Шоколад с морской солью. Книга II

После полудня Эванджелина с маленькой Эмилией подъехали к зданию балетного училища. Отворив с усилием массивную, пахнущую свежей краской, резную деревянную входную дверь, они лицом к лицу встретились с сумрачной пустотой прохладного мраморного холла. По коже Эвы непроизвольно пробежали мурашки, а мысль сама собой перенеслась в далёкие воспоминания. Их с Камиллой общее, одно на двоих детство. Точнее, бесконечно долгие и унылые 12 лет училища. Годы, которые лучше не вспоминать вовсе. Как ни старайся, ничего хорошего на ум не приходит. Ностальгия ничуть не бередит душу. Одно лишь графитово-серое, будто стертое в спешке ластиком, размазанное чувство тотального взаимного безразличия, – вот и всё, что связывает интернат со всеми его выпускниками. Мрачные стены старинного особняка быстро забывали своих постояльцев и, провожая, быстро захлопывали за ними двери. «Словно и не было в моей жизни всех этих мучительных лет», – подумала Эва, поднимаясь вверх по по знакомым, истёртым временем мраморным ступеням. Спёртый воздух старинного особняка, как и прежде, дурно пах сыростью, наспех помытыми пыльными полами и старыми бархатными занавесками. Широкий лестничный пролёт тускло освещали два литых латунных светильника викторианской эпохи, а круглые жёлтые лампочки, не подходящие по форме и размеру, заставили Эву поморщиться. Судя по неряшливому запустению, царившему в здании, училище под руководством Флавио Гарсии переживало не лучшие свои годы. В этот самый момент Эва искренне посочувствовала маленькой девочке, что крепко сжимала пальчиками левую ладонь её вспотевшей от волнения руки. «Интернат – здесь заканчивается детство и начинается тюремное заключение ни в чём не повинных маленьких душ. Хотя, в случае с Эмилией это вполне логичный и, пожалуй, последний из всех возможных выход из лабиринта. Грамотное решение сложной жизненной ситуации, в которую попали обе. Жаль девочку – она ещё совсем ребёнок, доверчивая, пугливая, беззащитная», – подумала Эва и почувствовала, что пальцы девочки от волнения стали холодными и увлажнились. Затем она посмотрела на Эмилию с высоты своего роста и попыталась представить себе, что она чувствует в этот момент и почему так сильно, испуганно сжимает её ладонь. Сквозь пушистую копну белокурых растрепанных волос мило розовел кончик курносого носа. «Славная всё-таки малявочка, похожа на мать», – выдохнула про себя Эва и, не говоря ни слова, резко потянула девочку за собой вверх по ступеням.

«Эва, соберись! Возьми себя в руки и делай всё, что угодно, только не смотри ей в глаза. Ни при каких обстоятельствах… Жаль девочку, но это всего-навсего эмоции… моя запоздалая фрустрация на тему материнства, ответственности и родственных чувств», – решила молодая женщина и прибавила шагу настолько, что племянница еле-еле поспевала за ней.

– Тётя, скажите, зачем мы приехали сюда? Почему так спешим? – пищала испуганная девочка, путаясь в собственных ногах и неуклюже наступая родственнице на пятки. Эмилия с самого раннего утра чувствовала, что Эва вела себя довольно странно: суетилась, нервничала, спешила. Затем одела нарядно, причесала и зачем-то привезла её в это хмурое холодное здание. Напугала, дёргая за руку и не говоря при этом ни слова. «Эва, пожалуйста, давай уйдем отсюда», – начала тихо поскуливать девочка, рассеянно озираясь по сторонам.

– Эмилия, прошу тебя, не начинай!.. Бояться не нужно и плакать тоже. Мы с тобой сейчас в балетном училище, где выросли я и твоя мама. У нас тут что-то вроде династии получается, – мягче обычного ответила тётя и даже попыталась изобразить улыбку. Заплачь девочка прямо сейчас, и хрупкий внутренний баланс в душе будет подорван. Эва не выдержит. Сорвётся. Развернётся и убежит вместе с девочкой прочь от унылого склепа, где заживо, в угоду искусству, покоятся радость, игры и детский смех. Господи, сколько же боли предстоит перенести Эмилии, прежде чем она покинет эти холодные стены! «Эванджелина, ты же сама не раз проклинала своё прошлое! Училище – чистилище и ад одновременно. Спаси бедную девочку, а она спасёт тебя. Подумай тысячу раз, прежде чем оставлять её здесь», – шептал внутренний голос, разрывая сердце на части. Однако ум оставался непреклонным. Чувства обреченно склонив голову подчинились логике. Решение принято. Надо действовать быстро, – оборвала цепочку сомнений Эва и стиснула зубы покрепче. Для предстоящей схватки с директором училища ей требуется такой сильный психологический настрой, будто иммунитет для защиты от тяжёлого гриппа. Нужны смелость прочнее авиационной стали и безусловная несгибаемая уверенность в себе.

– Тётя, а скажи, пожалуйста, что такое династия? – не понимая смысла сказанного, робко спросила девочка.

– Династия, детка, – это когда кто-то из детей в семье, по своей воле или против таковой, идёт по стопам родителей. Например, выбирает ту же самую профессию или продолжает семейное дело, – ответила Эва, а про себя добавила: «Или со всей силы наступает на те же самые грабли…»

– Правда? Значит, когда я вырасту, я стану балериной, как ты и как моя мама? – радостно затараторила вдохновлённая услышанным девочка. Слова тёти воскресили в памяти Эмилии те несколько фотографий, что она видела у себя дома в платяном шкафу среди концертных костюмов и украшений: на первом снимке среди нескольких балерин, похожих на сказочных фей с малюсенькими прозрачными крыльями, в пачках-колокольчиках из тончайшей газовой ткани, чуть в стороне стояла мама. Самая красивая из всех, тонкая, изящная, с диадемой в волосах и в объятьях красивого сказочного принца. Мужчина придерживал маму одной рукой за тонкую талию, одетую в плотный открытый атласный лиф, и нежно смотрел ей в глаза… Эмилия часто фантазировала, будто прекрасный герой на фото и есть её папа. Однажды даже наивно произнесла своё предположение вслух… Камилла пропустила вопрос мимо ушей и предпочла к теме больше не возвращаться, удивляясь, как маленькие дети умеют тонко чувствовать мир и разбираются в людях, мельком взглянув на них. Она загрустила и убрала фотографию подальше в шкаф, на полку, что выше её собственного роста. Больше дочка это фото не видела…

На втором снимке мама застыла в прыжке. Прекрасная лесная нимфа в лёгком прозрачном платье с розовой лентой на запястье и короной из цветов на голове. Словно мотылек, она парила в воздухе, не касаясь пуантами пола… Мама казалась ей волшебной феей из сказочного мира. Воплощённой красотой и грацией. Маленькая Эмилия всегда и во всём мечтала походить на неё. Танцевать, как она… Бессчётное количество раз, без спроса доставала из старой шляпной коробки атласные пуанты и примеряла их, неуклюже пытаясь сделать один единственный шаг. Ничего путного, разумеется, не выходило… И тогда, отложив пуанты в сторону, она начинала украшать волосы, пристраивая на макушку головной убор из страусиных перьев с россыпью мерцающих радужных страз… В своих фантазиях Эмилия танцевала на сцене, а мама гордилась ею, тайком подглядывая из-за кулис.

– Тётя, а что, я вправду стану балериной? Самой настоящей балериной? – девочка застыла на месте как вкопанная, не желая делать ни шагу, пока не услышит ответ.

Эва тоже остановилась и, посмотрев Эмилии в глаза, задумчиво ответила: «Безусловно. Обязательно станешь балериной, как я и твоя мама. Жить и учиться будешь здесь. Одна. В этом самом балетном училище. Думаю, настала твоя очередь продолжить нашу балетную династию. Вечером я улечу в Париж по работе, но когда я вернусь в Бразилию… обязательно навещу тебя. Сегодня нам придётся расстаться, но помни, что это не навсегда. Я вернусь за тобой, когда придёт время», – выпалила Эва, желая побыстрее закончить неудобный для неё разговор. Сама-то она прекрасно знала, что банальную фразу «вернусь, когда придёт время» произносят только те, кто не уверены в том, что вообще собираются это сделать.

До двери кабинета директора оставалось всего пару метров, и девушка механически прибавила шаг. Эва хорошо понимала, что беседа будет сложной, поэтому мечтала побыстрее утрясти все формальности. Самолёт вылетает в Париж рано утром, и времени на сборы осталось катастрофически мало. Надо спешить.

– Дядя Луис правда меня не бросит? Он будет меня здесь навещать? – с надеждой в голосе пропищала Эмилия.

– Конечно, будет. Сказала же, никто тебя не бросает. В интернате никто не живёт с родителями, и это закон. Все балерины через это проходят, очень много трудятся, и это плата за успех. Профессия балерины особенная. Здесь танцевать научат всех, хотя вовсе не обязательно, что получится блестяще… Талант есть не у всех, но с большой вероятностью здесь его отыщут, и у тебя, возможно, тоже, – путано произнесла Эва, с досадой глядя на пухлую косолапую и нескладную девочку. – Запомни одно, милая, Луис и я делаем всё это для твоего блага, – немного резко произнесла тётя, как бы давая понять, что продолжать разговор на эту тему больше не желает. По сути, ей не о чем больше было говорить с Эмилией: все оправдания, ложь, обещания – подлость, а в чистых глазах осиротевшего ребёнка вся эта мнимая «доброта и забота» приобретала бутылочно-зелёный оттенок плесени, что так некстати образовалась на единственном ломтике хлеба для завтрака. Но что ещё оставалось Эванджелине Муньос? Ложь от собственного бессилия и проклятый вездесущий Страх предстоящего разговора с директором. Страх ядовито сочился из стен, свисал с потолка пыльными паутинными лохмотьями и неприятно поскрипывал песчинками под тонкой кожаной подошвой её элегантных туфель. Это был тот самый, истинно животный страх встретиться лицом к лицу с Флавио Гарсией… Эве предстояло угрожать, запугивать, шантажировать того, на кого она даже смотреть боится. Не говоря о том, что разговаривать придётся сквозь туго натянутую на лицо фейковую маску уверенности в себе! «Зря я ввязалась во всё это! Ничего не выйдет», – остановилась у двери Эва, желая больше всего на свете убежать отсюда подальше. Во всём происходящем с ней в этот момент было что-то невероятное, сильное и одновременно пугающее до смерти. Решение головоломки, что глубоко сокрыто за гранью добра и зла. Если Эва решится и войдёт, то произойдет нечто такое, что до капли выпьет её прежнюю. Уничтожит или откроет в сознании врата к Источнику неведомой внутренней силы. «Господи, когда же всё это закончится! Как же мне всё это надоело! Луис, Эмилия, директор, это училище и вообще ВСЁ!.. Как же я хочу исчезнуть. Немедленно. Перенестись сию секунду в Париж подальше от всего этого кошмара! Как же хочется закрыться в номере отеля на трое суток, не меньше, выглядывать из-под одеяла только, чтобы переключить канал телевизора или выпить чего-нибудь очень-очень крепкого», – взмолилась Эва, беспомощно глядя в направлении резной палисандровой двери кабинета.

Флавио Гарсия да Силва ожидал их в своём кабинете уже более часа. Мужчина держал во рту незажженную сигару и нервно ёрзал на стуле. Гости задерживались неприлично долго, и воздухе пыльным облаком повисло напряжённое ожидание, которое казалось вполне осязаемым для глаз. Флавио отчаянно хотелось курить, но он пообещал себе сделать это не раньше, чем проклятая гостья войдет в эту самую дверь. Она все не шла и не шла. Приходилось ждать шагов, беспомощно вращая в руке коробок спичек и сдерживая пальцы от такого короткого привычного движения. Сигары всегда помогали Флавио вернуть самообладание. Спасительная пауза, намеренно долгая, помогала сосредоточиться. Ритуал – не спеша, двумя пальцами открыть спичечный коробок, резким движением зажечь спичку и прикурить от неё скрученный в плотный цилиндр кубинский ароматный табак. Кто не курил почти всю свою жизнь, не сможет понять чувства мужчины за пятьдесят, который клятвенно пообещал себе бросить курить и внезапно понял, что эту партию окончательно поиграл. Флавио недавно исполнилось пятьдесят четыре года, хотя выглядел он намного старше своих лет. Однако возраст в его случае придавал его образу определённый шарм. Всегда ухоженный и одетый со вкусом, эстет и сибарит. В любую, даже в самую жаркую погоду, он носил накрахмаленные белые рубашки с запонками, узкие чёрные брюки из тонкой шерсти и приталенный чёрный атласный жилет. Его вытянутое тонкое тело выглядело по-прежнему изящным и подтянутым, хотя заметно ослабло из-за мучившей его последние годы язвенной болезни кишечника. Злой недуг ежедневно истязал мужчину, отравляя каждый, даже самый безобидный приём пищи ощущением, будто его внутренности медленно разрезают на части ржавым старым ножом с зазубринами. Алкоголь был под запретом, но рюмочку- другую дорогого выдержанного ямайского рома после еды он всё же себе позволял, оправдывая это тем, что спокойный сон продлевает жизнь гораздо лучше любого из известных лекарств. Однако с неожиданным появлением снимков даже три порции рома не могли вернуть ему сон, а язвенная болезнь, хитрая змея, ещё навязчивее прошипела о своём присутствии в теле. Угрюмое лицо стало мертвенно бледным, а уголки тонких, бескровных губ вовсе сползли вниз, придавая образу высокомерно-пренебрежительный вид. Сухая кожа, туго натянутая на острые скулы, тонкий крючковатый нос и злые карие глаза, выглядывающие из глубоких впадин глазниц, смотрели всегда резко и агрессивно, делали облик мужчины похожим на хищную птицу: величественного и непроницаемого грифа, сохранявшего спокойствие без единого оттенка эмоций даже в период сильных потрясений. Эва хорошо помнила, когда он, будучи в расцвете своей карьеры, выступал на сцене театра Мунисипаль. Флавио Гарсия да Силва был безусловно талантлив, обожаем публикой и знаменит. Особенно он запомнился в роли Ротбарта из «Лебединого озера» и Джеймса из «Сильфиды». Все роли без исключения ему давались легко, но амплуа злодея как нельзя ярче отражало истинную суть грешной души, закрытой тёмным саваном порока и разврата. Его нутро изнывало от страсти к мужчинам, но обязательства перед родными не давали открыто проявить себя, заявив о своей гомосексуальности, и заставляли нести на себе бремя вынужденного супружества.

Когда Эве исполнилось пятнадцать, Флавио Гарсия только начал преподавать, и это был не его выбор. Нелепая травма колена во время репетиции, когда он оступился, выполняя технически простой прыжок, заставила одного из величайших танцоров страны преждевременно оставить балетную карьеру. Флавио не доиграл свой спектакль до конца и ушёл со сцены без поклона и аплодисментов. Взрастил в сердце лютую обиду на весь мир и ежедневно подкармливал её завистью ко всем, кто всё ещё мог танцевать. Однако Флавио был умён и на должности преподавателя показал себя как бесспорный профессионал высочайшего класса. Среди равных и подобных преподавателей его отличала редкая, сверхъестественная строгость по отношению к себе и к окружающим. Такая требовательность, благодаря которой на небосклоне балета зажигаются робкие неуверенные звезды, отвечая трудом на эмоциональную боль, которую щедро дарит наставник. Талантливый режиссер и грамотный администратор, он начинал преподавать помощником хореографа и всего через пару лет занял свой первый руководящий пост. Суровый и молчаливый, Флавио вселял в людей ужас одним своим присутствием, а проницательные приметливые ученики за сходство наставника с гарпией остроумно прозвали его Гарпия да Силва. Однако произносили это шёпотом, страшась гнева, клюва и острых когтей владельца знатного титула. Воспоминания из детства неминуемо воскресили в душе Эванджелины давно позабытый страх. Им с Камиллой, как единственным в интернате беззащитным сиротам, особенно часто приходилось становиться мишенями его гнева, злобы и раздражения, но никогда так и не пришлось услышать из его уст ни одной заслуженной тяжким трудом похвалы. Войдя в кабинет и столкнувшись с кошмарным демоном своего из прошлого, Эва непроизвольно попятилась назад. Высокая шпилька подогнулась, и девушка почувствовала глухой щелчок, поняла, что больно подвернула щиколотку. «Какого чёрта, отчего я даже сейчас боюсь смотреть в глаза старого извращенца?!» – пронеслось в голове девушки и, с усилием набрав полные лёгкие воздуха, она решила начать разговор первой.

– Сеньор да Силва, здравствуйте, – артистично натягивая обворожительную улыбку на густо напомаженные коралловые губы и делая второй, на этот раз более решительный шаг в направлении директора, уверенно произнесла Эва. Роскошные локоны непроизвольно упали на открытый лоб, и элегантно спрятав прядь за ухо, девушка продолжила:

– Разрешите представить вашу новую талантливую ученицу – Эмилию. Моя племянница и необычайно одарённый ребёнок, – Эва немедля выставила перед собой испуганное дитя, словно стул, с силой обхватила плечи девочки и продолжила декламировать свой заученный до запятых монолог, в котором попыталась изложить суть вопроса в контексте общепринятой деловой этики. Всё шло прекрасно первые несколько минут, возможно, продолжалось бы дальше с тем же лихим напором, если бы директор внезапно грубо её не прервал:

– Эмилия?! Таких учениц у нас нет. Я вообще не понимаю, о чем ты, – безразлично, как бы глядя сквозь неё, процедил директор. – Эванджелина, мне порядком наскучил разговор о талантах и перспективах этой девочки в нашем учебном заведении. Не томи и переходи прямо к делу, у меня мало времени, а вы, ко всему прочему, изволили себе неприлично опоздать, – сухо и агрессивно отчеканил он, сделав отдельный акцент на слове «опоздали».

– Хорошо. Перехожу прямо к делу: нам обоим хорошо известно, зачем я здесь и почему Эмилия будет проходить обучение именно в вашем благородном учебном заведении, – кокетливо прищуривая глаза, съязвила девушка, сделав в свою очередь особый акцент на слове «благородном»… – Также нам с вами хорошо известно, что ваше училище, – на этом слове она сделала ещё один акцент, – возьмёт на себя все расходы на обучение девочки вплоть до выпускных экзаменов, – понизив к концу фразы тон до угрозы, сухо добавила она.

– Нет. И ещё раз НЕТ! Совершенно неприемлемо, и я ни за что не пойду на это. Ты вменяемая или нет? Разве можно объяснить появление новой ученицы среди учебного года, да и к тому же на полный пансион? – пытаясь переиграть заведомо проигрышную партию, холодно и недовольно сказал директор. – Подумала, что скажут об этом преподаватели? Чиновники из муниципалитета? Дети, наконец? – несмотря на щекотливость ситуации он не терял надежды на то, что всё будет именно так, как он привык – то есть по его воле и никогда в разрез с его планами. Директор всё ещё верил в то, что за небольшие деньги ему удастся выкупить проклятые снимки и забыть досадное недоразумение как проклятый страшный сон.

– Сколько хочешь за них? Это же вопрос денег, не так ли? – выдавил из себя Флавио Гарсия и презрительно поджал тонкие бледные губы, отчего они вытянулись в полоску, а лицо злобно заострилось, лишив его образ остатков человечности.

– Снимки не продаются. Негативы тоже, – Эва спокойно протянула ему несколько снимков и добавила: «Это копии. Не возбуждайтесь слишком, здесь не всё, остальные надёжно спрятаны и ждут подходящего момента, чтобы пустить корни в том самом месте, где будет похоронена ваша репутация. Здесь история… Пожалуй, всё самое важное о ваших внеклассных занятиях с учениками», – говоря это, Эва зажала руками ушки племянницы, но немного перестаралась и девочка вскрикнула от боли. – Эми, лучше тебе выйти за дверь. Жди меня там, я недолго, – внезапно спохватилась девушка, поняв, что говорить о подобных вещах в присутствии ребёнка – большая ошибка и может нанести глубокую травму на всю оставшуюся жизнь. Эванджелина заметно нервничала, стараясь при этом сохранить иллюзорную видимость владения ситуацией. Как нельзя кстати тут помогла эта пауза. Выпроводив ребёнка за дверь, девушка воспользовалась моментом, сбросила гипнотическую тяжесть взгляда Флавио и смогла отразить его превосходно спланированную психологическую атаку. Контролируя дыхание, она вернулась в кабинет и демонстративно громко закрыла за собой дверь. Неосознанно разбивая громким хлопком воздух, спёртый высоким напряжением. Мужчина при этом встал во весь рост и резко, угрожающе подался всем телом вперёд. На мгновение девушке показалось, будто реально существующая мифическая гарпия из темного Тартара вот-вот вырвется из клетки человеческого тела и накинется на неё, чтобы длинными когтистыми лапами сломать её тонкую шею.

– Идиотка, ты хоть понимаешь, что твои бумажки – это подлый шантаж?! Осознаешь, во что ввязалась? Или ты наивно думаешь, что можно с помощью парочки умело смонтированных фальшивок легко мною манипулировать?! Даю тебе последний шанс! Предлагаю решить всё миром, сейчас же. Эванджелина, одумайся или будет поздно! Заплачу тебе, сколько ты скажешь, потому что училищу не нужен скандал, а ты, получив деньги, отдашь мне все снимки и забудем навсегда о досадном инциденте… Однако запомни, я не боюсь тебя, и если дело дойдёт до полиции, мои адвокаты посадят тебя за распространение сведений, порочащих мою честь. Обещаю упрятать тебя за решётку надолго, – Флавио прекрасно знал о существовании снимков, но прикоснувшись к опасным фотографиям, как к чему-то реально существующему, вроде ручки, карандаша или сигары, которую он без остановки крутил в своих пальцах, сильно испугался. Опытный игрок ловко сменил агрессивную тактику на психологическое давление и продолжил диалог, искусно манипулируя угрозами так, чтобы найти брешь в обороне собеседницы и надломить шаткую убеждённость в благоприятном исходе дела, с которым она пришла.

– Шантаж, детка, – серьёзное и уголовно наказуемое преступление! Сама по себе попытка запугать человека, используя ложные улики, является поводом применить меры… Вплоть до того, чтобы упрятать тебя за решетку на несколько лет. Ты вообще задумывалась о том, что произойдёт с тобой, если я сам, лично, сообщу об этом в полицию? Просто представь последствия для твоей репутации, особенно если я докажу, что все эти снимки сфабрикованы и ты меня шантажировала? Спросишь, как это можно доказать? Нет ничего проще, мой диктофон сейчас на записи, – хитро улыбнувшись, произнёс директор и положил на стол маленький тёмно-серый прибор для аудиозаписи с миниатюрной вращающейся кассетой. – Повтори, пожалуйста, для следователя и судьи, что ты мне угрожала, заставляя взять в интернат свою племянницу! – Флавио уверенно откинулся на спинку своего кованного кресла и закинул руки за голову, тем самым доказывая, что победил.

– Флавио, вы не сообщите ни о снимках, ни о нашем с вами разговоре. Более того, мне совершенно наплевать, как именно в рамках закона называется наш с вами диалог. Хотя, если поразмыслить… Наш разговор можно назвать взаимовыгодной сделкой вашей неоднократно провинившейся извращённой совести с моей безусловной правдой, которой, ко всему прочему, будут сказочно рады все скандальные журналисты в нашем городе и за его пределами, – Эва элегантным жестом обвела фотографии, ткнула острым ногтём в лицо одного из мальчиков и, наклонившись к диктофону, добавила громче, чем прежде: «Как вы считаете, можно назвать снимки с растлением малолетних мальчиков взрослым мужчиной позорным концом блестящей карьеры директора уважаемого в Бразилии учебного заведения?» Соглашусь с вами, Флавио, только в том самом аспекте, что в полиции «все ЭТО», скорее всего, назовут омерзительным, грязным и подлым уголовным преступлением, которое вы, сеньор, несомненно совершили. Точнее, неоднократно совершали на протяжении многих лет. Да и мальчики, чьи лица запечатлела камера, на допросе вряд ли смогут соврать… Маленькие дети… они такие бесхитростные и пугливые… Плохо умеют хитрить и, пожалуй, непременно стушуются, когда их напрямую спросят взрослые о таких серьёзных вещах. Как вы полагаете, а снимки понравятся их родителям? Кстати, среди них я успела рассмотреть мальчика из семьи высокопоставленных чиновников! Что же вы были так неосмотрительны, так неосторожны, сеньор? Безнаказанность затуманила ваш разум, и вы потеряли ощущение крайних пределов допустимого? Бедный глупый развратник Флавио Гарсия, я даже боюсь представить, что они сделают с вами, когда узнают?! Быть может, выберут линчевание с последующим расчленением или просто кастрируют без наркоза? Возможно и то, и другое, и третье. Лично я бы поступила именно так, а ваше грязное тело выбросила бездомным собакам. Вы даже представить себе не можете, до чего же вы мне сейчас противны! О, я надеюсь, диктофон ещё записывает наш с вами разговор?

– Ладно, ладно, Эва, не кипятись. Хватит читать мне мораль, мы не на мессе и ты не святая, чтобы судить меня. Каждый из нас разберётся своими грехами сам… Понял, что ты пришла сюда не договариваться и конструктивного разговора у нас не получится. Одного не могу взять в толк, зачем ты вообще решила запихнуть в наше училище свою племянницу. Если я не ошибаюсь, она дочь твоей сестры Камиллы? – сказав это, он изменился в лице, видимо, из-за сильной боли от язвы желудка, что так некстати напомнила о себе в самый разгар конфликта. Обессиленный мужчина с силой опёрся о подлокотники и привстал. Скривив губы на мертвенно бледном лице, он презрительно выдавил из себя: «Камилла была гораздо порядочнее и намного талантливее, чем ты». Смакуя каждое слово, повторил: «В тысячу раз талантливее! Ты же, детка, статистка, посредственность и полная дура, если посмела идти в одиночку против меня, закона и здравого смысла. У тебя ничего не выйдет с племянницей, а ещё я приложу все усилия и связи, чтобы ты, Эва, закончила свою карьеру в кордебалете в каком-нибудь провинциальном театре. А ещё лучше в стриптиз-клубе, где тебе самое место».