Гнездо желны

Я активно киваю головой, окрылённая, как и сёстры, этим неожиданным приятным известием.

Ха! Не наделать глупостей! Да легко! Уж это-то мы сможем без проблем!

Художественная школа – это настоящее достояние нашего района. Она располагается в старинном здании, где ещё два века назад была устроена мужская гимназия Его Императорского Величества. Эта постройка, несмотря на все перенесённые ремонты и даже одну масштабную реставрацию, всё ещё очаровывает случайных прохожих своей исключительностью. Главный вход выступает вперёд, и его козырёк лежит на четырёх белых колоннах, по краям крыши тянется невысокая балюстрада, а над каждым окном раскинулись треугольные изящные сандрики. Вся полнота очарования школы раскрывается, стоит лишь переступить порог. Внутри всё двухэтажное здание с непомерно высокими потолками отделано красным мрамором, и когда идёшь по его длинным коридорам, то любой шаг отдаётся эхом под сводами залов и пролётов.

Мне нравится это место, хоть была я тут до этого момента всего один раз. Но зато здесь можно любоваться какой-нибудь мозаикой полчаса, либо же заплутать в лабиринтах одинаковых вытянутых залов и выйти в совершенно новое и никогда не виденное ранее место – к широкой мраморной лестнице со стоптанными ступенями или к маленькой портретной галерее. Жаль, что тётя Анфиса не даёт нам никакого времени побродить по школе, разглядывая колонны и картины в золочёных багетах, а сразу же направляется к кабинету директора.

Сегодня субботний день, поэтому в здании почти нет людей, и от этого окутанные стариной и полумраком залы кажутся ещё таинственнее. Андрей Васильевич встречает всю нашу компанию буквально прямо на пороге своего кабинета и сразу же начинает жарко благодарить:

– Я так рад, что вы всё же выделили время! Что всё-таки нашли минутку к нам заскочить!..

Этот высокий и худой человек так не подходит старинному величественному зданию, что даже не верится, что именно он тут всем руководит. Андрей Васильевич носит толстые очки в чёрной круглой оправе и костюм какого-то неясного графитового оттенка, который висит на нём мешком, и оттянутые поблёскивающие колени на брюках только ещё больше портят впечатление о нём, как о директоре школы.

Разве может такой человек сидеть за обитым зелёным сукном столом, который минимум в два раза его старше, обставленный со всех сторон точёными гипсовыми бюстами великих людей прошлого? Андрей Васильевич не соответствует ни своему кабинету, ни всей школе, ни, кажется, даже собственной должности.

– Мы тут по делу, – очень сухо отвечает тётя Анфиса, поправляя тонкие жемчужные бусы, висящие на её худой шее. – Так что давайте не будем терять времени.

– Конечно-конечно! – заискивающе улыбается директор, чуть ли не светясь от счастья, что наша семья всё же почтила его обитель визитом.

Он быстро ныряет в один из боковых коридоров, ведущих вглубь здания, и приглашает нас проследовать за ним.

– А это, значит, всё ваши детки? – чтобы прервать неловкую тишину, интересуется Андрей Васильевич, не сбавляя шаг и оглядываясь на нашу разношёрстную компанию. – Помню, в прошлый раз ваша сестра приходила лишь с одной девочкой. А я что-то даже не удосужился спросить ничего! Ну, сами понимаете, меня тогда больше волновали те жуткие вещи, что у нас в коридоре творились!..

– Это мой дорогой сыночек Гаврила, а это просто мои племянницы, – очень лаконично представляет нас Анфиса, для которой вся эта работа в выходной день вообще не в радость. На её худом лице с намазанными яркой помадой губами читается раздражение вперемешку с досадой.

– Племянницы? Значит, дочери вашей сестры Инессы? – всё не отстаёт директор, сворачивая в очередной длинный коридор с рядами красноватых пузатых колонн.

– Нет, – достаточно едко отвечает тётя. – Это дочери-погодки моей другой сестры, Софии.

– А почему я никогда не видел её с вами? Инесса мне даже ничего не говорила!..

Тут неожиданно подаёт голос Ольга, для которой любое упоминание матери никогда не проходит безболезненно.

– Потому что наша мама мертва! – отчаянно восклицает моя сестра, сжимая зубы.

Ей всегда тяжело говорить о матери, как и всем нам. И мы стараемся защищать её память от любых нападок, поскольку мы и так владеем лишь жалкими крохами воспоминаний о Софии и не хотим утратить и их.

– Ох, – тяжело вздыхает директор, – я прошу прощения за своё любопытство! Очень печально это слышать…

Больше он уже ничего не говорит и не лезет к нам со своими пустыми расспросами.

Вскоре впереди показывается круглая площадка, обрамлённая неглубокими нишами, в каждой из которых стоит по мраморному или гипсовому бюсту. Здесь три двери, и Андрей Васильевич выбирает самую непримечательную и обшарпанную, легко её распахивая.

Мы заходим в узкое и вытянутое помещение, заполненное одинаковыми партами и лавками. Аудитория тянется далеко вперёд и заканчивается двумя высокими окнами, которыми комната безмолвно глядит на улицу. По правую руку от входа висит старая зелёного цвета доска с меловыми разводами, под ней ютится кривой учительский стол. Всюду на стенах до самого потолка, теряющегося в тенях, тянутся плотные вереницы картин в тяжёлых багетах. Маленькие и гигантские, овальные и идеально квадратные, они усеивают собой все стены, не оставляя ни одного свободного места. Всё это портреты, групповые и одиночные, и я, скользнув по ним безразличным взглядом, быстрее осматриваю остальной кабинет.

Парты стоят как попало, все они пусты, кроме одной-единственной возле окна. За ней сидит молодой тихоня-парень, который что-то старательно пишет в тетради. Едва мы пересекаем порог, он поднимает на нас свой взгляд, в котором читается явное удивление.

Ещё бы он не удивился! Вся наша толпа выглядит сегодня так странно и оригинально, что, пока мы шли от дома до школы, не было ни одного прохожего, что не повернул бы головы нам вслед. Тётя Анфиса, несмотря на своё вполне приличное сероватое однотонное платье, надела по совету Инессы широкий пояс с травяными скрутками для окуривания и такой же застегнула вокруг пухлого живота Гаврилы. Лерочке доверили корзину со свечами всех расцветок, а Оля старательно прятала за длинной футболкой закреплённый у неё на поясе шорт чёрный нож. Мне же пришлось нести всю остальную мелочь: целый мешок с перьями, верёвками и нитками, различными минералами и другими предметами, которые могли понадобиться уже на месте. Поскольку никто не знал, что же точно могло нас дожидаться в художественной школе, мы забрали с собой практически половину гнезда, чтобы не пришлось потом бежать обратно за тем, что забыли.

– Ну вот, собственно, мы и на месте! – прокашлявшись, говорит директор, обводя кистью аудиторию, словно тут и без слов всё замечательно ясно.

Анфиса проходит вперёд, старательно принюхиваясь и осматриваясь. Она скользит между партами, легко касаясь их пальцами. Мы все неторопливо бредём следом, заглядывая под лавки и прикрывая глаза от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь высокие окна. Практически на всех партах то здесь, то там мы замечаем приклеенные на скотч белые листы, с напечатанными на них предупреждениями.

«Если вы видите ЛИЦА, не пугайтесь! Они сами собой скоро исчезнут».

Везде одни и те же слова, видимо, оставленные здесь для учащихся.

– И в чём же заключается проблема? – интересуется наконец Анфиса, когда ей надоедает ждать прилива красноречия у директора.

– Видите ли, как я уже говорил по телефону, у нас тут постоянно появляются лица… – запинаясь, невразумительно бормочет Андрей Васильевич.

– Это я уже слышала, – недовольно говорит тётя, поглядывая на мужчину сверху-вниз. – Мне нужны подробности. Где появляются? Что делают? Как вообще ведут себя? Я вам не ясновидящая какая-то! Не тяните время, рассказывайте уже нормально.

Анфиса явно не в духе, и нам с сёстрами остаётся только радоваться, что её гнев сейчас направлен на бедного сжавшегося от испуга директора, резко растерявшего весь свой задор и болтливость.

– Они просто стали появляться однажды и всё, – робко бормочет Андрей Васильевич, опасаясь даже взгляд поднимать на тётю. – Сперва проступали на партах, полу, стенах, как какие-то оттиски. Рты распахнуты, глаза закрыты, как у иссохших покойников… Учащиеся перепугались в первый день, вообще в этот кабинет отказывались заходить, впрочем, как и преподаватели…

– Можно без художественных сравнений, – строго просит Анфиса, скрещивая руки на груди и опускаясь на одну из деревянных лавок. – Это всё и так ясно. Что было дальше?

– Они стали плавать по воздуху, постоянно перемещаться в пространстве. Иногда и за целый день ученики наши могли ни одного лица не заметить, а в другой день от них отбоя не было – только и слышался визг из аудитории, как очередную девочку или юнца напугали лица, вновь проступившие из ниоткуда посреди доски или лавки.

Анфиса опасливо косится на ту лавку, на которой она сидит. Там никаких лиц нет, но почему-то спокойнее от этого не становится никому из нас. Жутковато, знаете ли, слушать подобную историю и при этом глазами обследовать парты, выискивая любые намёки на призрачные лики.

– А меж тем, – продолжает директор, – занятия-то вести здесь как-то надо было. Аудиторий и так вечно не хватает. Вы не приходили, хотя я звонил постоянно. Но вот ученики наши оказались смекалистыми. Когда все уже поняли, что ничего дурного лица не делают, а только пугают частенько, то ребята решили своими силами от них избавиться.

– Я ведь уже говорила вам давно, что самодеятельность в подобных делах недопустима! – мгновенно взрывается обвинениями Анфиса, вскакивая со своего места, будто ужаленная.

– Я всё это помню, – начинает боязливо оправдываться Андрей Васильевич, на всякий случай отходя за преподавательский стол, чтобы тёте труднее было до него добраться. – Но что я мог сказать детям! К тому же ничего плохого они не сделали. Напротив, их смекалка очень даже помогла.

Анфиса демонстративно фыркает.

– Я правду вам говорю! Дети решили, что раз здесь появляются одни только лица, то, может быть, им нужны тела и головы, которых они лишены. Нарисовали пару картин без лиц, развесили на стенах, и, знаете, помогло ведь!..

Мы все переглядываемся между собой, а Гаврила дёргает за рукав свою мать, но та лишь отмахивается от него.

– Чем помогло? – ядовито интересуется тётка. – Если вы от этих лиц избавились, то зачем нас было дёргать сюда? Или думаете, нам заняться нечем, кроме как сидеть выслушивать ваши истории.

– Так нет же! Лица всё ещё появляются. Просто теперь они возникают лишь на картинах, которые сделали для них наши учащиеся.

Директор обводит стены аудитории руками, и только в этот момент мы замечаем то, что никто не разглядел ещё в самом начале. Все портреты, которыми комната увешана до самого потолка, не имеют лиц – вместо этого на полотнах виднеются лишь пустые серые разводы.

Мне даже становится как-то не по себе. Потому что, едва мы переступили порог, я была готова поклясться, что на портретах присутствовали лица. Неужели это и были как раз те самые призрачные лики? А теперь они вновь исчезли?

– Но мне бы всё равно хотелось, чтобы вы прогнали этих духов или, даже не знаю, как правильно их назвать, приведений, – бормочет себе под нос директор. – Потому что даже на портретах они всё равно выглядят жутко и пугают моих коллег!

Мы всей толпой подходим ближе к стене, разглядывая тяжёлые рамы и шершавые полотна. Судя по количеству картин, здесь потрудилась вся школа: где-то висят масштабные групповые портреты, с других стен смотрят старомодные изображения женщин в пышных платьях, но без лиц, а на некоторых холстах красуются вполне себе современные молодые люди и девушки, но, правда, опять же, с размытыми пятнами краски в районе головы.

– И что мы будем делать? – шёпотом обращаюсь я к задумчивой Анфисе. – Мы никогда раньше с подобным не сталкивались.