Шоколад с морской солью. Книга II

– Возможно, вы правы насчет моего таланта. Сестра была намного талантливее и однозначно человечнее меня, однако её на этом свете больше нет, а я завтра улетаю в Париж. Контракт на два года с известной балетной труппой начинается в следующий понедельник, а Эмилия остаётся жить здесь. Кстати, я буду её навещать и, не приведи Господь, вы чем-нибудь обидите её или проявите грубость, – триумфально завершила Эва. В этот самый момент она почувствовала себя абсолютно счастливой и лёгкой… Такой сильной и уверенной, как никогда прежде.

– Отведи девочку к Габриэле и проваливай отсюда. Обещаю позаботиться о ней как о своей собственной дочери. Но при одном условии – мне нужны гарантии. Могу я быть уверен в том, что ты сохранишь снимки в тайне?

– Поверьте мне на слово. Самые надежные гарантии – это благополучие Эмилии. До окончания её обучения я гарантирую тайну, и каждый год в Канун Рождества буду присылать по два снимка. Разумеется, оригиналы и негативы. К концу обучения вы получите их все. Клянусь именем покойной сестры, – гордо добавила Эва. – Только и вы не забывайте своих обещаний. С девочкой всё должно быть хорошо, а иначе эти фотографии окажутся у одного моего знакомого журналиста. Вы же не хуже меня знаете, как дорого нынче стоят сенсации! Если я не ошибаюсь, у вас такая дружная семья… Четверо чудесных деток, не так ли? Уже успели стать дедушкой?

– Да, у меня недавно родился внук, – сквозь зубы процедил Флавио Гарсия да Силва. – Я же сказал тебе, обещаю. Теперь проваливай отсюда вон, – произнеся это, он переломил тремя пальцами толстую сигару, и ароматный табак засыпал полированный стол из благородного морёного дуба.

– Рада была повидаться, – ехидно добавила Эва и громко захлопнула за собой массивную входную дверь. В этот самый момент она поняла, что наконец справилась со страхом, который сидел в её сердце долгие годы. Почувствовала себя лёгкой, свободной, невесомой и абсолютно счастливой. Затем присела на корточки и ласково обняла грустную девочку, одиноко сидящую в тёмном коридоре, прислонившись спиной к холодной стене. Эмилия была сильно напугана: одна в тёмном безлюдном тоннеле, где эхом разлетаются громкие звуки и резвится без остановки сквозняк, хлопая в ладоши открытых дверей. Петли на дверных полотнах все как одна поскрипывали, а за одной из них стеклянно звенела и поскрипывала распахнутая форточка. Слов, что произносила тётя, Эмилия разобрать не могла, но судя по тому как был страшен и зол директор, во время их разговора происходило что-то очень неприятно важное. Она не понимала, что именно, поэтому предпочла тихо плакать, безжалостно теребя розовый бантик из лаковой кожи на босоножках. Увидев тётю совсем близко, Эмилия бросилась к ней и благодарно прижалась щекой к плечу. Шумно засопела носиком, заложенным от слёз, и, сглатывая слезинки, пропищала что-то неразборчивое. Успокоилась довольно быстро, а когда слёзы на ресничках высохли, в ладошке остался тот самый кожаный розовый бантик…

– Извините тётя, простите, я случайно, – спохватилась девочка и испуганно взглянула на драгоценность в своей ладони.

– Не важно, Эмилия. Всё хорошо! У нас с тобой получилось всё, что мы задумали! Мы выиграли! Ты обязательно станешь настоящей балериной! Такой же красивой, как мама, и будешь выступать на сцене, – возбуждённо произнесла Эва и положила бантик свою ладонь. Можно я оставлю его себе?

– Возьмите, конечно, у меня ещё один остался, – лукаво улыбнулась девочка и посмотрела на вторую туфельку. – Скажи, тётя, а этот злой дядя, он кто? – поинтересовалась Эмилия.

– Сеньор да Силва. Самый главный в училище. Большой начальник. Но бояться его не нужно. Он тебя не обидит, а если только попробует, ты расскажешь мне или Луису. Мы тебя обязательно защитим и накажем его. Ничего не бойся, – Эва отпустила на свободу свои чувства, перестала сдерживать искренний порыв – ещё крепче стиснула ребёнка в своих объятиях и поцеловала в щёку. Затем выпрямилась во весь рост и уверенно застучала каблуками по направлению к правому крылу здания, где располагались комнаты девочек.

Сперва Эванджелина решила навестить свою прежнюю комнату. Огляделась. Присела на кровать. Клетчатые фисташковые покрывала были аккуратно заправлены под матрац, жалюзи открыты наполовину, а книги и школьные тетради, как прежде, ровными стопочками сложены на широком подоконнике. «Странно, – подумала девушка, – почему никто так и не повесил на место книжную полку, что сорвалась с креплений столько лет тому назад? Да и интерьер комнаты почти не изменился: исписанный и исцарапанный стол, со следами лака и чернил. Платяной деревянный шкаф, два табурета и комод стоят на потёртом светлом паркете с бесчисленными щелями, в которых так удобно могут жить многоножки и, возможно, даже маленькие мышата». Лишь одна деталь показалась Эве немного странной – на её прежней кроватке теперь сидел улыбающийся толстолапый плюшевый кот. «Да, это определённо больше не моя комната», – решила девушка и уверенно направилась в столовую. Там она встретила Габриэлу – воспитателя, которая следила за юными учениками школы, заменяя родителей в их отсутствие. Эванджелина сперва не узнала свою наставницу. Спустя мгновение расчувствовалась, да так сильно и эмоционально, что едва не бросилась ей в объятья, но сдержалась. И взяв сухую морщинистую ладонь в свои сильные руки, энергично затрясла. Габриэла поначалу тоже немного опешила, но быстро пришла в себя и ласково закивала в ответ на приветствие. «Господи, как же сильно она постарела!» – подумала Эванджелина и, стараясь не выдать своих мыслей вслух, спросила: «Как поживаешь, Габриэла? Господи, сколько лет мы не виделись с тобой? Кажется, прошла целая вечность!»

– Эванджелина, красавица моя! Как же я рада тебе, – не задумываясь ответила Габриэла, чувствуя минутное замешательство своей воспитанницы. Она и вправду заметно постарела, ссутулилась и располнела, но глаза остались как прежде светлыми, добрыми, ласковыми, с улыбчивыми морщинками лучиками в уголках глаз. В одном женщина осталась верна себе: всегда стриглась по-мальчишески коротко, красила волосы в белый цвет, несмотря на то, что они не слушались и всегда отливали медной рыжиной. Восемь лет! Господи! Они не виделись восемь долгих лет. Эва вдруг осознала, как соскучилась по этой строгой и бесконечно доброй женщине. Невысокого роста, хрупкая, смуглая, улыбчивая, она всегда была рядом, когда не стало матери и когда внезапно ушёл отец. Эва вспомнила, сколько ласки и любви каждый день им дарила Габриэла Мария Диас де Алмейду. Эва внезапно увидела день экзамена при переводе из средней балетной школы в училище, когда наставница, вывернув рукав своей белой накрахмаленной выходной блузки, вытирала размазанный от волнения макияж сестры. В тот самый день взволнованная Габриэла, не сдерживая эмоций, плакала от счастья, зная, что обе девочки продолжат обучение и их не разлучат. Она любила их словно своих родных дочерей. Ругала, прощала, жалела, ждала…

Кожаный розовый бантик в её руке. Бесполезный кусочек кожи. На мгновение ей показалось, что это кусочек кожи, который девочка оторвала от её собственного сердца. Может быть, такой же кусочек сердца Габриэлы не сохранила Эва. Выбросила в корзину прошлого и забыла. Эва совестливо потупила взгляд. Воспоминания нахлынули разом, а вместе с ними пришло болезненное раскаяние. Осознание своего малодушия, чёрствости, эгоизма. Ведь за все эти годы Эва так и не нашла времени, чтобы навестить наставницу. Не нашла ни одной единственной минутки, чтобы позвонить и поздравить Габриэлу с Днём Рождения, с Рождеством, Пасхой… Не нашла в себе ни благодарности, ни искренности к человеку, который был рядом на протяжении стольких лет. «Вся эта история с Эмилией определённо действует мне на нервы, потому я расчувствовалась…» – попыталась успокоить себя Эва, прикрыв шёлковой косынкой оправдания, торчащие сквозь острые шипы угрызений совести. Ничего не вышло. Эва искренне попросила прощения. Виновато отстранилась. Нырнула руками в большую кожаную сумку. Достала оттуда золотую цепочку с крестиком, поцеловала распятие и, собрав все купюры, что оставались в кошельке после оплаты счетов, протянула их наставнице:

– Габриэла, эта девочка, – она прикоснулась неловко к волосам ребёнка, будто бы стесняясь проявления своих чувств, – дочка Камиллы. Сестру убили месяц назад, и Эмилия осталась сиротой. Сеньор директор великодушно разрешил малышке остаться в школе, чтобы продолжить балетную династию Муньос. Она будет жить здесь и учиться вплоть до самого последнего семестра.

– Этого не может быть! Дочка Камиллы! Эва, а ведь я хорошо помню, как она забеременела. Мы несколько раз встречались с ней после рождения дочери. Бедная, он всё ждала и ждала предателя. Дни, недели, месяцы… Она ему верила, верила своему чувству, верила в справедливость, надеялась, что в жизни тех, кто страдает, однажды обязательно восходит солнце счастья… Наивная! Всё было напрасно, он не вернулся и даже не позвонил, а затем и она пропала… Шесть лет ничего о ней не слышала… И на тебе! Вот так запросто, ты приходишь сюда с её дочерью и говоришь мне, что мою Камиллу убили. Как так, Эва? – будто недопонимая смысла сказанного, женщина сделала удивлённое выражение лица и пристально вопросительно посмотрела на собеседницу. Руки женщины при этом заметно дрожали, будто бы не зная с чего именно ей следует начать.

– Габриэла, всё именно так, как я вам рассказала. Камиллу застрелили на выходе из магазина. Полицейские сказали, что это произошло случайно. Уличные банды что-то не поделили, и началась перестрелка. Возможно, наркотики. Не суть. Беда в том, что девочка видела своими собственными глазами, как это произошло… Не думаю, что такое вообще можно забыть. Трудно ей будет здесь одной. Вечером я улетаю в Европу. У меня контракт с Мулен Руж, и если представится возможным, разумеется, я попытаюсь продлить его. Думаю, вы понимаете! От такого предложения отказываться нельзя. В Бразилии у меня нет перспектив, да и возраст… Не судите, если получится, мне больно оставлять Эмилию, но иначе я не могу, – Эва говорила и говорила, не поднимая глаз, и затем мягко, будто не своим, прежде резким и уверенным, а теперь словно заискивающим голосом, добавила:

– Благодарю вас за всё и прошу прощения. Я виновата пред вами. Вашу доброту ко мне и моей сестре оценить невозможно. Оплатить тоже. Я ваша должница до конца моих дней, а теперь ещё и прошу вас позаботиться об Эмилии. Вы ведь не откажете? Деньги на расходы буду присылать ежемесячно, на ваш счёт, разумеется, если вы согласитесь, – Эва снова взяла морщинистые дрожащие руки Габриэлы в свои и посмотрела ей в глаза, надеясь разглядеть утвердительный ответ. Женщина напряжённо молчала. Эва внезапно осознала, что без поддержки наставницы она не решится оставить Эмилию одну в интернате, слишком свежи были воспоминания о той боли, что пришлось пережить им с сестрой, столько лет находясь в изоляции в училище.

– Умоляю вас, позаботьтесь о ней, я заплачу столько, сколько вы скажете, – не выдержала Эва и похолодевшим голосом добавила: «Во имя всех святых, не молчите!» В её глазах блеснула слеза, и она поспешила промокнуть глаза чёрной шёлковой косынкой, что дважды обвивала её тонкую длинную шею.

– Не тревожься, девочка, не брошу твою племянницу, а деньги свои забери, такой грех на душу я не возьму. Дочка твоей сестры для меня и есть родная. Камилла была мне словно дочь. Дочь, которой у меня никогда не было, – от этих слов Габриэла заплакала.

– Спасибо тебе, но деньги ты всё же оставь, купи ей, пожалуйста, какой-нибудь одежды. Из меня не то что мать, даже тётя приличная не вышла, – грустно улыбнулась Эва. – И ещё, Габриэла, сохрани этот крестик и отдай Эмилии, когда немного подрастёт. Он принадлежал Камилле. У меня есть точно такой же…

– Откуда такой чудной крест с распятием? Никогда раньше таких не видела, – наставница с любопытством рассматривала маленький ажурный золотой крестик, в центре которого располагалась фигурка распятого Иисуса.

– Точно не знаю, но, по-моему, он не католический… Нам их мама надела перед смертью. Велела носить не снимая, но мы не послушались. Стеснялись носить и хранили как сувениры в шкатулке. Глупо, конечно. Теперь всё, что осталось от моей семьи, – Эмилия и два золотых распятия. Больше я не сниму этот крест никогда, хотя в Бога я по-прежнему не верю. Особенно после смерти сестры.

– Напрасно не веришь. Молодая просто… Он говорит с теми, кто хочет услышать, и помогает тем, кому ещё можно хоть чем-то помочь, – как-то туманно произнесла женщина, подумав о смерти скорее как об избавлении от страданий. Совсем недавно она похоронила свою мать, которая страдала от рака желудка долгих семь месяцев. Однако в случае с Камиллой такая параллель не прослеживалась, и Габриэла впала в минутный ступор. «В самом деле, отчего Бог забрал Камиллу так рано и оставил невинное дитя сиротой? Камилла сама была Ангелом, её-то за что?» – не найдя ответ, она передёрнула плечами и резко произнесла: «Хватит с меня разговоров! Прощайся с племянницей и уходи. Это у тебя Париж и Мулен Руж, а у нас тут своих дел по горло, а времени мало: покормить надо девочку и комнату найти. Совсем скоро закончится урок, и тут такая суета начнётся», – неловко смахивая слёзы, скомандовала Габриэла. Она поставила свою собственную, строгую точку в конце разговора и направилась в кухню, жестом предлагая Эмилии следовать за ней.

– Прощай, Эва. Звони десятого числа каждого месяца и не тревожься. Если что будет нужно, я сообщу.

Эванджелина благодарно кивнула. На прощание чмокнула Мартышку в щёку, а затем резко отвернулась и поспешила к выходу, сжимая в руке маленький розовый бантик. Для долгого прощания не осталось сил. Сердце в груди непривычно громко стучало. Нет, оно звенело подобно обезумевшей мухе, случайно залетевшей в комнату; глупая, она бьётся о стекло, не понимая, что путь в небо надёжно скрывает невидимая для сотен мушиных глаз стена. Стена несвободы. Которую ни понять, ни преодолеть – невозможно. Эва ощутила в груди вполне осязаемую боль и твёрдо решила, что с этого самого дня ни любить, ни привязываться к кому бы то ни было она больше не желает. Эмоции по самой своей сути слишком тяжёлый и неудобный скарб для трансатлантического путешествия из Рио в Париж, а стало быть, их надо оставить здесь. В новую жизнь нужно входить налегке и в красивых удобных туфлях. Стоит положить в чемодан только самое необходимое, а весь ненужный старый хлам раздать нищим. Ни сожалений, ни размышлений, ни сомнений. Одно «но»: что будет с Эмилией? Неопределённость… Малышка останется совсем одна в Рио. Странное чувство необъяснимой тревоги не покидало Эву при мысли о племяннице. «Предательство оправдать нельзя, но мне придётся. В итоге всё будет хорошо, девочка вырастет и обязательно поймёт, почему я поступила именно так и почему не могла иначе», – размышляла Эва, запихивая неудобные предчувствия вместе с подаренной «драгоценностью» в кармашек для мелочи. «Тут вам самое место! Не стоит обращать внимание и тратить время, размышляя о том, на что повлиять невозможно». Чудесная психотехника «отложенных на время проблем» вовремя пришла на помощь и успокоила разбушевавшийся в сомнениях ум.

Могла ли предвидеть Эва, что решение оставить девочку в интернате – та самая фатальная ошибка, которая впоследствии сломает их судьбы? Не смалодушничай она и выбери путь, что лежит честнее её эгоистичного бегства за океан, и её, и Луиса ждал бы счастливый финал. Они были созданы Богом друг для друга. Любое дело, за которое бы они не взялись вместе, было бы заведомо обречено на успех. Деньги, слава, – всё это с избытком было бы отмерено обоим, а жизнь малышки Эмилии вместо боли была бы наполнена взаимным счастьем любящей семьи… Всего одна единственная слезинка Эвы, исполненная искреннего чувства, заботы и сострадания развернула бы колесо судьбы в обратном направлении от тьмы; уберегла бы девочку от немыслимых страданий, что уготованы на этом жизненном пути… Вернись, Эва! Одумайся! Вернись. Забери Эмилию домой, и Луис не встретит так рано и так глупо свою смерть, а ты сказочно преуспеешь, открыв своё собственное модельное агентство. Увы… Самые лёгкие решения – те, что продиктованы эгоизмом и ленью, и именно они обойдутся дороже… Подумай, Эва, о племяннице всего на один процент больше, чем о себе, и счастье девочки обернётся твоим собственным, умноженным на два. Нет жертвы в том, чтобы сделать другого счастливым, но есть боль позднего раскаяния от осознания своего малодушия. Да и откуда Эве тогда было знать, что Эмилия – единственный ребёнок, подаренный ей Богом?

Но сейчас выбор сделан. Трагедия обеих женщин начинается в этот самое мгновение… и закончится лишь в тот момент, когда четыре линии обречённых на страдания изувеченных судеб нечаянно пересекутся в Женеве, в автобусе номер 8 на остановке Mont-Blanc.