Бесценная жизнь

– А почему ты мне сразу же не рассказал? – с обидой спросила девочка, всё так же редко всхлипывая.

– Боялся за тебя… И я сам был подавлен. Столько мыслей добивало меня. Мне было тяжело даже говорить. И только сейчас нашёл в себе силы всё рассказать. Моё сердце так болит за твоё душевное состояние в столь юном возрасте, за твой неокрепший ум. Вот… так всё и вышло… Ты прости меня, моя милая…

Тут настоящие слёзы заставили старика ненадолго замолчать и дать девочке переварить новую порцию откровения. Сам он ни на секунду не переставал надеяться на то, что детская светлая головушка его дочери от начала и до конца воспримет его слова как самую чистую правду, пусть и с отголоском волшебства. В то же время в его голове крутились такие мысли:

«Пусть моя душа будет выносить все муки за мой язык, когда и меня не станет. Но на что только ни пойдёшь, лишь бы доченька не страдала, и мне было спокойнее. Может, то, что я ей рассказал, ‒ ложь, но это, по крайней мере, ложь во благо, в которую и я с охотой поверю! А если мы оба всей душой в неё поверим, то она станет правдой. Пусть нас заклеймят сумасшедшими! И нашу убеждённость в придуманной мной истине никто не разрушит! Всем недоброжелателям, всем сомневающимся в этой истине и в нашей здоровой психике мы будем плевать в лицо. Лишь бы не слёзы доченьки…»

Объяснения отца нисколько не показались девочке подозрительными и глупыми. Да и разве можно хоть чуточку усомниться в словах родного и дорогого человека, который никогда не обманет, не совершит иной дурной поступок! Иннокентий всегда делал для неё только хорошее, от него никогда не исходило что-то дурное или страшное. Так что есть ли повод сомневаться в нём? Нет. Кроме того, учитывая, что Горислава всегда воспринимала Светлану как солнце, дававшее ей силы и показывавшее верный путь к лучшей жизни, к тому, чтобы она выросла счастливым человеком с чистой душой и благими мыслями. Воспринимала как центр мира внешнего и её собственного, внутреннего, всегда восхищалась её добротой, трудолюбием, упорством, сияющей улыбкой, блестящими длинными седыми волосами, нежными и сильными руками, выступавшими на конечностях венами, в которых текла драгоценная кровь, благодаря которой Светлана продолжала находиться рядом с мужем и дочерью… Девочка делала всё, чтобы радовать свою маму и никогда не огорчать. Поэтому Горислава была готова поверить, и она с трепетом поверила словам Иннокентия. В её голову даже не смели варварски проникать мысли, полные сомнений, неверия и предположений, что он сошёл с ума от горя. Она впитала всё, что услышала, и перед ней снова открылся другая реальность, более приятная, чем предыдущая, начавшая своё существование после ухода Светланы, но менее приятная, чем самая первая, возникшая после рождения Гориславы.

– А как… нам с ней связаться? – полным надежды голосом спросила девочка, чуть плача теперь оттого, что душа её сумела обрести силы, чтобы противостоять армии всевозможных отрицательных чувств, давивших на неё, вдохнуть свободу, ощутить её каждым миллиметром своего существа и запеть в честь тяжёлой и сладостной победы в этом самом внутреннем бою.

– Я тебе позже расскажу. А пока подумай хорошенько о том, что я смог и успел тебе рассказать, пропусти каждое моё слово через себя как можно лучше. Тем более, я достаточно сейчас нагрузил твою бедную головушку. Но запомни: это наш секрет от всех вокруг. Никому не нужно всё о нас знать. Счастье любит тишину.

Голос старика трепетал, в нём улавливались нотки радости и облегчения, возникшие при осознании того, что Горислава поверила ему. Он полагал, что чем чаще он будет так или иначе напоминать ей о том, что она сейчас узнала, тем сильнее станет и её, и его вера в эту историю. А впрочем, это будет возможно, если Думцевы просто будут постоянно думать об этом. Это их правда и их реальность, а мировоззрение других людей Гориславу и Иннокентия нисколько не интересовали. Старик дал такой ответ не только из очередного желания проявить заботу по отношению к дочери и попытаться всё же отгородить её от злых соседских языков и глаз, но и потому, что пока не успел придумать, как девочка могла бы снова беседовать со Светланой. Его мозг оказался максимально перегружен и новыми нахлынувшими эмоциями, и различными мыслями, и ему следовало отдохнуть, чтобы потом снова как следует обдумать дальнейший план действий.

А Горислава после их разговора так и смотрела на могилу матери, будучи уже не поникшей, а будто воскресшей и воодушевлённой скорым возобновлением связи с мамой. С этого момента и до возвращения домой их голоса практически не звучали в стороны друг друга.

Вот и явилась долгожданная для девочки ночь. Но, несмотря на глубокую темноту и убаюкивавшую колыбельную августовских кузнечиков, Горислава ни на секунду не думала о сне, даже когда Иннокентий принёс ей, как обычно, стакан с тёплым молоком, к которому даже не притронулась, пристально следя за каждым отцовским движением и дожидаясь момента, когда он произнесёт первое слово, касавшееся волновавшей её теме. Тот ещё давно уловил эти знаки. К счастью для него, его мысли не были хаотичными, тяжёлыми, а дрожь на теле отсутствовала – у него уже имелся ответ на последний, тот самый вопрос дочери. Чуть кивнув ей в знак скорого возобновления разговора, Иннокентий направился в спальню, теперь принадлежавшую только ему, но куда Горислава приходила спать с того страшного события. Страх ночи, страх потерять в это время суток ещё и отца подкрался в детское сердечко и пустила свои грубые и острые корни. Старик сам находил поддержку в дочери, прижимая её к себе и тоже боясь потерять единственное сокровище, что у него осталось. Иннокентий взял с тумбочки раму с одной из последних фотографий Светланы. Она была сделана летом в год рождения Гориславы. Голубые и добрые глаза, устремлённые прямо на человека, смотревшего на неё, убранные в густой хвост волосы, потрескавшиеся тоненькие губы, застывшие в ослепительной улыбке, руки, занятые приготовлением десерта из творога и замороженной на зиму жимолости… А сидела Светлана точно там же, где сейчас сидела Горислава: за кухонным столом, а прямо за спиной располагалось окно с несколькими цветочными горшками.

Решительно вздохнув и вновь почувствовав полную уверенность в том, что он делает, и нежелание отступать, Иннокентий направился к своей дочери. Ласково глядя на молоденькое и крайне заинтересованное личико, он сел рядом с Гориславой, положил прямо перед ней фотографию Светланы и начал чуть шёпотом:

– Твоя мама сказала: «Эта фотография будет границей между вами и мной, между нашим миром и миром, в который я скоро попаду». Нужно зрительно сконцентрироваться на фотографии и на всё, что связано с твоей мамой, и сердцем заговорить с ней. А если захочется вслух поговорить, то она и в таком случае услышит нас.

– А мы её услышим?

– Если всё сделать как надо, если направить всю энергию на установление и сохранение прочной связи с мамой, то мы непременно её услышим.

Глаза Гориславы заблестели от огненных искр надежды и предвкушения бесед с мамой, которых ей так не хватало столько недель. Но спустя считанные секунды эти искры отчасти потухли, как и её улыбка.

– Но как мне её обнять? Поцеловать? Я так скучаю по её теплоте!

Иннокентий подозревал, что дочка спросит о таком, поэтому докрутил мысль так:

– Она будет периодически приходить во снах, и сны эти будут ничем не отличаться от реальности. Ты убедишься в схожести тогдашних и нынешних соприкосновений с мамой. Только обрати внимание, пожалуйста: наш случай особенный и здесь. У других людей приход покойного – дурной знак, а у нас – нет. Потому что мама не такая, как они.

– А мы с тобой? Мы тоже особенные? Мы тоже когда-нибудь попадём туда, в тот мир?

– Да, несомненно, – чуть замешкавшись на мгновение, подтвердил старик, стараясь сохранить бодрость в голосе.

Горислава не отрывала взгляд от образа любимого человека на фотографии, ей ещё больше казалось, что она перерождается, в ней всё вновь приобрело способность дышать. Уголки губ приподнялись, хоть и не без труда, поскольку за столь долгий период девочка словно разучилась улыбаться. Её голубые глаза тоже повторно научились этому навыку.

– Значит, только через эту фотографию можно связаться с мамой?

– Нет. Она твоя. А моя – другая, но не менее мощная, дорогая сердцу и умиротворяющая душу. Мама выбирала небольшие фотографии, которые всегда будут у нас под рукой в любую минуту.

У девочки больше не осталось вопросов. Столько информации, столько мыслей, что голова кипела… Теперь Гориславе не терпелось испробовать всё на деле. Так горевала она по маме и не сомневалась, что никогда не излечится после тяжёлой утраты. Девочка начала пробовать способ установления связи с мамой через фотографию, но тот её остановил:

– Милая, учитывай время и силы, иначе едва ли что-то получится. Тебе пора отдыхать. Выпей молоко и ложись спать.

– Какой отдых, папа? Я теперь глаз не сомкну. Мне не терпится услышать маму!

– Я уверен, она в эту же ночь и придёт к тебе во сне. А фотографию отложи до завтра. Да и когда ты всё узнала, об учёбе и домашней работе не забывай, – настоятельно, но с такой же нежностью наказал ей старик.

– Не забуду, папочка.

Горислава с сиявшим личиком резво обняла отца, чтобы он нисколько не засомневался в её ответе, и чтобы поблагодарить за всё, что он рассказал, за то, что подарил надежду и тем самым сделал её счастливее.

– Другого я и не ожидал, моя умница. А теперь выпей молоко. За это мама тебя непременно похвалит, – более весёлым голосом ответил тот, указательным пальцем игриво ткнув в носик дочери.

Горислава взяла стакан и с таким же удовольствием, что и раньше, опустошила его без лишних слов. Совсем скоро её тело одолела волна сонливости, полного спокойствия и расслабленности. Гепардовая скорость более приятных мыслей снизилась до скорости ленивца, а веки так и жаждали того, чтобы окутать собой уставшие глазки.

– Да, я буду сильно-пресильно желать встречи с мамой, и она обязательно придёт, – будучи воодушевлённой и больше не думая ни о чём плохом впервые за долгое время, слышно бормотала Горислава, направляясь в свою комнату, и прижимала фотографию к груди так сильно, будто пыталась слиться воедино с мамой, изображённой на ней.

Иннокентий гордился собой и проделанной работой. Его не мучала совесть. Он не задавался вопросами по типу: «А не жестоко ли это по отношению к дочери?», «Не лучше ли было нам полностью смириться с утратой? Да, тяжело, но рано или поздно мы приняли бы реальность. Так к чему весь этот спектакль?», «Не будет ли испорчена жизнь ребёнка?», «Как на нас будут смотреть окружающие? Насколько скверно, грязно будут судачить?» Старика не волновали люди, их мнение, осуждение, косые взгляды. Главное – счастье внутри его семьи. И раз такая их правда помогла Гориславе вновь искренне улыбнуться, зажечь внутри себя жизненный огонёк, избавиться от груза отчаяния и тоски и свободно задышать, значит, она имеет право на существование. Кроме того, раз девочка полностью поверила каждому слову Иннокентия, то так всё и есть – это чистейшая правда.

Горислава встретила весну тринадцатый раз. Она оказалась холоднее, чем обычно, что, однако, не помешало детям резвиться после школьных уроков, пока не слягут с высокой температурой. Девочка выглядела на порядок лучше, нежели три года назад, но не утратила бледность своей кожи. При ней осталась отчуждённость от сверстников, и девочка продолжала верить тому, что ей тогда рассказал Иннокентий. Её не переставал посещать тот самый особенный и реалистичный сон, а способ общения с матерью через фотографию применялся до сих пор. И благодаря всему этому девочка уже не казалась безжизненным и совсем поникшим человеком. Но улыбалась она только дома, а если и делала это снаружи, то только когда глядела на фотографию Светланы и разговаривала с ней.