Жена Хана

А сам продолжает смотреть мне в глаза.

– Я занят.

Отключил рацию и сунул обратно за пояс, а я перехватила его руку.

– Ты – Дугур-Намаев.

– Я знаю, – в мгновение взгляд стал жестким и отталкивающим.

– Мне…мне кажется, это и твоя война тоже.

– Что? – не веря своим ушам наклонился ко мне. – Что ты сказала?

– Что…что война и твоя тоже. Ведь это твоя семья.

Сильная ладонь резко легла мне на челюсть и болезненно сдавила, так, что я вынужденно приоткрыла рот.

– Никогда не лезь туда, куда не просят. Никогда не говори мне, что делать. Поняла? Твои обязанности – ноги раздвигать и поддакивать. А этой гребаной семье я никогда не был нужен. Но и это не твое дело!

– Они твоя семья, – упрямо сказала я, морщась от боли, – если тебя зовут, значит ты им нужен. Гордыня и тщеславие – самые любимые дьяволом пороки.

Оскалился, наклоняясь ко мне, но я смотрела ему в глаза и не отводила взгляд.

– Не лезь! Я с тобой закончу позже!

Выбрался из ямы и легко поднял меня на поверхность. Снова воткнул лопату в землю и быстрой поступью пошел в сторону дома. Я помедлила несколько секунд и пошла следом за ним.

Хан уехал, едва я вернулась в дом, я видела, как отъезжала от ворот его машина. Это было странное ощущение, и я бы никогда не поверила себе, что испытаю подобные чувства, вернувшись в этот дом, но я была рада видеть его мрачные темные стены и зарешеченные окна, увитые диким виноградом. Как будто вернулась к старому и доброму другу. Как все меняется со сменой восприятия, а ведь когда я мечтала сбежать, я убегала от врага, и этот дом был вражеской территорией. Проклятой тюрьмой, мрачным и грозным чудовищем, удерживающим меня внутри своей голодной утробы.

Слуги молча мне кланялись, несмотря на то что я вошла в грязном платье и оставила следы грязных ног на полу. Я ожидала иного, ожидала, что меня схватят, где-то запрут или вышвырнут вон, но этого не произошло, и я беспрепятственно прошла в свою комнату… в нашу комнату. Остановилась на пороге, глядя на царивший в ней хаос – все разбито, раскрошено, разнесено в хлам, разодрано даже постельное белье и разбиты окна. Сквозняк гуляет по полу, подхватывает пух с перины, таскает клочья изорванной ткани.

И я словно наяву увидела, как он разносит и крушит все вокруг себя, рвет простыни и потрошит подушки. И нет, я не ужаснулась, я отчего-то вся сжалась от понимания, какую боль ему причинила. Прошла босыми ногами к окну, переступая битые стекла. Я бродила по комнате, подбирая разбросанные вещи, перебирая их и глядя на капли крови на полу и на кусках белого шелка. Он изрезал руки, когда ломал это пристанище, нашу с ним обитель. И никто не посмел сюда войти, чтобы навести порядок. А я посмела. Мой страх остался в той могиле, которую он мне выкопал и в которую столкнул все то, что когда-то было Верочкой. Чего мне еще бояться? Прошлого больше нет. Мамы Светы нет… она была единственной, для кого я могла все еще оставаться Верой.

– Я удивлена, как он не сжег весь дом.

Обернулась и увидела Зимбагу, стоящую на пороге комнаты. Она сложила руки впереди себя и смотрела на меня с каким-то восторгом.

– Зверь был на грани сумасшествия. Выл и ревел в своей берлоге. Сдыхал от тоски. Но ты вернулась, и он ожил.

– Он хотел закопать меня живьем.

– И сам бы там околел. Ты жива, и ты в этом доме, а значит, никто тебя не тронет. Своим возвращением ты выбила козыри у своих врагов – ты обескровила их и взяла реванш. Я горжусь тобой, маленькая птичка.

– Но… он сказал, что я одной ногой в могиле и …

– Рядом с таким человеком, как Хан, все мы одной ногой в могиле. Но ты сделала свой выбор, когда вернулась сюда. Преврати могилу в ложе любви.

– Как? Если он мне не верит. Мы вернулись туда, откуда начали.

– Если ты достойна быть женой Хана, ты вернешь его доверие, а если нет, то… я могу лишь искренне посочувствовать тебе и сказать, что лучше бы ты не возвращалась.

Всё чаще дыша, я смотрела на нее. Чувствуя злость и что-то еще, едва поддающееся определению. Он тоже сказал, что я могу пожалеть, что вернулась. Зимбага усмехнулась, как бы смягчая сказанное ею, но ее глаза остались такими же пронизывающе пытливыми. Возможно, она мне тоже не доверяла. Преданная ему, как собака, эта женщина в любую секунду из моего друга могла стать моим врагом. И это было последнее, чего бы я сейчас хотела.

– Здесь творится дикий ужас. Ты не могла бы… не могла бы спросить у НЕГО, можно ли убрать?

Она отрицательно качнула головой, и я сжала руки в кулаки от разочарования.

– Я? Нет. Это сделаешь ты. Ты – хозяйка этого дома, и все они об этом знают. Научись отдавать приказы. Даже мне.

Это был вызов. Вызов Верочке. Настолько сильный, что от волнения у нее дух перехватило. Она никогда не отдавала приказов. Все отдавали приказы ей, и она слушалась. Верочка всегда была хорошей и правильной девочкой.

Женщина выжидающе смотрела на меня, а я кусала щеки изнутри, а потом решительно распахнула настежь двери и посмотрела на Зимбагу, она ободряюще кивнула мне. Я громко позвала слуг. Когда передо мной выстроились в шеренгу молчаливые истуканы и склонили спины и головы, я впервые в жизни приказала навести порядок в комнате, и по моему телу проходили волны дрожи, когда, молча кланяясь, они беспрекословно выполняли мои указания.

Пусть он вернется, и наша спальня будет такой же красивой, как и всегда, а я буду ждать его в ней… и все станет как прежде.

***

Эта ночь была для меня бесконечной и бессонной. Я вертелась на постели, вскакивала, прислушиваясь к шагам. Морально готовилась к тому, что все вернется назад, откатом. Что он ворвется ко мне и жестоко возьмет, отомстит за свою боль, и я готовилась к страданиям, готовилась принять его ярость и наказание. Даже вела мысленный диалог с ним, думала, как стану себя вести… удастся ли мне усмирить его, а если нет, то как потом смириться и как опять стать прежней? Суметь пережить… особенно после того, как познала не боль, а наслаждение. Но Хан не вернулся ночью. Приехал только под утро, в спальню не пришел. Наверняка остался спать в другой комнате, примыкающей к кабинету, а утром снова уехал. И скорее всего, это ужасный знак… настолько не доверяет и ненавидит меня, что даже видеть не захотел.

Смотрела вслед поднявшейся на подъездной дороге пыли и чувствовала, как меня окутывает разочарованием и вернувшимся страхом… страхом, что ничего не получится. Никакой хозяйки дома из меня не выйдет. Как была никем, так никем и останусь. Что я себе слишком льщу, и этому человеку наплевать на меня. Он просто злился, что его обвели вокруг пальца, а не тосковал по мне. Зимбага дает глупые и ложные надежды. Уже завтра Хан может узнать что-то такое, что заставит его поверить кому-то другому, а не мне, и та могила в лабиринте станет настоящей. Нет никаких козырей, лишь временно отсроченный приговор.

Мне вдруг невыносимо захотелось спрятаться в объятиях мамы Светы, зарыться лицом в ее колени, забыть обо всем. Пусть этот кошмар окажется просто кошмаром. И она там, дома, живая ждет меня.

Я приняла душ. Пока вода падала горячими каплями мне в лицо, я захлебывалась слезами и била кулаками по кафелю, думая о маме Свете, думая о том, в какой боли и в каком одиночестве она умирала, и никто за нее не заступился, никто не пришел на ее могилу, никто за нее не молился. Ее убивали, а меня рядом не было. Какие-то вонючие мрази душили ее газом, она задыхалась, старенькая и беспомощная. Может быть, звала меня… Горячая вода стекала по моей спине, а я, открыв рот в немом крике, мысленно прощалась с ней, смотрела ей в глаза, в лицо, спрятанное за туманной дымкой. Так странно, когда близкого человека больше нет рядом, его образ становится похожим на чуть размытый снимок. Я бы многое сейчас отдала за то, чтобы увидеть ее живую. Но этого уже не случится никогда. И наш тот разговор в гостинице был последним. Если бы я знала об этом, я бы сказала, как сильно люблю ее и как я ей за все благодарна.

Когда вышла из душа, еще несколько минут смотрела на себя в зеркало, на свои припухшие губы и себе в глаза. Жалкая, заплаканная, испуганная, бесхребетная… Насекомое, ни на что не способное. Вечная жертва. Никто.

Потом изо всех сил ударила по собственному отражению и тихо прошипела, глядя, как трескается стекло.

– Тебя больше нет. А я сама докажу, что не виновата. Или…или сдохну. Значит, так мне и надо!

Зимбага высушила мои волосы, принесла мне одежду, пока она расчесывала и делала мне прическу, я смотрела на себя в строгом черном платье и тихо у нее спросила:

– Охрана в доме и личная охрана моего мужа – это одни и те же люди или его охраняют другие парни?

– Нет. Одни и те же. Хан набирал коллектив сам, лично проверял каждого. Они работают посменно, и кто-то остается в доме, а кто-то сопровождает хозяина.

– Есть главный?

Посмотрела через зеркало на Зимбагу, и та удивленно приподняла бровь.

– Есть, конечно. Это Октай – человек, которому всецело доверяет Хан.

– Этому человеку мой муж дал распоряжение найти и закопать меня живьем?

– Скорее всего, да.

– Ты не могла бы привести его ко мне?