Черные вороны 3. Паутина

Голос бельгийца вернул меня обратно в стерильно-чистый кабинет с ослепительным светом и Т-образным столом посередине. С бутылками минералки возле каждого из собравшихся на этой встрече. Я потянулся за бумагами, в очередной раз проклиная и бельгийцев, и их гребаных юристов с нотариусами. Непривычно решать дела в таком русле – это скорее стиль Графа, чем мой. Я привык договариваться иначе и другим языком, но брат настоял. Сказал – справлюсь. Пора на другой уровень выходить, а не лохов кулаками запугивать. Кажется, до сих пор у меня получалось довольно хреново. Так как контракт мы переписали несколько раз, и их постоянно что-то не устраивало.

– Верно, но если поставки возрастут в два или три раза, ваш процент уменьшится, но ведь вы все равно не будете в проигрыше засчет оборота. Мы с вами это уже обсуждали.

Я начинал нервничать. К нам подошла длинноногая секретарша с подносом и, улыбаясь, предложила кофе. Ее звали весьма красноречиво – Наташа. Да и видно наших соотечественниц всегда и за версту, в самом лучшем смысле этого слова. Наши – самые красивые.

Я взял чашку с подноса, перевел взгляд на глубокое декольте блузки. В обязанности этой куколки точно входит не только кофе разносить, иначе эта официантка носила бы лифчик. Видать, подкладывают под несговорчивых клиентов или добывают интересную информацию. А может, личная игрушка господина Якобса.

– А здесь только кофе разносят? – спросил я по-русски и посмотрел ей в глаза, вздёрнув бровь.

– А что угодно господину?

Она поправила светлые волосы и облизала губы. Нет, дорогая, вот это мне совсем не угодно.

– Господину угодно коньяк в чашку с кофе и господину хочется курить, но господин согласился бы просто на сигарету и парочку минут побыть в тишине без свидетелей.

Она, мило улыбаясь, бросила взгляд на свое начальство и снова перевела на меня.

– В здании нельзя курить и распивать спиртное.

– Неужели в здании, – я снова красноречиво заглянул в ее декольте, – нет ни одного места, где можно уединиться на какое-то время?

– Есть… – ее взгляд приобрел ту самую маслянистость предвкушения. То ли денег, то ли просто «родного» захотелось. А я думал только о том, что мелкая мне не звонила часа три, что смска последняя пришла слишком сухая, официальная, что ли. Я хотел остаться наедине со своим смартфоном и просто оборвать нахрен автоответчик своей жены. В эту секунду я хотел отыметь только телефонную линию и сотового оператора Дарины. Все остальное меня не возбуждало совершенно.

– Вот и чудненько. Подожди меня снаружи.

Я повернулся к господину Якобсу и спросил:

– Ну что? Каково ваше решение?

– Нам нужно обдумать ваше предложение, мистер Воронов.

В этот момент мне чертовски захотелось затянуть покрепче стальной галстук на его жирной шее, да так, чтоб глаза из орбит вылезли. Мать вашу, вы, бл***ь, уже почти месяц думаете.

– Вы знаете, на таких условиях я могу найти и других поставщиков. Да, мы хотели заключить сделку именно с вашей биржей, но что мне мешает вылететь завтра в Южную Африку и провернуть её на гораздо более выгодных для нас условиях, напрямую с «Де Бирс», например? Или в Зимбабве? Или в Израиле?

Якобс посмотрел на меня из-под аккуратных очков в тонкой оправе и перевел взгляд на юриста. Кажется, мой тон ему не понравился, а мне плевать. Мое время тоже не резиновое и тоже стоит денег.

– Вы тут пока подумайте. Я сейчас вернусь. Если ваш ответ не будет положительным, то, я думаю, на этом наши переговоры окончены. Не буду вам мешать принимать решение, господа.

Я вышел из кабинета и тут же увидел блондинистую Наташу, которая явно меня ждала. Увидев, улыбнулась, и кивком пригласила следовать за ней. Повела по длинному коридору, а я нервно сжимал руками сотовый, и когда она отворила дверь одного из пустующих кабинетов, в котором шел ремонт, я тут же достал его из кармана, на ходу набирая номер.

Девушка плотно закрыла за нами дверь, собираясь повернуть ключ в замке, а мне в этот момент в ухо пропел автоответчик, что телефон абонента временно недоступен. Я повернулся к Наташе и, увидев, как она начала расстегивать блузку, протянул несколько купюр.

– Секс мне не нужен. Ты позаботься, чтобы мне здесь не мешали пару минут.

Ее глаза не выражали ровным счетом ничего, она взяла из моих рук купюры, сунула за пазуху и без вопросов вышла за дверь. Умная девочка. Очень умная. Несколько лет назад я бы воспользовался всем, что она могла мне предложить, но не сейчас… когда я думал двадцать четыре часа в сутки только об одной единственной женщине и мечтал поскорее оказаться дома, чтобы весь свой голод выплеснуть только на нее. Голод и ярость за то, что треплет нервы этим молчанием.

Тут же набрал ее номер еще раз – автоответчик. Опять! Взгляд на часы – четыре часа где-то шляться? Без зарядки?

– Мелкая! Не зли меня! Нахрена тебе этот навороченный телефон, если ты не отвечаешь на звонки? И что это за смски – я перезвоню тебе, когда освобожусь? От чего освободишься? Я терпеть не могу чего-то не знать… Особенно не знать, где ты находишься!

Отключился и набрал Андрея – тоже автоответчик. Да они что, сговорились?! У Афгана никто не отвечает, и отец тоже еще с вечера трубку не брал. Всемирный апокалипсис настал? Я нервничал. Не мог понять, почему. Это клокотало где-то внутри, где-то там под ребрами, где сердце почему-то постоянно проваливалось в глухую бездну. Снова перечитал сообщение Дарины. Самое обычное… а мне оно, черт возьми, не нравилось. Оно не такое, бл**ь, как должно было быть после почти трехнедельной разлуки и после ее утреннего: «Я больше не могу, Максим, не могу без тебя. Приезжай поскорее. Я уже задыхаюсь!»

И таким контрастом вот это обезличенное, пустое:

«У меня кончается зарядка, милый, я перезвоню, когда освобожусь».

Вот это «милый». С каких пор я стал милым? Автонабор,что ли? У нас с ней были наши слова. Те самые, которые понимают только двое. Те самые, в которых может быть совершенно иной смысл, непонятный посторонним. Мне иногда казалось, что нас связывает какая-то колючая проволока с шипами, и если я дернусь, или она, эти шипы вскроют нам вены. У меня сейчас было примерно такое ощущение – меня вскрывают изнутри. Мое терпение. Оно трещит по швам, и с каждой секундой этот треск все отчетливей. Перезвонил Андрею:

– Граф! Вы там что, вымерли все? Никто трубку не берет. Еще пару часов молчания и я пошлю нахрен эту гребаную сделку и вылечу первым же рейсом! Перезвони мне, как только услышишь сообщение. Бельгийцы трахают мозги! И скажи Даше, чтоб набрала меня.

Я затушил сигарету о подоконник и бросил окурок в форточку. Снова набрал её. Как маньяк какой-то. Словно от количества набора что-то могло измениться. Или я вдруг дозвонюсь на выключенный телефон.

– Маленькая! Ты злишься на меня? Я скоро приеду. Обещаю. Если эти идиоты сегодня не подпишут бумаги, я все равно вылечу домой. Перезвони мне. Слышишь? Перезвони мне немедленно!

Вернулся в кабинет к бельгийцам с твердым намерением прервать переговоры. Я уже мысленно мчал в аэропорт. Но меня ошарашили согласием. Закон подлости – превосходно работающая штука. Без перебоев. Четко отлаженная система бесконечности. Вы получаете что-то именно тогда, когда вам это уже не нужно или когда вам это становится безразличным, а еще чаще, когда вам это не в тему. Я выматерился про себя, так как это задерживало меня еще на несколько часов для подписания всех бумаг. Несколько часов тишины и натянутых до предела нервов. Видимо, Якобс, как опытный бизнесмен, уловил перемену в моем настроении. Уловил потерю заинтересованности и сделал выводы, что мне предложили сделку поинтереснее. Конкуренция – самая сильная в мире вещь. Хочешь что-то продать – создай соперничество, и твоя цена взлетит до небес. Людей всегда интересует то, что хотят другие. Значит, оно лучшее. И это касается буквально всего в жизни. Только Якобс вряд ли предполагал, что тут конкуренция совершенно бессмысленна. Его сверкающие стекляшки не дороже придорожного гравия в сравнении с моей девочкой, которая сейчас занимала все мои мысли.

Пару раз позвонили из гостиницы, и во второй я чуть не взвыл от разочарования. Захотелось вышвырнуть сотовый в окно.

Прилечу домой и душу из нее вытрясу, разобью, нахрен, ее айфон, а потом жестоко отымею всеми мыслимыми и немыслимыми за то, что не отвечала, и сама не звонила. Знает же, что меня ломать начинает через час, а через два я уже волком вою без ее голоса и ее протяжного «Макси-и-им».

Документы подписали не через два часа, а через три, и мне уже было плевать, насколько я вежлив с бельгийцами. Я сухо попрощался и, вызвав такси, рванул в аэропорт.

***

Андрей

Мы ехали в машине, и я до сих пор не верил в то, что согласился. Прошлый разговор с Настей закончился на не очень хорошей ноте, идея с гипнозом казалась мне неприемлемой. Во-первых, я не доверял таким вещам, во-вторых, снова подвергать Карину всему этому ужасу… И ради чего? Ради возможного результата? А кто может гарантировать, что не станет еще хуже. Когда дело касается моей дочери, о рисках не может быть и речи. Хватит! Натерпелась… Не виновата ни в чем, а хлебнуть пришлось похлеще многих взрослых. Но когда сегодня ночью она ворвалась в мою комнату, сотрясаясь в рыданиях, испуганная, взволнованная и бросилась ко мне в объятия… Впервые за эти годы… Я оторопел. Заглушая в себе бешеную радость и мысленно отдавая приказы своему сердцу не биться настолько сильно. В горле моментально пересохло, казалось, даже руки задрожали. Ее присутствие здесь, так близко, что я чувствую ее дыхание, объятия, слезы – все это было настолько искренним, что у меня в голове зашумело от накативших эмоций. Я понимал все. Знал, что сейчас ей больно и страшно, что только поэтому и прибежала… Но это уже не важно. Я просто мысленно благодарил, что этот момент наступил. Обнял ее, сильно прижимая к себе…

– Карина, что произошло… Доченька, посмотри на меня…

– Па-па-а-а, – она всхлипывала и не могла успокоиться, – я больше не могу так! Я погибаю! Не могу-у-у.

– Тише, тише, успокойся… Я с тобой… Тебе нечего бояться… Ты не одна… – прижимал к себе ее хрупкое, содрогающееся тело. Как хотелось бы забрать все это себе – ее боль, страх, страдания. Пусть в сто раз сильнее, но только чтобы все это прекратилось. Я видел, насколько она вымотана, как боится наступления ночи, потому что все может повторится опять.

– Папа… я не хочу так больше жить… Так не может дальше продолжаться… – она потихоньку успокаивалась, голос уже не так дрожал, дыхание тоже становилось ровнее. Посмотрела на меня, прямо в глаза, и продолжила, – давай поедем к тому врачу. Пусть этот доктор выковыряет это из меня…

– Карина, давай дождемся утра… и тогда все решим…

– Нет, папа… Я уже решила. Я хочу поехать. Пожалуйста, обещай мне, что отвезешь. Не отказывай мне сейчас…

Все внутри протестовало против этой идеи. Мне хотелось просто запретить, чтобы она даже мысли об этом отбросила. Настя, черт бы ее побрал, задурила ребенку голову. Зачем? Зачем ей все это? Мы пережили бы все как-нибудь. Обошлись бы без всей этой новомодной чепухи. Я не хотел, чтобы кто-то ковырялся в голове моей дочери, заставляя ее переживать все заново. Только посмотрел сейчас на Карину, в глаза ее, полные мольбы, как она ждет от меня ответа, и понял, что не смогу отказать. Как можно отказать ей, тем более сейчас? Когда она пришла ко мне с криком о помощи, когда сама дала мне в руки то, чего я так долго ждал и добивался – первые ростки доверия.

– Конечно отвезу, Карина. Никаких отказов…

***

Настя встретила нас у двери маленького, неприметного здания в тихом районе центра. Смерил ее тяжелым взглядом, я все еще был зол на нее, хотя и понимал намерения и попытку помочь. Просто это слишком серьезно. Я, черт возьми, волновался. Слишком. Мне не нравились эти чрезмерно мощные по своей амплитуде эмоции. Они заставляли чувствовать себя уязвимым. Уязвимым не в плане безопасности – это давно перестало пугать, а в том, что здесь ничего от меня не зависит. Как пройдет? Чем закончится? Поможет или станет еще хуже? Я слишком много потерял. Она – единственное, что у меня осталось, и сейчас я добровольно привез ее сюда, зная, через какой ад ей придется пройти. Я не знал, какими людьми мы выйдем отсюда. Как игра ва-банк. Все или ничего. Через несколько часов я или обрету дочь, или потеряю ее навсегда.