивался сам собой: откуда они? Неужели тоже потерпели авиакатастрофу, летя рейсом номер восемьсот восемьдесят восемь, как мы все?

Я перевела взгляд на пространство. Мы находились в небольшой железной комнате, старой, как сам мир, и совсем не внушающей доверия. С дальнего угла помещение освещала воткнутая в подсвечник лучина. В углу были навалены металлические листы и осколки. Рядом было положено сено, служащее, по-видимому, кроватью. И это было всем, что можно было найти тут, не считая ужасного сора и отсутствия элементарной мебели.

– Ищешь ответ на свой вопрос, – незнакомка вплотную приблизилась ко мне, встав за спиной. – Будешь сопротивляться – твои внутренности очутятся развешенными на стене. Поняла?

Что-то острое, но тупое для того, чтобы разрезать кожу, уперлось мне в шею. Я часто закивала как китайский болванчик.

– Отлично, – она без особого энтузиазма похлопала меня по плечу. – Теперь к делу. Нам нужно сбежать с Алукейла.

– Кого-кого? – я прищурилась.

– Остров, на котором мы все сейчас находимся. Теперь у нас есть карта. И вы вдвоем.

О НЕТ. Она все-таки нашла карту!!!

Все-таки, я была права насчет того, что нас во второй раз взяли в заложники.

– И, если мы не подчинимся, вы нас убьете? – скептически поинтересовалась я.

– Именно.

– Тогда мне нужен Кир.

Девушка-альбинос бросила на меня такой взгляд, словно я в момент покрылась струпьями и завоняла, как покойник. Я прямо слышала, как в ее мозгу крутятся шестеренки, а красноватые глаза метают искры, целясь прямо мне в душу. Мы обе понимали, что, если не уступить друг другу, то нас ожидают большие неприятности. И мы так же обе понимали, что, если разойтись по разным сторонам, то выживание может закончиться в любой момент.

Я уже уступила ей, пообещав хранить молчание.

Теперь пришла ее очередь.

– Что ж, – она круто развернулась и зашагала к массивной двери.

Девушка аккуратно протиснулась в щелку, и спустя пару секунд оттуда послышалась возня и чьи-то вздохи и ругань. Спустя минуту она уже возвышалась передо мной, как коршун над добычей, держа за руку связанного Кира.

– Ты цела, – он выдохнул, зло посмотрев на мальчишку с одним невидящим глазом. – Если бы ты знала, что они тут вытворяли со мной!

– Молчать! – альбиноска замахнулась на него рукой в перчатке.

Я встала, на покачивающихся ногах шагнув в ее сторону. Оказалось, что эта храбрая девушка была гораздо ниже меня, словно сошедшая со страниц сказки эльфийка. Вот только тут за ангельским личиком скрывалась довольно воинственная и скверная натура, которая – что неудивительно, – могла нас прикончить в один присест за неверное движение.

– Не обращать внимания, – во всей этой суматохе только один юноша оставался предельно спокойным. – Гарсиа страдать манией преследования.

– Заткнись! – альбиноска вскинула брови.

– Я Флоренс Фахиди, – продолжал он как ни в чем не бывало, – а ее имя – Гарсиа Фитцджеральд. Она жестока внешне, но она оставаться доброй. Гарсиа – ведьма.

Его специфический акцент выдавал в нем еврея. В итоге некоторые слова он коверкал, так что «жестока» прозвучала как «шестока», а оставаться – как «озаваться». В любом случае, я могла понимать его ломаный английский, и это было лучше, чем начать обмениваться друг с другом знаками и жестами.

Теперь черед начать метать искры в Флоренса настал не для Кира, а для Гарсии.

В конце концов ей все же пришлось смириться с тем, что ее имя уже выдали. Гарсиа опустилась на пол и пристально посмотрела нам в глаза.

– Я спасла вас не для того, чтобы пытать. Все, что объединяет нас всех вчетвером – уйти из Алукейла на Большую землю. У нас есть вы, у вас есть карта. Мы ждали ее… так долго…

– Погоди-погоди, – Кир замахал руками, – ты хочешь сказать, что вы специально ждали нас, чтобы смахать обратно в цивилизованный мир?

– Идиот.

– Я просто сделал предположение! Откуда вам знать, что скоро за вами кто-нибудь придет и спасет вас ака Ной?

Гарсиа попыталась ущипнуть его, но Кир ловко перехватил ее руку.

– Какой сейчас век?

– Что?

Она снова попыталась ущипнуть Кира.

– Какой сейчас век?

– Двадцать первый, – пожал плечами он.

– Двадцать первый, – в задумчивости повторила Фитцджеральд. – Семнадцатый… – Закрыла глаза, зажмурившись. – Она же обещала, что я проснусь сразу же после…

– О чем ты?

Гарсиа сделала третью попытку впиявиться пальцами в бок парню, и он снова ловко перехватил ее руку. Я, конечно, не была спецом по девушкам, несмотря на тот факт, что я тоже была девушкой, но в этом случае заигрывания Гарсии были просто налицо.

– Ладно, – альбиноска вздохнула. – Нужно отправляться в дорогу. Сегодня же. Сейчас же! Собирайте все, что осталось, мы возвращаемся домой!

– Нет, – как можно осторожнее начала я, чтобы не сказать ничего лишнего этой гомицидоманке, за что она захочет нас убить, – Гарсиа, послушай, мы не можем вот просто так сорваться с места и пуститься в плавание. Ты не представляешь, что там ждет нас! Э-э… К тому же, мы голодные и уставшие, мы потерпели кораблекрушение, лишившись всех запасов воды и еды! Это ужасно! Нам просто не выжить, если мы тотчас пойдем собирать плот и пойдем в океан.

Лицо Гарсии исказилось в гримасе гнева. Она нахмурилась, крепко сжав кулаки. На ее белом лбу выступила испарина, губы растянулись в тонкую ниточку. Она резко встала и вылетела из помещения, громко хлопнув дверью.

Спустя пару минут мы с Киром осмелились медленно повернуться.

– Не бояться, – Флоренс горько усмехнулся. – Она очень ждать свобода. Она очень огорчиться, когда вы сказать – это нескоро.

– Но почему? – удивился Кир, – такое ощущение, что ее тут взаперти триста лет продержали!

Юноша скосил взгляд.

– В том-то и дело, что она жить с семнадцатый век. Она перенести чума. Ее мать быть ведьма, и она заботиться о том, чтобы Гарсиа заснуть и проснуться тут, перенеся эпидемия чумы. И стать жестокой. Это грустно, потому что моя мама тоже быть ведьмой и помочь сбежать мне из Освенцим. И я знать, каково это.

Кир истерически рассмеялся:

– Что? Ты хоть сам понимаешь, что несешь?

На это Флоренс ничего не ответил.

Если бы Флоренс и Гарсиа попались бы какому-нибудь современному американцу, которого ни разу не пытались сожрать туманы и дикари не жаждали выколоть ему глаза из глазниц, то их рассказ он бы принял как очень явну, с намеками на шизофрению, сказку. Девочка, уснувшая в семнадцатом веке и проснувшаяся в двадцать первом, и мальчик-выходец и Освенцима в сорок втором году, в учете того, что сейчас ему лишь восемнадцать – что может быть бредовее? Но если бы этот американец уселся и стал внимательно слушать, что они ему рассказывают, то он бы убедился, что это все – правда.

С каждым словом Флоренса, с каждым его предложением, мы с Киром чувствовали, как волосы на наших головах начинают подниматься и тянуться к потолку, моля о том, чтобы это все закончилось. Юноша потерял зрение на один глаз – и не случайно, – путем инъекций, вводимых ему для того, чтобы превратить в истинного арийца. Попал он туда тогда, когда ему перевалило чуть за семнадцать, и весь год он служил немцам подопытным кроликом. Но потом его мать, еврейка и ведунья, как-то смогла вытащить его из Освенцима и усыпить в подпольном лагере, где собирались такие же, как он. Флоренс рассказывал, и у нас создавалось впечатление, что мы попали на какой-то жуткий сеанс фильмов ужасов.

Про Гарсию он знал сравнительно немного, но то, что она единственная на земле встретила семнадцатый век и осталась до сих пор жива, было известно всем нам троим. Это была вся информация, которую нам удалось узнать от него. Это было все, что почему-то уверенно подсказало начать питать к нему доверие. Конечно, либо эта была ложь, которую он преподнес нам так удивительно, что мы сидели и слушали его с открытыми ртами, либо это было суровой, жестокой правдой – и мы верили ему.

Гарсиа вернулась поздно ночью, когда мы все улеглись на сено и стали засыпать. Она, словно тень, тихонько проползла к металлическим листам и выудила оттуда какую-то вещь. Освещение не позволяло детально рассмотреть, что это было.

Я думала, она ляжет тоже, но буквально через пару минут она снова покинула нас через дверцу.

Я стала засыпать.

Я очутилась на ярко-зеленом поле, цветущем и благоухающем, как самые дорогие духи в мире. Везде царило спокойствие и умиротворение. А впереди, ярдах в пяти, стояла Сонька, которая мягко улыбалась и махала мне рукой.

– Сонька! – я сорвалась с места и побежала к ней.

Мы сцепились, как фурии, крепко обнимая друг друга и воя от счастья.

– Сонька! – я уткнулась в ее шоколадные волосы. – Сонька! Не верю!

– И я не верю, господи, Аза! – она всхлипнула, – мне это кажется!

Я отстранилась от нее.

Я не верила.

Она стояла передо мною. Такая смешливая, со вздернутым носиком, с челкой, закрывающей брови, в своей любимой ядовито-желтой худи, без намеков на то, что когда-то она изгадила ее своими рвотными массами и зараженной кровью. От нее пахло ее духами, и это была она. Моя Сонька. Моя любимая Сонька.

– Я люблю тебя, – я снова крепко обняла ее. – Прости, прости, прости, тысячу прости, о, Сонька, если бы ты знала, как я люблю тебя. Я не верю, что ты здесь.

– Я же живая, – она грустно улыбнулась. Положила свою руку мне на грудь. – Вот тут. Живая. Слышишь, Аза Джонсон, самая нудная на всем континенте Америки? – она засмеялась. – Я живая. Просто запомни это, и все будет о’кей.

– Черт возьми, это легко сказать, – я почувствовала, как по моему лицу снова начинают течь горячие слезы. – Черт, я знаю, что это невозможно, но вернись к нам… Сонька… Если бы ты знала, как нам с Киром тебя не хватает.

Знойный ветер дул нам в лицо, развевая Сонькины волосы. Те искрились в лучах солнца, хаотично падая ей на лицо. Высокая трава чуть покачивалась от ветра. Впереди сияло заходящее солнце, и мне приходилось жмуриться. Летали бабочки, насекомые…

Я знала, что Сонька мертва. Я знала, что она не сможет воскреснуть, как Иисус, только ради нас двоих. Да и вообще, при всем своем желании вернуться на землю, пусть и несуществующую, она бы не смогла восстать из мертвых. Поэтому я просто прижималась к ней, вдыхая запах ее духов, наслаждаясь этими минутами, пропитывая ткань ее одежды своими слезами. Мне так не хотелось ее отпускать, и я делилась своими переживаниями с ней, на что получала легкие вздохи. Я не винила ее, нет. Я просто понимала, что она ничего не может сделать.

– Прости нас, – я зажмурилась. – Я бы очень хотела, чтобы ты еще как минимум сорок лет надоедала Киру и его тете Мэвис. И мне.

– Что поделать, – она пожала плечами, – жизнь несправедлива. Но я, Аза, жива, до сих пор жива, пусть не на земле, но в ваших сердцах, а это так важно. Я даже наблюдать за вами могу – какая умора была, когда вы перепугались обычную косулю, выскочившую из-за кустов! Ха-ха! Вы бы видели свои рожи! – она рассмеялась, – Я не могу ничего поделать, и смириться мне тоже не получается, ведь судьба иногда бывает полным дерьмом, – она хихикнула, – но тем не менее, наша встреча автоматически подписала тебе цель и приговор одновременно.

Мы отстранились друг от друга, и я уловила ее лукавый взгляд.

– Ты пообещала мне, что вы с Киром и Дэвидом доберетесь до Шарлотт целыми и невредимыми.

– Что?!

Она рассмеялась снова:

– Даже тут я тебя буду доставать, Аза. Ты. Пообещала. Мне. Да?

– Да как я тебе могу пообещать, если Дэвида, может быть, давно нету в живых.

Сонька подмигнула.

– В любом случае, будь аккуратна, – она сделала вид, что смотрит на несуществующие часы на руке, – а мне пора. Передавай привет Киру, ладно?

С этими словами Сонька еще раз улыбнулась мне и, развернувшись, медленно зашагала по тропинке к солнцу. Я видела, как она буквально растворяется в нем. Я стояла, не говоря ни слова, боясь даже вздохнуть, наблюдая за этим завораживающим зрелищем. Сердце просто отказывалось верить, что я вижу ее в последний раз, пусть даже в своем сне. Оно кричало, рвало ребра, пытаясь вырваться наружу и обжигая их огнем, но оно все никак не могло смириться с тем, что о Соньке мне теперь будут напоминать лишь старые фотографии.

Я не выдержала и окликнула Соньку. Она обернулась.

– Что ты… – начала она, но не успела договорить, потому что я подбежала к ней и крепко ее обняла.

– Я люблю тебя, Сонька, – прошептала я, глотая слезы.

Она закрыла глаза:

– И я тебя тоже.

***

Мы с Киром вышли из землянки рано утром, тогда, когда туман, окутавший сосновый лес, еще не полностью успел раствориться в воздухе. Накрапывал мелкий дождик. Воздух был влажный и прохладный. Мы уселись на траву, протянув ноги и скинув с себя кроссовки.

– Она не говорила тебе… – Начал Кир, но, уловив мой отрешенный взгляд, уверенно продолжил дальше, – что… Она хочет, чтобы ее дух остался в Шарлотт? Она хочет, чтобы мы вернулись к ней на могилу и взяли ее кулон. Я, правда, даже не представляю, как он выглядит, но, думаю, мы все поймем.

– Опалит в виде капельки на подвеске, – грустно напомнила я. – Я положила его рядом с крестом, успев сорвать, когда ее клали… Ну… Еще она сказала, что любит тебя.

Кир зажмурился и поднял голову на небо. Из его глаз потекли слезы. Он снял очки, и, кладя их на траву, уткнулся мне в плечо, повторяя одну-единственную фразу: как мне дальше жить без нее.

Мне было ее так жаль. Эти изматывающие приступы, эти последние дни, наполненные болью и страданиями. Она же так хотела покончить с этим. А мы, как два кретина, теперь виним ее в собственном бессилии.

– Нужно смириться, – я утерла слезы тыльной стороной ладони. – К тому же, я пообещала ей, что мы вернемся за Дэвидом.

– Это точно. Нужно смириться.

Дальше мы просто ходили и нарезали круги вокруг землянки в угрюмом молчании. С одной стороны, нам было и радостно оттого, что нас навестила Сонька, а с другой стороны, нам было ужасно дерьмово и горько, ведь мы видели ее, возможно, в последний раз. Но если она пришла, это что-то значило. Покойники с того мира просто так не возвращаются лишь для того, чтобы пару минут потрепаться с теми, кто души в них не чаял.

После ее посещения я буквально везде видела знаки. Упала ветка – Сонькины проделки. Кто-то чирикнул в ответ на мой немой вопрос – Сонькины проделки. Что-нибудь хрустнуло – опять же – Сонькины проделки.

Решив, что я больше не могу выносить одиночества, я зашла в землянку и застала Флоренса за приготовлением какого-то странного блюда.

– Что это? – я внимательно осмотрела котелок с бурлящей в нем водой, в которой плавали странные коричневатые кусочки.

– Ты не испугаться, если я сказать? – он внимательно посмотрел на меня, и, увидев мой кивок, пояснил: – это то, что производить завод.

Мне показалось, что меня голой выставили на тридцатиградусный мороз.

– Что, черт возьми?!

– Спокойность, – он поднял руки вверх и растопырил пальцы. – Иначе нам не выжить. Таков закон.

НУ ВСЕ.

Это был уже край предела, если, конечно, у предела вообще был этот край. Я стояла с раскрытым ртом до пола и пыталась понять: взаправду ли он, или это просто шутка. Только бы это была шутка, только бы это была шутка. Передо мной находился каннибал!

Конечно, задней частью я все-таки понимала, что, если бы не завод, то никто бы них не спасся и умер от голода, но, тем не менее, мысль, что я нахожусь рядом с каннибалом, вызывала у меня дикое желание скорее делать ноги.

Флоренс вывалил получившуюся массу в тарелки и полил разваренную гадость коричнево-красноватым бульоном. Мой живот содрогнулся в приступе тошноты во второй раз.

– Я, пожалуй, поголодаю, – я сглотнула. – Не то чтобы я слишком привередливая, или мне не нравится… это… э-э, блюдо, кстати, оно пахнет довольно аппетитно, я просто… не голодная.

Флоренс понимающе кивнул, а потом, достав что-то с полки, сунул мне в руки.

Это оказался сморщенный от долгого пребывания на воздухе корень какого-то растения, по запаху напоминающий нестиранной недельной давности носки профессионального футболиста.

– Спасибо, – я снова подавила в себе желание сблевать ему прямо под ноги. – Что это?

– Еда, – он показал себе в рот. – Девушка есть это?

Ну ладно, попробуй. Ты издеваешься? А что тут такого? Да действительно – я держу в руках предмет (еду?), который воняет так, словно его нафаршировали разложившимися котятами. Еда – бензин, ты – механизм, не будешь жрать бензин – твой мотор сдохнет. А я пожить еще хочу. Ешь это сама. Извини, но я не умею принимать еду телепатически. Засунь ее в рот. НЕТ. Засунь. Еду. В. Рот. Ты меня через строчку слушаешь что ли? Я не буду это есть! Подыхай тогда на здоровье. А я очень жалею, что ты мне такая досталась. А теперь помолимся за упокоенную рабу Азу Джонсон, которая умерла от анорексии…

– Это корень один из растения, которые расти тут, – пояснил Флоренс. – Их собирать Гарсиа.