Острая кромка

– Да.

– И я тоже. Даже сейчас. Он такой незримый собеседник. Или сторонний наблюдатель теперь уже, не знаю.

Мы с Миклошем смотрели в это время на грозовую тучу, грузно висевшую в стороне Алупки, слева от нас. В одном месте бок ее был прорван, и из него в море лились серые струи дождя. Это было так видно, так удивительно и так обыкновенно, что сказать нам было нечего.

– Я думаю о нем каждый раз, когда бывает действительно тяжело, – признался Миклош, все так же глядя в небо.

– Что именно ты думаешь?

– Что понимаю его. Тебя не посещают такие мысли?

– Всех иногда посещают такие мысли. Это самый легкий способ раз навсегда прекратить любое страдание, которое ты можешь себе представить. Но жизнь – это как литературное произведение, автор которого – Бог. По крайней мере, мне модель видится именно такой. Ты как герой можешь удивить Его порой, как пушкинская Татьяна удивила А.Эс., выйдя замуж. Но в целом, писатель у твоей жизни – это Бог, а ты всего лишь главный герой той повести, в которую Он тебя поместил неслучайно. Эта повесть, как любая, в которой существует ярко выраженное «я» героя, строится по схеме «Бунт. Крах. Избавление». Так вот, если ты закроешь книгу в момент краха, ты не узнаешь, как разрешится ситуация, каким образом придет избавление. А оно придет, потому что в жизни по-другому не бывает.

– Наверное… Мне нравится, как ты говоришь. Хотя говоришь много, – посмеялся Миклош. – Дима тоже так говорил. И он любил тебя.

– Я знаю. Я тоже думала, что люблю его, но на самом деле ничего о нем не знала.

– А сейчас? – спросил Миклош тихо. – Что ты думаешь о нем сейчас?

– О нем? Так же, как раньше. Мы были с ним близки и разошлись. Для меня его образ сложился и застыл в момент, когда мы перестали общаться… Но когда я думаю про него, мне теперь очень страшно.

– Почему?

– Мне страшно думать, что он увидел, когда навсегда закрыл глаза. Мне кажется, смерть – это момент, когда каждый из нас остается по-настоящему один без всех этих скидок вроде друзей и любимых. Вообще один, лицом к лицу со своей личной пустотой и тем, чем ты успел ее наполнить, пока жил. И насколько успел. Мне страшно думать, что стояло в тот момент перед глазами самоубийцы. Страшно не от того, как он умер, а оттого, как он жил. И еще страшнее, что часть своей жизни он был рядом со мной, а я понятия не имела!..

Миклош закинул руку мне на шею и притянул к себе. Я положила голову ему на плечо, он поцеловал меня в макушку. Это было так просто и хорошо, что оставалось только вздохнуть. Мы сидели на берегу и смотрели на беспокойное море, не замиравшее ни на секунду.

Той ночью мы поехали на пляж «Артемида» вдвоем. Лежали на пледе навзничь, смотрели в небо, сплошь усыпанное звездами, молчали. Я не думала совсем ни о чем, просто лежала, ощущая округлые камешки подо мной.

– Замерзла, – тихо спросил Миклош.

– Немного.

– Дай руку, – его ладошка была пухлой и теплой, было приятно это чувствовать.

Тишина и темень вокруг заполняли меня изнутри и были почти осязаемыми. Я цеплялась за шум моря и стрекот цикад, фиксировала ощущение прохлады от камней и тепла от касания его руки. Я подумала о смерти. О холодном теле под землей. Миклош сомкнул наши пальцы в замок. Мы лежали одни на пляже, молча вглядываясь в ночь над нами. Звездное небо смотрело на нас в ответ, так же молча.

Миклош едва заметно поглаживал мои пальцы. Я не двигалась. Затем вместо звездного неба надо мной возникло его лицо. Он смотрел мне в глаза и ничего не говорил. Не знаю, сколько это длилось – мне казалось, довольно долго, и за это время я успела поймать и отпустить много обрывков мыслей. Мы целовались с открытыми глазами, пока не стало жарко. Мы стянули с себя одежду и занялись любовью медленно, будто вдумчиво и выпивая до капли каждое новое ощущение. Камни больно впивались в кожу, но перестать было невозможно. И я до сих пор не хочу думать о том, чего в этом было больше – страха смерти или желания жить.

Обнявшись, мы лежали, тяжело дыша, потом рассмеялись и он поцеловал меня снова. Мы оделись и пошли к мопеду. Взобравшись на свое «второе» место, я прижалась к его спине и закрыла глаза, плотно сомкнув руки у него на груди. Миклош завел мотор, и мы поехали. Ветер обдувал лицо и трепал мои волосы, я не двигалась, обнимая Миклоша, как родного, не размыкая веки. В тот момент мне казалось, что я чистая парящая душа, растворенная в тепле летней ночи, совсем бесплотная, а значит, бессмертная. Затем я подумала, что совсем ничего не знаю о Миклоше – как обо всех, с кем я была когда-то.

Мы приехали на городской пляж Симеиза: Миклош хотел показать мне, каким он видит ад. На городской набережной гудели туристы. Они привозили с собой из родных городов привычные шум и суету, совершенно неуместные здесь, у моря, у подножия гор.

– В восьмидесятые здесь хотели сделать тихую бухту, – Миклошу приходилось напрягать голос, чтобы перекричать караоке, пьяные выкрики отдыхающих и клубную музыку, доносившуюся из окрестных злачных заведений. – Они ошиблись в расчетах и поставили волнорез под таким углом, что его разбило в первый же зимний шторм. Все местные говорили строителям, что так будет. Они не делали расчетов, просто наблюдали море каждый день и знали, как идет волна. А вон там видишь бетонные глыбы? Это в прошлом году был шторм. Он разбил городскую набережную и отломал лестницы от нее к пляжу. С тех пор все так и лежит, они так и не привели ничего в порядок.

Мы сидели у воды, я кидала камешки в море, а Миклош за доли секунды просчитывал траекторию и запускал свои – почти одновременно со мной, пытаясь каждый раз попасть своим камнем во всплеск от моего. Иногда ему удавалось. Это было на удивление весело: простые движения доставляли радость. Бесплатную, как улыбка или объятие.

Миклош знает историю края, названия всех окрестных городов и гор, местных растений и птиц. Он знаком со всеми местными знаменитостями и говорит, что каждое лето здесь отдыхает полмосквы. Всегда одни и те же лица, этим людям от тридцати до шестидесяти, и они ездят сюда уже очень давно.

– Они мне нравятся, эти люди.

– Что в них особенного?

– Они не местные, но и не туристы. Внимательно относятся к происходящему, смотрят по сторонам и живут на полную катушку прежде чем уехать, но не оставляя за собой потоп и разруху. Они ценят то, что здесь есть, берегут его. И их жизнь здесь продолжается, она неотделима оттого, что происходит в Москве.

Мы приехали в кафе «Виноград». Миклош деловито зашел за барную стойку, чтобы сделать нам кофе. Поздоровался с барменом крепким рукопожатием, спросил:

– А Могилевский был сегодня? Значит, еще будет. Скажи ему, пожалуйста, чтобы набрал меня: кажется, я по ошибке удалил его номер. Гайкин просил ему передать кое-что. Хорошо? Спасибо!

Он смолол полторы порции кофе на чашку. Хорошенько простучал молочник, чтобы уплотнить пену. Сказал бармену, что в прошлый раз прочистил фильтры, но скоро их придется менять. Мне нравилось сидеть у стойки, наблюдая, как кулисы и сцена бара срастаются в одно, пока Миклош делал нам кофе сам – не посетитель, не хозяин и не служащий, а просто свой.

На берегу моря или в прибрежных кафе я читала «Триумфальную арку» Ремарка дни напролет. Встречая знакомые фразы, я вспоминала людей и ситуации, в которых слышала эти слова впервые.

Я злилась на Диму, читая о том, как Равик расстался с Жоан. Ну, хорошо, мы оба люди, наполовину сотканные из букв – потому и оказались вместе в Литературном институте. Но это не повод воспринимать художественную литературу как руководство к действию. Художественные герои тем и интересны – они уникальные личности. И повторять их действия значит делать свою жизнь вторичной по отношению к чьей-то выдумке.

«Самый верный способ избавиться от любви к женщине – время от времени спать с ней. Не давать волю воображению. К чему искусственно драматизировать вполне естественный акт?»«– Ты любишь меня, Равик?.. – сказала Жоан, и это было лишь наполовину вопросом. – Да. Но я делаю все, чтобы избавиться от тебя, – проговорил он спокойно, словно речь шла не о них самих, а о каких-то посторонних людях». «Она уйдет. Она уйдет. Она уже в дверях. Что-то дрогнуло в нем. Она уходит. Равик приподнялся. Вдруг все стало невыносимым, немыслимым. Всего лишь ночь, одну ночь, еще один только раз увидеть ее спящее лицо у себя на плече… Завтра можно будет снова бороться… Один только раз услышать рядом с собой ее дыхание. Один только раз испытать сладостную иллюзию падения, обворожительный обман. Не уходи, не уходи, мы умираем в муках и живем в муках, не уходи, не уходи».

Люблю это свойство хорошей литературы: все переживала будто во второй раз.

Впрочем, в этом не было ни тени грусти по ушедшему времени. Я чувствовала, что живу сейчас другое время, и в нем тоже есть волшебство – не менее блестящее, шуршащее. С теми и новыми людьми я буду делиться одной лишь фразой Ремарка: «Только самые простые вещи никогда не разочаровывают. Счастье достается нам очень просто, и всегда намного проще, чем думаешь».

Прощаясь с Миклошем на стоянке автобуса, я обняла его так же молча и крепко, как он меня при первой встрече. И мы простояли так с минуту или дольше. Он поцеловал меня в щеку и улыбнулся. Я сказала ему: «Спасибо». Он кивнул: «И тебе. Еще увидимся».

Сев в автобус рядом с Катей, я улыбнулась чуть растерянно.

– Не вздумай грустить, – сказала она.

– Не буду, – кивнула я.

* * *

В Москве невозможно жить без плеера. Слушать то, что ты выбрал сам – единственный способ отгородиться от всепроникающего шума города. Это быстро входит в привычку, и скоро ты уже не представляешь себе, что можно спуститься в метро без наушников.

Так что практически все передвижения по городу проходят под знаком каких-то мелодий. В этом контексте «слушать кого-то» может приобрести новое значение: например, порой это значит – слушать его плей-лист или те песни, которые ассоциативно связаны с другим человеком.

В октябре в полпервого ночи я уже спала – впервые на этой неделе легла пораньше. Звонит телефон. Бодренький Миклош говорит:

– Привет-привет! Я в Бангкоке!! Только что прилетел, еду в такси сейчас. Как ты?

Я что-то пробурчала в ответ – что, не помню, помню только встревоженный голос Миклоша, от которого я проснулась:

– Инга, что у тебя с голосом? Устала сегодня? У тебя все в порядке??

– Да, все в порядке, просто я немножко сплю. У нас тут полпервого ночи.

Дальше этот человек мира засыпал меня извинениями. В голове все путается, когда скачешь по планете в таком темпе, как это делает он. Мечется по миру, как ненормальный, и часто звонит, чтобы поделиться чем-то.

– Хорошая новость: я сейчас в Бангкоке, а завтра вылетаю в Пномпень. Что тебе привезти? Плохая новость: я еще собираюсь слетать во Вьетнам, Мьянму и Лаос и к Новому году осесть в Китае. Ты не хочешь ко мне?